Читать книгу Искусство широкого взгляда - Игорь Борисоваич Симелин - Страница 3

Глава 2.

Большие отношения

«Зачем к себе я привязался?

На что я трачу силы зря?

Во что когда-то я влюблялся?

И в чем нашел свободу я?»

По мнению Конотопов я все еще цеплялся за понятия, приобретенные в художественной школе, где основной задачей в методике обучения рисования было нахождение композиционного решения и конструктивного построение предметов. Главным критерием такой работы служит построение цветовых, тоновых и линейных отношений. Задача нахождения отношений между составляющими композиционного решения лежит в основе современного изобразительного искусства. В архитектуре и дизайне первый механизм, который утверждает баланс между свободой выражения и правилом, между фантазией и нормативом, является материал как основное средство выражения композиционных решений и в современном изобразительном искусстве.

Техника исполнения живописных работ других групп привлекала, и в тоже время отталкивали меня. Своему двойственному отношению тогда, я не находил для себя ни одного внятного объяснения. В этих работах компоновка предметов на листе могла быть произвольной, то есть рисующий мог размещать предметы в своей работе как он хотел, при этом формируя свою композицию. Кроме того, я видел, как некоторые учащиеся из других групп, работая с натуры, брали на себя смелость изменять цвет и даже форму предметов, доводя натюрморт до стилизации. Сами они объясняли это тем, что занимаются самостоятельным поиском новых форм и цветовых решений по заданию их преподавателя. По мнению самих авторов, результатом такой работы служит эксклюзивное композиционное решение. Я не мог сказать ничего определенного об их работах и с интересом выслушивал мнения других учащихся и преподавателей. Одни говорили, что это просто мазня в свое удовольствие, другие считали, что это сильная группа и их работа в газах некоторых преподавателей заслуживает высокой оценки. Я пытался выяснить, почему их работы между собой так похожи и в чем они видят свой творческий подъем. Но никто мне не дал ясного определения их деятельности. И, с этим вопросом я обратился к Конотопову. Я поделился с ним мнением относительно того, что я видел в других группах, и что об этом говорят другие, но он отказался говорить со мной на эту тему, ссылаясь на то, что мы уже достаточно поговорили о других методах рисования. Конотопов попросил меня никуда не влезать и ничего не выяснять, а пытаться самостоятельно в своей работе искать ответы на все вопросы.

В другой раз, Конотопов спросил меня, что лично я знаю о больших отношениях. Я рассказал ему все, что когда-либо слышал или знал об этом. Учитель выслушал меня с едва сдержанной улыбкой и сказал: – Ты считаешь, что найти отношения между формами, значит гармонично построить композицию? То есть правильно разместить предметы на листе.

– Так меня учили, – оправдывался я. В ответ Конотопов напомнил о том, что мы здесь тоже занимаемся построением формы в пространстве, но отношения между формами мы находим через широкий взгляд.

– Технический метод для нас лишен практического смысла – широко улыбаясь, сказал Конотопов, а затем очень серьезно продолжил. – Эти знания схематичны и несут в себе набор четко спланированных и заранее отработанных действий. В них все утверждено, а все то, что утверждено, не имеет развития. В нашем случае надо помнить об этом.

Я был крайне обеспокоен колоссальной разницей между методом системы Чистякова, по которому учит он, и методами обучения других преподавателей. Иногда я сомневался в “правильности” того или иного метода и поэтому поводу я задал Вячеславу Геннадьевичу несколько провокационный вопрос. – Значит их путь не верный – спросил я.

– Я не говорил, что их путь не верный. Это ты сделал такой вывод из моего объяснения, – сказал Конотопов и продолжил. – Их практики для нас бесполезны потому, что все, чем они занимаются, эффективно применяется в дизайне – пояснил учитель.

– Почему же их практики бесполезны для нас? Они, также, как и мы стремятся к свободному выражению форм – возразил я.

– Разница еще и в том, какую свободу мы выбираем. И вообще, что, значит, быть свободным? – тихо, почти шепотом сказал Конотопов.

– А какую свободу дает система Чистякова? – Поинтересовался я.

– Свободу от навязчивых идей в техническом исполнении работы, которые концентрирует наше внимание на эффектном использовании материала, а не на развитии духовной сущности человека. Наша цель изучать законы природы, а не придерживаться общественных закономерностей и в этом заключается сущность нашей свободы, – пояснил Конотопов.

После сказанных им слов я заявил Конотопову о существующем противоречии между школами и о том, что возможно между школами Кордовского и Чистякова никогда не будет достигнуто взаимопонимания.

– Возможно, ты прав, – вздохнув, сказал Конотопов и добавил. – Важно чтобы вы знали, что я рассказываю вам о других общепринятых способах рисования не для того, чтобы провести некую грань разделяющую "на" хорошо и плохо.

Я спросил учителя, может ли быть найден компромисс, в существующем противоречии.

– А ты посмотри на эти методики шире! – предложил Конотопов. – ты ведь еще не думал о них как о двух больших формах. Весь мир состоит из форм и отношений между ними. Чтобы видеть это, используй широкий взгляд. Никакие объяснения не дадут тебе столько знаний, сколько дает широкий взгляд. И никаких противоречий при широком взгляде не возникает. Единственная причина, по которой могут возникнуть противоречия, так это привязанность к одному пониманию. – сказал Конотопов.

* * *

Натюрморт состоял из трех предметов. В центре, на фоне красно-коричневой драпировки стоял гипсовый слепок капители, горизонтальная плоскость была застелена серо-зеленая ткани, с едва различимыми голубоватыми узорами, на которой слева от гипса стоял небольшой рыжий керамический горшок с широким горлышком. Справа от края постановки лежал восковый муляж большого желтого яблока с розовым бочком. Все предметы были расположены таким образом, что их можно было бы вписать в правильный треугольник. Постановка освящалась рефлектором. Он был направлен так, что его свет был слегка рассеянным, но падающие тени были контрастны. Я расположился справа от постановки так, что яблоко с этого места по композиции оказалось на переднем плане. С этого места я наметил композицию и принялся рассматривать постановку при широком взгляде. Я сразу увидел, что тени утратили свою жесткость. Они стали прозрачными, а свет вокруг приобрел какую-то плотность. Я бы даже сказал, что собственная тень на каждом предмете не являлась тенью как таковой. Формы в тени, по сравнению с формами, которые попадали под прямой свет, имели свою тональность и обладали глубиной цвета.

Я сказал Конотопову обо всем увиденном мной. Учитель, стоял позади меня, сложив руки на груди, перекатываясь с носка на пятку. Он посмотрел на натюрморт и подтвердил, что там все как я описал.

– Пришло время познакомиться тебе с большими отношениями между формами, – невнятно произнес Конотопов.

– Что, что?

– Ничего. Растешь! И сейчас дальше будешь учиться, – воспарил он.

Я в недоумении посмотрел на него.

– Рассмотри натюрморт обычным взглядом. – сказал учитель, низко наклонившись ко мне, и развернул мою голову в сторону постановки натюрморта.

Я сделал, как он сказал.

– Ну, что ты теперь видишь? – спросил он.

Я дал подробное описание каждого предмета в натюрморте.

– Хорошо! – с удовлетворением сказал Конотопов и продолжил, – А теперь также посмотри на эти детали и медленно расфокусируй взгляд, потом вернись к обычному взгляду и опять посмотри широко, – предложил он.

Я проделал все несколько раз так, как он сказал. Все это время учитель не отходил от меня. Он говорил, что я должен не просто манипулировать зрением, а заставить работать свои чувства при широком взгляде и попытаться найти разницу при рассмотрении предметов широким и обычным взглядом.

– То, что ты чувствуешь при широком взгляде, это и есть то состояние, при котором раскрываются отношении между формами, и при этом не пытайся искать объяснений. При широком взгляде все становится ясным без всяких слов. А если будешь много говорить и много думать, ты ничего не найдешь, – объяснил он и удалился.

Мне было абсолютно понятно все, что сказал Конотопов. Вопросов не было. Я чувствовал себя легко. Мне хотелось работать. Я еще раз обратился к натюрморту с широким взглядом, и вновь меня посетило знакомое чувство внутренней тишины. Я смотрел на натюрморт и любовался им. Мне нравилось в нем все, но больше всего меня привлекал свет. Я видел, как освещены предметы. Это было скорее чувство, чем логическое заключение.

Увлекшись созерцанием света, я понял, что каждый предмет не только существует сам по себе и имеет собственное состояние, но и в тоже время каждый предмет подчинен единому, общему состоянию. Как только я понял это, я решил выполнить рисунок сухой кистью.

Я “разрубил” форму ближайшего мне предмета на две части: свет и тень. Это решение было тональным. Во мне явилось определенная ясность такого решения. Оно показалось мне достаточно верным и я, таким образом, прошелся по всей работе.

Конотопов обратил внимание на то, с какой энергичностью я метался с кистью по всей работе. Он подошел ко мне, взглянул на мою работу и сказал: – Пока ты не строишь форму, а на удачно найденных местах расставил пятнышки. Ты пока еще форму воспринимаешь как пятно, а это приведет тебя к мазне, и твоя работа превратится в палитру. Кроме того, учитель напомнил мне о том, что каждая форма в себе содержит ясность, она имеет свое начало и конец.

Я отошел от своей работы, чтобы посмотреть на нее со стороны и сравнить с постановкой. Срисованные и затушеванные предметы не имели ясных очертаний. Наведя контур предметов, я заключил затушеванные области меду собой в плоскости, и удовлетворенный своим решением приготовился писать.

– Ба! – C наигранным восторгом воскликнул Конотопов, увидев мое восторженное настроение. Он был весел! На его лице сияла улыбка. Я ожидал от учителя услышать в свой адрес слова одобрения.

– Рано радуетесь, – лукаво сказал он, – рисунок до конца еще не построен, а уже писать начинаешь, – серьезным тоном добавил Конотопов.

В недоумении я встал со своего места и отошел в сторону, чтобы еще раз взглянуть на свою работу. Конотопов быстро занял мое место, взял кисть и стал проверять сразу несколько направлений.

– Лихо выкрутиться решил? Не выйдет брат! – Со смехом сказал Конотопов.

– Ты думаешь, если пятнышки контурной линией обвел, значит форму построил? – сказал Конотопов, искоса поглядывая на меня.

От его слов меня охватило разочарование, а за тем последовала жалость к самому себе. Я уже равнодушно наблюдал за тем, как он вводит одно исправление за другим, пробегая по всей работе от одного предмета к другому. Я увидел, как под рукой учителя рисунок словно зашевелился, линии забегали, задергались на своих местах.

– А ну, смотри широко вместе со мной! – Дернув меня за рукав, строго приказал учитель. Но я уже не вникал в работу, и слепо следил за его действиями. Вдруг Конотопов встал, отвел меня в сторону и указал на мою работу. То, что я увидел, меня потрясло до изумления. Мне сразу бросилось в глаза четкость и ясность предметов, в которых Геннадьевич ввел исправления. Предметы были словно вылеплены. Они твердо стояли на своих местах, изливая в себе жизнь, а все остальное внесенное мной утомляло своим бездарным исполнением.

– Тебе нужно было всего лишь найти большие направления форм между собой, и, в результате, появится все остальное (детали), а не пятнышками баловаться. Таким образом, строятся отношения форм, – вполголоса сказал Конотопов.

Он аргументировал свое заявление на примере рисунков В. Серова, где силуэт женской фигуры, фактически был решен несколькими линиями[1].

– Продолжай работу – Сказал он, уступив мне место.

Я продолжил работать с ближайшего мне предмета – яблока, так как именно эта форма мне была более понятна, (в трактовке формы) чем все остальные. Затем, я прописал освященную часть капители и падающую от нее тень.

После этого я, не работая, просидел целый час. Я устал. Лениво раскачиваясь на задних ножках стула, я глазел по сторонам, заглядывая в работы других учащихся, то ковырял мастихином палитру, срезая затвердевшие слои красок. Наконец, завалив руки за голову и вытянув ноги под этюдник, я ожидал окончание урока. Но это выжидание показалось мне невыносимо долгим. Я решил собраться и уйти, как вдруг почувствовал, что падаю назад. От неожиданности или из-за страха грохнуться я вздрогнул, и мое тело издало характерный звук. Одновременно с этим, я всем телом потянулся вперед и, удерживая равновесие, уцепился руками за колени. От такой встряски я тяжело дышал, в груди все колотилось, Обернувшись назад я увидел Конотопова. Во время моего падения, он оказался рядом со мной и подстраховал меня.

– Сударь, – с улыбкой обратился ко мне Конотопов, – вам так почаще встряхиваться надо, чтобы мозги не застаивались. За тем, усевшись на мое место, серьезным тоном попросил объяснений за свое поведение. Я стал оправдываться. Я сказал, что у меня ничего не получается. Моя работа зашла в тупик, и я не могу ее вести вперед. Я придумал еще несколько дурацких оправданий и хотел отпроситься с урока. Конотопов с недоверием посмотрел на меня. В его строгом, но дружеском взгляде я увидел полное недоверие ко мне, и я замолчал. Мне было стыдно. Учитель тяжело вздохнул, и повернувшись к моей работе сказал: – Ну, давай посмотрим, что у тебя не получается. Он несколько раз взглянул на мой холст и на постановку, потом взял кисть и стал проверять работу. Учитель проверил по вертикали и горизонтали как нас учил, места и направления форм. За тем, прямо со стулом, отодвинулся назад от этюдника примерно на метр и с удивлением посмотрел на меня.

– Причем тут работа? – Пожав плечами, тихо сказал Конотопов. Потом Геннадьевич встал, и продолжил: – ты просто ленивый и самодовольный тип.

От такого заявления я оторопел. От волнения я потер вспотевшие ладони и огляделся вокруг. Сидевшие вокруг ученики, казалось, не обращали на меня никакого внимания и спокойно продолжали работать. Учитель с пониманием отнесся к моему настроению. Он по-приятельски легонько толкнул меня плечом, и сказал, чтобы я не принимал так близко его замечания.

– Прими это достойно! – сказал он и после небольшой паузы, уже серьезным тоном продолжил: – Достигнув определенного результата в работе, ты останавливаешься на полпути, отходишь в сторону от всех дел и на фоне своих результатов, любуешься самим собой. Ты воображаешь, что все познал, все постиг и большего тебе на сегодня не нужно.

– Но я так никогда… – заикаясь, произнес я.

– Ты всегда так поступаешь. Таково твое отношение ко всему, – с улыбкой тихо сказал Конотопов так, как будто речь шла о чем-то обычном.

От его слов мое волнение переросло в панику. Конотопов сидя на стуле потянулся всем телом и продолжил: – Поверь, мне все равно, что из тебя получится: – станешь ли ты величайшим мастером, или скатишься до бездарности. Четыре года – это очень маленький срок, но за это время ты можешь твердо встать на путь самостоятельной работы над самим собой.

Далее он сказал, что у меня нет времени на то, чтобы расслабляться и обратной дороги у меня тоже нет. Я вынужден был признать этот факт.

– Да мой друг от себя никуда не денешься, – со смехом сказал Конотопов, похлопав меня по плечу и предложил мне продолжить работу. Я не возражал, и машинально уступил ему место. Учитель с удивлением посмотрел на меня.

– Ну, ты тип, – со смехом протянул Конотопов. – Вместо того чтобы самим продолжить работу.… Ну, хорошо, – согласился он. Конотопов сел на мое место и стал проверять работу. После того, как учитель ввел несколько исправлений, он неожиданно прекратил работу и минуту сидел молча. Я ожидал объяснений. Наконец я не выдержал и спросил, что он думает о моей работе.

– Дело не в твоей работе, а в твоем отношении к ней, – объяснил Конотопов и продолжил, – Все построения форм начинаются с тебя. Твои чувства работают, но то, что ты чувствуешь при широком взгляде, не всегда отражается в твоей работе. Бывает, когда ты верно ведешь работу, но в процессе, тебя заносит из крайности в крайность, и ты в работу вносишь тот же хаос, что создаешь в самом себе.

Я спросил его, о каких крайностях он говорит. Конотопов сказал, что я при работе постоянно отвлекаюсь на личные проблемы.

– Какие-то вопросы повседневной жизни уводят тебя от основной цели, и ты забываешь о рисунке. – Пояснил он.

Я вынужден был признать тот факт, что всякий раз, как только он берется проверять мою работу, всегда в ней угадывает каждый мой шаг. Конотопов рассмеялся и сказал; – Все дело в том, что по рисунку можно не только проследить поэтапность работы ученика, то есть узнать с чего он начал и как вел рисунок, чем закончил, но и характер человека. Но это все придет к тебе после того, как сам научишься находить тончайшие отношения между всеми формами мира.

– А какое отношение имеет знание рисунка по отношению к психологии, – осмелился спросить я.

– Самое прямое, – ответил учитель, а затем продолжил. – Познавая рисунок с помощью широкого взгляда, мы познаем себя. А познавая мир через себя, мы познаем тайны бытия.

Мне, тогда была непонятна его эта странная формула познания.

Мы сидели и смотрели друг на друга. В его глазах присутствовало лукавство. Он едва сдерживал улыбку.

– Не хочешь ли ты узнать, что произошло с тобой при работе в рисунке – спросил меня учитель. Мне было ужасно интересно. Из-за своего волнения, я не смог выдавить из себя ни одного слова. В знак согласия, кивая головой я вновь уступил ему место. Конотопов реагируя на мою реакцию, был на грани смеха.

– Ты перестал искать большие отношения, из-за разглядывания одного предмета за другим, в результате чего, твоя работа стала терять свою целостность – сказал он таким серьезным тоном, что я всем своим существом превратился во внимание.