Читать книгу Искусство широкого взгляда - Игорь Борисоваич Симелин - Страница 2

Глава 1.

Способ восприятия

«Каплями крови цветет абрикос,

Каплями крови осыпаются страсти,

Как острижены, пряди волос

Осыпаются дни безрассудства.»

Павел Гуляев[1]

Шел урок рисунка. Учебной постановкой был натюрморт из гипсовых геометрических фигур и белых драпировок. Натюрморт освещался рефлектором, который стоял почти вплотную к постановке. Свет и тень четко выделяли грани всех предметов. Главной задачей этой работы, по учебной программе, было композиционное размещение и линейное построение предметов на плоскости. Такие задания, мне были хорошо знакомы по программе художественной школы.

Я выбрал себе место и принялся за работу. Для того, чтобы лучше разобраться в композиционном размещении, в углу листа, я сделал фор-эскиз [2]. За тем, скопировал его на весь лист. Я заметил, что тем же методом композиционного размещения воспользовались некоторые учащиеся нашей группы. Это навело меня на мысль, что школа подготовки у большинства учащихся была одна и та же.

Конотопов, молча проходил между мольбертами учеников, внимательно следя за их работой. Учитель, ведя наблюдение за работой учеников, иногда подходил к одному из них и вводил несколько исправлений в его работе. Он вслух произносил все замечания в адрес работы своего ученика. Слова, обращенные к одному ученику, относились и к остальным:

– Не напрягайтесь, сидите прямо.

– Будьте внимательны. Точно выстраивайте направления плоскости подиума, на которую встанут предметы в вашем рисунке.

– Работайте с натурой, а не с листом.

– ведите направление линии от себя, а не к себе.

– Прекратите болтать. Сосредоточьтесь на работе.

– Не черните. Отходите от работы и сравнивайте ее с натурой.

– Не отвлекайтесь на деталях. Ищите отношения между направлениями…

Энергично поправив работу одного ученика, учитель подходил к следующему, и так пока не настал мой черед. Когда учитель подошел ко мне, я усердно продолжал работать. Конотопов встал у меня за спиной и с минуту наблюдал за моей работой. Растушевывая изображенные предметы, я, с карандашом, метался по всему рисунку. Наконец не зная, что делать дальше, я остановился, и нервно теребя карандаш, сидел и долго рассматривал свою работу.

– А давай-ка я посмотрю, что у тебя, получается – вдруг сказал Конотопов, слегка шлепнув меня по правому плечу, и я автоматически уступил ему место.

Сев на мое место, он выпрямился по спинке стула и замер.

Я с нетерпением ожидал его замечаний в адрес моего рисунка. Конотопов поднес карандаш к моей работе. Не касаясь листа, он стал водить карандашом вдоль и поперек моей работы, как бы в воздухе выстраивая невидимые линии. Таким образом, в моем рисунке, он проверил горизонтальную плоскость, на которой были выстроены предметы натюрморта.

– Где у тебя в рисунке ближайшая точка? – неожиданно вполголоса произнес Конотопов. Услышав его вопрос, я сразу взглянул на постановку, в поисках непонятной мне ближайшей точки.

– Во-о-от она! – тихо протянул учитель, отвечая на свой вопрос, и отметил карандашом место на моем рисунке. Ближайшей точкой был край стола.

– Вот отсюда направление края плоскости, пойдет вот сюда, – продолжал свои объяснения учитель, и несколько раз, не касаясь карандашом бумаги, провел направление края стола. – Вот так! – Произнес он, и наконец прочертил карандашом найденное направление, а лишние линии удалил ластиком.

Найдя в работе ошибки, которые, вероятно, не давали развития в моей работе, он повел работу сначала. Перед тем как начать работать, Конотопов проверил мое построение общей (большой) формы[3] постановки натуры и повел все исправления от ближайшей точки. Я не мог понять, что особенного в том, что он сделал. Тогда, я был абсолютно уверен в правильности своего решения построения рисунка. Надеясь на правильное решение учителя, я терпеливо наблюдал за его работой. Закончив с исправлениями в моем рисунке, Конотопов для просмотра отставил планшет к натюрморту. Внесенные им исправления, мне показались несколько грубоватыми, но с точки зрения перспективы, довольно верными. На своем листе я увидел четкую горизонтальную плоскость, которая была им выстроена тремя незаконченными линиями, с “висящими” над ней предметами, то есть, изображенные мной предметы не стояли на плоскости, исправленной учителем, и выглядели как отдельно изображенные от горизонтальной плоскости. По поводу этого, я высказал свое замечание. Учитель разделил мое мнение, и предложил продолжить работу.

– Сначала, необходимо найти место ближайшей формы, относительно плоскости стола, то есть относительно его ближайшей точки, – объяснил учитель, и опять, не касаясь карандашом листа, повел направление в сторону ближайшего предмета, и в рисунке, отметил его место точкой.

– Отсюда, направление пойдет вот сюда, – поправляя мой рисунок, говорил Конотопов. – а то сюда, сюда, – продолжал рассуждать он.

Когда он закончил, и отставил планшет, в сравнении с натурой я увидел, что в рисунке один из предметов, выстроенный учителем, четко стоял на плоскости.

– Строй все формы относительно плоскости стола, и при этом, не забывай проверять себя, – громко произнес Конотопов и вручил мне мой карандаш с ластиком.

Я был в восторге от его работы. Меня удивляло, с какой легкостью, с какой уверенностью он все делает. Я попробовал сделать все, как делал учитель, но его манера для меня была непривычной, и я продолжил вести рисунок по-своему.

Введя несколько исправлений, я отставил планшет к постановке. Учитель, в этот момент, оказался рядом. Сделав мне несколько замечаний, он предложил мне проверить мою работу. Я не возражал.

В этот раз, он не стал проверять и исправлять по отдельности каждое направление линий, а сразу все внесенные мной изменения. Чуть тронув одно направление формы, он сразу переходил к другому, параллельному.

Прошлый раз, я стоял за учителем, и мог видеть только то, как он держит в руке карандаш и вводит им исправления в моей работе. Сейчас же, я сел справа от него, и с его уровня зрения мог лучше пронаблюдать за его работой. В тот самый момент, когда Конотопов взялся проверять мою работу, меня сразу привлекло то, как он смотрит – я мог поклясться, что он не смотрит не на работу ни на натуру. Его глаза, как на шарнирах, дергались в разные стороны. При этом он давал вполне разумные объяснения в контексте построения рисунка. Конотопов порекомендовал мне строго проверять места и направления всех форм от ближайшей точки к дальней и также строить предметы на плоскости.

– Веди линию не к себе, а от себя. И как красиво ты это выполнишь значения не имеет, главное, поставить перед собой задачу рисовать от ближайшей точки к дальней. Сравнивай все направления форм в отношении между собой. – сказал Конотопов.

– Для меня привычнее провести линию к себе, – заявил я.

– Дело не в привычке, а в принципе, – сухо ответил Конотопов.

– Ну, а какая разница к себе или от себя? – спросил я.

– Когда ты строишь форму от ближайшей точки к дальней, в тебе развивается чувство пространства и перспективы. А когда рисунок ведется так, как это делаешь ты, то есть линии вести к себе, чувство пространства притупляется, и все рисование сводится к техническому методу исполнения.

– Веди линию не к себе, а от себя – повторил учитель и продолжил, – Тем самым определится твоя связь с пространством между формами. Из-за отсутствия в тебе чувства пространства, твой рисунок становится схематичной, силуэтной копией натуры – пояснил Конотопов.

Его объяснения мне показались, вполне логичны, и я решил попробовать в своей работе провести несколько направлений от себя в пространство. Конотопов стоял и наблюдал за моей работой. Я сделал несколько попыток, после чего он проверил меня.

– Проводя эти линии, ты не ставил перед собой задачи, провести их не с чувством пространства, а просто прочертил их от себя в сторону убывания по перспективе. Ты даже выразил это нажимом на карандаш. Ближний край – тверже нажим на карандаш и линия получилась толще, дальний край – мягче нажим и линия прозрачней, – с улыбкой заметил Конотопов. – Это и есть схематическое рисование – объяснил он. За тем, учитель указал на линии, внесенные им при исправлении моей работы, и сказал: – В этих линиях, как ты видишь, отсутствует тот технический прием, который используешь ты, но эти линии, как ты убедился, верны потому, что они выстроены в отношении между собой, с чувством пространства.

Меня поражала его убежденность. Его слова, в полной мере соответствовали его действиям, и я не мог с ним спорить. Но все же, меня тревожил один вопрос – как он, с такой легкостью находит ошибки в моем рисунке, и с абсолютной уверенностью их исправляет.

Он продолжал свои объяснения, но я его уже не вникал в его слова. Мое настроение было подавлено. Своей правотой, он зацепил во мне что-то, что стало постепенно сдаваться. В какое-то мгновение наши взгляды столкнулись. В его взгляде присутствовало абсолютное спокойствие, я чувствовал его духовное превосходство и силу. Я не выдержал этого взгляда и, с непоколебимым видом гордо отвел глаза в сторону натюрморта. Видимо он понимал, что со мной происходит. Он молча, стоял рядом со мной перекатываясь с носка на пятку. Так, мы простояли не больше минуты, а потом прозвенел звонок окончания урока.

В одно мгновение меня посетила какая-то странная усталость и тоска, которые превратились в бесконечное чувство тревоги. В груди все сжалось. Чтобы как-то развеять свое подавленное настроение я прошелся между мольбертами учащихся нашей группы, рассматривая их работы, за тем я вышел из аудитории в коридор. Там из-за большого скопления студентов было довольно шумно, вся эта суета меня отвлекла от моего внутреннего конфликта. Теперь я был спокоен. Я прошелся по этажу, и по звонку вернулся в аудиторию. Конотопов стоял возле моего мольберта и беседовал с одним из своего ученика. Я сел на свое место и прислушался, о чем говорит учитель. Конотопов говорил о том, что все созданное природой, имеет индивидуальную форму. Все листья на одном дереве одинаковые, и в тоже время, ни один лист из всех растущих на этом дереве не похож на остальные. Каждый лист на дереве занимает свое место под солнцем и в тени, каждый из них по-своему развивается и опадает в свое время. В мире каждая форма имеет свое начало, развитие и конец. Даже все то, что создано человеком, имеет свое положение в пространстве. Чтобы понять истинное положение вещей, необходим способ восприятия мира, который позволил бы нам раздвинуть рамки привычного взгляда.

– А как это относится к рисунку – поинтересовался один из учеников.

– Все настоящие строится по законам природы, а в частности по закону восприятия. Это и увидели старые мастера. Весь фокус построения рисунка состоит в особой постановке взгляда на натуру. – сказал Конотопов и продолжил: – При рисовании, мы рассматриваем натуру так, как научились о ней думать. То есть, мы видим яблоко в форме шара, а голову человека представляем в яйцевидной форме, в форме вазы, мы находим несколько геометрических фигур, и так далее. Такое, стереотипное понятие заводит в тупик.

– Нас научили рациональному, геометрическому разбору всех предметов и человека в том числе – повторил учитель и продолжил: – В результате, мы подчинили свое сознание такому восприятию натуры, которое ограждает нас от истинного понимания природы.

* * *

В период учебы, как у меня, так и у любого начинающего практикующего широкий взгляд, возникала проблема перестройки с общепринятого понятия о рисовании, на учебу по системе Чистякова. Методика, с которой подходил к ученикам Конотопов, резко отличалась от той, по что я был обучен в ДШК. Раньше, когда я учился в детской художественной школе, я слышал о школах Кордовского, Чистякова, и Ашбе, но разницы в них никакой не находил. Мне казалось, что все говорят об одном и том же. Даже не было речи о различных способах восприятия. Больше всего я слышал о различных технических методах исполнения, и учился копировать их.

Система Чистякова, с принципиальным изменением взгляда на натуру, подводила к абсолютно нестандартным техническим решениям. Именно техника исполнения привлекала меня больше всего, но как я не пытался копировать манеру учителя, я оставался на том же уровне. Конотопов никогда не говорил о том, как надо накладывать штрих или какие цвета красок смешать и как красиво положить мазок. Он больше говорил о том, как надо посмотреть на натуру, и, полагаясь только на свои чувства, проводить все направления форм, не привязываясь к результатам технического выполнения своей работы. Лично я тогда вообще не понимал, о чем говорил преподаватель. Я выполнял свои работы так, как умел. Но мое самодовольство всегда брало верх, когда я видел, что мои работы по уровню уступали остальным.

– Я не имею представления как дальше вести работу – сказал я учителю, когда он в очередной раз подошел ко мне.

– Что ж, давай посмотрим, что у тебя не идет – предложил он.

Я охотно уступил ему место, и отставил свой планшет к постановке.

– Ну-ка, смотри вместе со мной, – строго сказал учитель, – Что не соответствует в твоей работе с натурой? Что необходимо исправить? – громко, с вопросом обратился ко мне Конотопов.

Я не знал, что ему ответить. Тогда, он подсказал, что еще не все предметы стоят на своих местах. Одна из сторон куба, слишком развернута в перспективе относительно другой, и его вершина, соответственно, выстроена неверно. Я рассмотрел свою работу, но ни чего подобного не заметил. Он сказал, что я не вижу своих ошибок лишь потому, что слишком привязан к результатам своей работы.

– Посмотри на куб не так, как ты привык смотреть на натуру, а посмотри на него через весь натюрморт, – предложил мне Конотопов. – Посмотри широко, не фокусируя взгляда на предмете – пояснил он. Я попробовал это сделать, но у меня глаза скосились, и все поплыло цветными пятнами.

Из-за непривычной постановки зрения, с восприятием, возникали затруднения. Поэтому, Конотопов говорил, что смотреть надо просто, не напрягая зрение. Учитель также сказал о том, что расфокусированный взгляд позволит уловить все предметы разом, и понять, как они строятся относительно друг друга.

– Ты можешь видеть два предмета так, чтобы удерживать их в фокусе, а не разглядывать их по одиночке? – с вопросом обратился ко мне Конотопов.

Для своего внимания я выбрал белесую стену и драпировку. Убедившись в том, что я могу рассматривать предметы так, как советует учитель, я сказал ему об этом.

– Хорошо! Теперь, также, посмотри и определи их по тону и по цвету – предложил Конотопов.

Я попытался сделать так, как он велел. С минуту, глядя на натюрморт, я никак не мог сосредоточиться. От напряжения, у меня затекла шея, глаза стали щурится.

– Да не щурься ты, а широко посмотри, – усмехнувшись, сказал Конотопов и локтем толкнул меня в бок. От неожиданности я вздрогнул и вытаращил глаза. Сидевшие рядом со мной ученики, наблюдая за мной, затряслись от смеха.

Так я познакомился с широким взглядом – особым способом восприятия системы Чистякова.

* * *

Конотопов часто знакомил нас с репродукциями учеников Чистякова. На примере их работ учитель всегда рассказывал о построении рисунка. Однажды, Вячеслав Геннадиевич показал репродукцию работы И. Репина[4]. Рисунок был выполнен в мастерской художника, во время одного из рисовальных вечеров, которые устраивались коллегами Репина, или самим Репиным. Это была кратковременная зарисовка, на которой изображены участники мероприятия среди которых был художник Василий Суриков.

– Кузнецов, Бодаревский, Остроухов и Матвеев куда смотрят? – с вопросом обратился Конотопов к аудитории учеников.

– В свой рисунок – однозначно ответили ученики.

– A Суриков куда?

Было очевидно, что этим примером Геннадиевич хотел сказать, как надо правильно смотреть.

– Обратите внимание, – продолжил учитель, – как Репин в своей работе характеризует каждого рисовальщика. Все они разные по характеру и по состоянию, а объединяет их работа. Вот только четверо уткнулись в свои рисунки. Они любуются процессом своей работой, они знают, как ее дальше вести и чем закончить. Ими движет убежденность в том, что они правильно ведут свои работы, а, следовательно, у каждого из них не возникает сомнений и вопросов относительно их личного развития. Безусловно, они согласны с тем, что это не предел их возможностей в рисунке, им может, что-то не понравится в собственной работе, но они уверены, что в другой раз все получится. – прокомментировал Конотопов, и заявил: – Многие из вас похожи на этих четверых, – и далее он продолжил: – Суриков же полностью отдает свое внимание натуре, при этом, беспристрастно созерцая ее, вносит формы, изредка поглядывает в свою работу, но только лишь для сравнения ее с натурой. Для него натура сейчас реальный и единственный наставник. Такой рисовальщик может быть уверен только лишь в чувствах и ощущениях пространства, которые раскрываются ему при широком взгляде на натуру и в том, что это его путь, дающий ему развитие.

* * *

Теплым весенним вечером, во Владимире, на автовокзале я ждал рейсовый автобус, который шел на Суздаль. После долгой прогулки по городу сильно болели ноги. Я хотел присесть на скамейку, но из-за большого скопления народа мест не было. От усталости я буквально валился с ног. Ожидание автобуса казалось вечным. Мое внимание привлекла одна пожилая женщина, кормившая голубей семечками подсолнечника. Словно с детьми она разговаривала с ними. Птицы доверчиво окружили женщину, и прямо из ее рук брали корм. Вдруг, голубей что-то потревожило. Они все замерли на месте, и в следующее мгновение, хлопая крыльями, взметнули в небо. Стая голубей сделала круг над автобусной площадкой, и полетела в сторону Успенского собора, где купола отражали лучи заходящего солнца.

Подошел автобус на Суздаль. К дверям автобуса выстроилась длинная очередь пассажиров. Я оказался среди первых. Оглянувшись назад, я увидел знакомую девушку. Она училась со мной в одном училище, я часто видел ее и желал с ней поближе познакомиться, но не решался к ней подойти. И тут я решил не упустить случая, пообщаться с ней. В то мгновение, когда наши взгляды встретились, я поздоровался с ней и жестом пригласил ее встать впереди себя. Девушка подошла ко мне и попросила занять ей место. Я так и сделал и с нетерпением ждал ее появления. В автобус вошли последние пассажиры, а той девушки не было. В поисках своей знакомой я заглянул в окно, и вдруг я услышал мужской голос: – Свободно? – спросил кто-то. Я оглянулся. Передо мной стоял Конотопов. На его лице расплылась дружеская улыбка. Я был крайне удивлен его неожиданным появлением. Конотопов не дожидаясь моего приглашения, занял место и серьезным тоном спросил: – Что с тобой? Дружище, на тебе лица нет! Ты не заболел?

– Я совершенно здоров, просто из-за долгой прогулки по городу очень устал. Еще, я удивлен неожиданной встречи с вами, – улыбаясь, сказал я.

– А ты рад? – с улыбкой спросил Конотопов.

– Еще бы!

– Ну, здравствуй! – смеясь, сказал учитель, и мы пожали друг другу руки.

– А ты почему без этюдника? – неожиданно спросил он.

Я не понимал, шутит он или говорит серьезно, и с недоумением посмотрел на него.

– Гулять надо с этюдником, – мягко промолвил Конотопов и продолжил, – Посмотри какая красота за окном.

Мы ехали по живописнейшим местам Владимиро-Суздальской земли. Солнце еще не коснулось горизонта. Его золотистые лучи освещали грозовые облака, нависшие над дорогой. За окном, у дороги мелькали деревья с молодой листвой, за ними до самого горизонта тянулись озимые поля, набегающие на охристые холмы с синеватыми в вечерней дымке деревьями.

Пока мы ехали, у нас состоялась беседа, от которой я очень много подчеркнул для себя.

Я спросил учителя, как ему удалось, за короткий срок, убедить большую часть группы учеников перестроится на работу с большими отношениями при широком взгляде, ведь все привыкли работать по общепринятому способу. В ответ, Конотопов привел в пример рабочего на конвейере, который в течении долгого времени выполняет действие забивания гвоздей: – С каждым разом у рабочего получается все точнее и точнее. Его действия уже дошли до автоматизма. Человек забивает гвоздь с одного удара точно и до конца – это предел данного действия, но не предел человеческого развития. Но этим действием человек сам себя ограничил. «Та же ограниченность присутствовала и в ваших первых работах», – сказал Конотопов и продолжил: – Моя задача как учителя состояла в том, чтобы остановить вас как заблудившихся путников, вернуть назад, и дать вам новое направление.

Конотопов сказал, что вся сила настоящего искусства в правде – главное не врать себе и окружающим. Достаточно посмотреть на все беспристрастно и также показать.

– Применимы ли Чистяковские понятия к другим методикам?

– Думаю, что нет. Потому, что Чистяковские интерпретации без практического применения бесполезны и пусты. А с практиками других методик они не совместимы. Хотя некоторые коллеги художники-педагоги часто пользуются Чистяковскими определениями формы при учебном процессе.

– Как же они могут ими пользоваться, если понятия системы Чистякова не соответствует их собственному знанию?

– Применяют и с большим удовольствием! – с усмешкой сказал Конотопов, и продолжил: – Для них, слова Чистякова звучат красиво. Но подлинное значение этих слов им не доступно, так как они понимают Чистякова в рамках своего знания.

– На пример?

– Тогда как Чистяков говорит о большой форме, как о системе трех мерных объемов, взаимопересекающихся в отношении между собой плоскостей, для наших коллег понятие о форме заключается в линейно-конструктивном аспекте. Обрати внимание, все их учебные работы в рисунке похожи на техническое черчение от руки, а живопись, которая не имеет строгого рисунка, тянет на богатую палитру. Композиция и техника – основа и главная задача их творчества. В учебном процессе, они ставят натуру в сравнении с геометрической фигурой, а свет и тень рассматривают как пятна. В их творчестве, форма – это образ. Слишком уж условное отражение действительности, где образ, как внешняя оболочка, а в ее техническом исполнении подразумевают состояние. Посмотри, как техничны их работы.

Давая определение большой форме, Н. Д. Кордовский писал: Что такое большая форма? Голова – это шарообразная или яйцевидная фигура; рука в плече – цилиндр, нос – призма, ограниченная четырьмя главными плоскостями. Все это большие формы.[5]

Я спросил Вячеслава Геннадьевича о различии «Чистяковского» от общепринятого понятия пространства в рисунке. Конотопов отметил, что только выбранный способ восприятия определяет понятия о пространстве. Упражнения линейно-конструктивного построения формы, где решения найдены через визуальное восприятие натуры, даются на развитие пространственного мышления. Такие работы обусловлены техникой исполнения. Здесь все, что называется светом, воздухом, пространством только лишь подразумевается, но не является таковым. Далее он сказал, что концепция широкого взгляда направлена на развитие чувства состояния формы в пространстве, чтобы отразить это состояния в своей работе, но не заострять внимание на образе формы как таковом. То есть если визуально рассматривать предмет объективно, например, яблоко, и изображать в соответствии его образа, то в результате получим банальную копию натуры в обусловленном образе яблока. Дело в том, что образы всего лишь плоды человеческого воображения. Воображаемый образ формы предмета, неся в себе его название, не всегда соответствует отраженному состоянию пространства. При широком взгляде образный стереотип рушится и воспринимаемый предмет предстает в ином содержании. Предмет воспринимается как бы без имен и названий, просто форма в пространстве. То есть, через способ восприятия строится и понимание, и решение формы.

– А в чем состоит разница между чувством пространства и пространственным мышлением? – спроси я.

– Пространственное мышление всегда строго обусловлено тем, что имеют свое начало и конец и ничего общего с состоянием пространства не имеет. Чувства-ощущения пространства не определяют границ, как в изучении рисунка при широком взгляде, так и в своем развитии. Выстраивая форму того же яблока, при широком взгляде не задумываешься о его образе или о его внутреннем строении. Чувство формы в пространстве уводит за рамки привычного понимания вещей – к общему состоянию формы в пространстве. Ведь сущность пространства состоит не в клеточном содержании формы, а в его общем состоянии. Поэтому, при широком взгляде, в тот момент, когда работают чувства, надо следить за состоянием формы в пространстве, иначе в рисунке отразятся только внешние стороны натуры, выраженные техническими средствами исполнения при этом, внутреннее состояние натуры, окажется за занавесью логического заключения.

Я попросил учителя дать оценку моим работам за последний месяц, на что он ответил: – Пока по твоим работам видно, что ты рисуешь только для того чтобы удовлетворить себя и надеешься кого-то удивить своим творением… Он пожал плечами, и качая головой с усмешкой сказал. – Ты ничему не научился.

Я с удивлением посмотрел на него.

– То есть понравиться публике или удовлетворить себя в своем творчестве для тебя это не вопрос, но, потакая, себе или обществу ты тормозишь свое развитие, более того ты разрушаешь себя изнутри, – пояснил учитель.

– Что же мне делать? – спросил я.

– Да ничего! – воскликнул учитель и развел руками – просто измени свое отношение к рисунку и все. То есть рассмотри его не как средство отражения или выражения своего понимания. Посмотри на искусство рисования как на источник знаний. И ты откроешь для себя гораздо больше, чем общественное понимание рисунка. Ты узнаешь, что ты собой представляешь. Познать себя – достойная задача для человека. Широкий взгляд это всего лишь один из способов восприятия ведущий к познанию законов природы через самого себя. И даже не важно на что ты способен в технике исполнения, как всегда тебя это волновало, важно то, насколько ты способен к внутреннему изменению в себе. По твоим работам видно, что ты бессилен в самом себе настолько, что тебе покажется трудным любое начинание. В тебе должно произойти превращение из слабого человека в сильного, и немедленно. А вот это, зависит от того, как ты воспринимаешь семя в отношении мира. Времени на обсуждения у тебя нет. Действуй!

[1] Павел Гуляев художник, друг автора

[2] Композиционное размещение рисунка в малом формате.

[3] Большая форма как система трехмерных объемов – понятие Чистякова.

[4] И. Е. Репин. В мастерской Репина. Рисовальный вечер. 1882 год.

[5] Кордовский. О принципах и методах обучения рисованию) – В книге Пособие по рисованию. М. 1938, с. 11.