Читать книгу Римская сага. Том V. За великой стеной - Игорь Евтишенков - Страница 3

З-з-з-з-з… Тонкий, пронзительный звук. То дальше, то ближе. Это комар. Вот совсем рядом. И тишина. Сел… Длинные тонкие лапки перебираются с одного места на другое, крошечное жало непрерывно движется вверх-вниз, тычется между застывшими нагромождениями запёкшейся крови. Вот они кончаются, и впереди появляется серая пустыня, покрытая неподвижной пылью. Это кожа. Жало находит свободное место и опускается всё глубже и глубже. Лапки сгибаются, тело опускается вниз и наливается кровью. Убить… Его надо убить. Кто это сказал? Не слышно. Комар стал значительно толще. Он не может даже взлететь с первого раза. Висит какое-то время в воздухе, пища от сытости и тяжести брюха, пока его не относит в сторону лёгким порывом ветра. Полоска света исчезла, всё вокруг стало чёрным. Перед глазами появилось какое-то пятно. Вот оно стало двигаться в разные стороны, расширяясь, как волны от брошенного в воду камня. Волны расходятся, пропускают камень. Он летит. Вниз, в бездну. Там ещё чернее, но легко и тихо. Или нет? Кажется, шаги. Ровные, мягкие – топ, топ, топ… Кто-то идёт. Долго идёт – топ, топ, топ. Крадётся. Как будто топчется на месте. Слух напрягается, и теперь уже слышен другой звук – кап, кап, кап. Что-то капает. Совсем рядом. Мягко и глухо. Это капли. Вода? Хочется пить.

– А-а-х-х, – изо всех сил кричит горло, проглотив сухой комок пустоты, а уши слышат только тихий хрип выходящего воздуха. И ещё чей-то голос.

– Лаций? Ты слышишь, Лаций? Ты жив?

Кто это? Чей это голос? Он произносит знакомое имя.

– А-а-х-х, – новый крик разрывает грудь. Это голова попыталась повернуться в сторону, и всё тело ответило резкой ноющей болью. Нет, этого не может быть… Это – боль. Ужасная боль. Везде. Один сплошной комок боли, как будто нет ни рук, ни ног, а только огромный шар страдания. Руки? Ноги? Где они? Неужели это не смерть? Не смерть… Тысячи муравьёв наползают на него, шевеля своими усами и смеются, смеются, потрясая тонкими лапками в воздухе. Их красные животы увеличиваются в размере. Красный цвет закрывает всё вокруг, муравьи шумят всё громче и громче, что-то требуют, повторяя одно и то же слово: «Чиилии!1» Странно, тоже знакомое слово. Кто это? Кто-то зовёт его:

– Лаций, вставай! Вставай, а то убьют! Слышишь, вставай! – как же больно плечу. Кто-то трясёт за плечо. Неужели он жив? Эта мысль превратилась в громадный колокол, который со всей силы ударил в голове, и все события гулким эхом отразились в его памяти.

– Нет, – смог тихо прошептать он.

– Вставай, вставай! У тебя хоть ноги не связаны. Давай! – кто-то толкал его, стараясь изо всех сил. Лаций с трудом приоткрыл глаза и увидел знакомое лицо в ссадинах и кровоподтёках.

– Лукро… – пробормотал он.

– Вставай! – простонал тот и поднялся на колени. – Проверят, а потом падай!

– Читшуанг! Шангшенг!2 – доносилось откуда-то сверху. Ноги не слушаются, но всё-таки удаётся подняться…

Лаций с трудом выпрямил колени и ткнулся лбом в мокрую земляную стену, чтобы не упасть. Это была большая яма, где они когда-то хранили первые запасы еды и мёда. Сверху капала вода, рядом протекала река. В углу по лестнице спустились несколько ханьских солдат и стали проверять пленных. Три человека не смогли ответить на их толчки и удары. Несколько уколов мечом в живот и грудь, чтобы убедиться в смерти, и безжизненные тела уже тащат наверх. Быстро, как всё быстро…

Лукро упал на землю. Руки и ноги у него были связаны. Лаций медленно опустился рядом.

– Что было? – тихо спросил он. – Я не помню.

– Всех хунну убили. Прямо на площади. Женщин с детьми увели. Нас связали и бросили сюда.

– Зенон и Марк?..

– В том углу. Живы. Но еле стоят на ногах.

– И всё? А те, кто сдался?

– Не знаю. Думаю, тоже убили. Вместе с хунну. Говорят, по городу тысячи полторы было. Мужчин. Всех порубили, – Лукро говорил короткими фразами. Ему тоже было тяжело дышать. Посиневшие губы с белым налётом потрескались и еле шевелились. Он давно не пил воду.

– Зачем нас оставили? – пробормотал Лаций, но Лукро не услышал вопрос и, отвалившись на спину, устало закрыл глаза.

– Как думаешь, когда нас убьют? – тихо спросил старый друг.

– Не знаю. Может, сейчас…

– Лаций, это ты во всём виноват, – послышался с другой стороны чей-то голос. – Зачем ты нас сюда притащил? Зачем? Из-за тебя мы все умрём… – человек замолчал, но ответить ему было нечего. – Знаешь, что самое страшное? Это сдохнуть, как крыса, вот в этой яме…

– Тиберий, это ты? – тихо спросил Лаций.

– Да, я… Я всё время вспоминаю Варгонта. Он говорил, что лучше умереть с мечом в бою, чем вот так, как червяк в земле. И никто этого не видит…

– Варгонт был мой лучший друг.

– И мой. Но он умер, как герой, а мы – как рабы в каменоломнях. Ты видел, как убивают рабов?

– Видел…

– А… значит, знаешь… Где наша слава, Лаций? Где Рим, который мы защищали? Мы умрём здесь… и никто там не узнает об этом. Никто…

– Нас будут помнить, ты неправ, – горло с трудом произносило каждое слово, которое отдавалось гулким эхом в голове.

– Самое страшное умирать в неизвестности… не на людях, не перед товарищами с мечом в руках, а так, как лягушка. Наступили – и всё, сдох, – казалось, Тиберий уже разговаривает сам с собой, не слушая его ответы. – Ненавижу… Ты тоже боишься? Да? Придут сейчас, ткнут мечом, и ты умер. Нет, не хочешь? Боишься? Тогда вставай, покажи, что ты живой…

Сверху действительно раздались крики солдат, и вниз снова спустили лестницу. Лаций поймал себя на мысли, что тоже не хочет умирать и ему очень хочется пить. Особенно сейчас, когда всё тело ныло от боли, и он не мог даже пошевелиться, чтобы защитить себя. Его голова и мысли существовали отдельно от него, и боль вместе с жаждой побеждали былую гордость.

Так прошёл ещё один день после сражения. Приближалась вторая ночь. Первую он уже позабыл – так, несколько пятен в памяти, не более. Всё это время им не давали ничего. Это был верный признак того, что их скоро убьют. На трупы воду не тратят. Устав смотреть в небо, Лаций перевернулся на бок и замер. Сначала прохлада опустившегося тумана казалась приятной, но потом сырая земля постепенно стала вытягивать из него тепло. Он попытался встать. Острая боль пронзила оба колена, и он со стоном повалился лицом в грязь. Перевернуться не было сил. В этой могильной яме уже чувствовалось дыхание смерти. Все лежали, не шевелясь, и безвольно ждали своей участи, как животные. Они не противились ей, постепенно погружаясь в состояние вялого безразличия. Солнце давно опустилось за горизонт, и теперь неприятная прохлада вместе с туманом стала наполнять их яму, как вода.

Когда чьи-то руки подняли его вверх, Лаций даже не открыл глаза. Ему было всё равно. Его куда-то тащили, ругали, пинали, а потом даже развязали руки. Кисти и пальцы не шевелились. Он лежал у провала в стене. Рядом никого не было. Под шею попал камень, голова откинулась назад, и звёзды в глазах, сначала такие яркие и близкие, стали медленно кружиться и тухнуть. Жгучая боль в руках привела его в себя. Плечи, локти, кисти и ладони – всё горело и чесалось, как будто их окунули в кипящее масло. Тысячи иголок пронзали всю кожу. Боги посылали ему вместо смерти мучения, которые он не мог выносить. Неужели в пустыне под Каррами было легче? Вряд ли. Но там не было такого отчаяния и пустоты. Тогда ещё сохранялась надежда, что его, как легата, найдут, выкупят, обменяют, не бросят…

Мимо проехала повозка с телами. Их везли в город. Значит, будут сжигать. Что ж, разумно. Там много дерева. Всё сгорит дотла. Его тоже туда тащат. Значит, тоже сожгут. Или помучат сначала. Сил дотянуться до меча, торчащего из-под обломка бревна, уже не было. Пальцы дёрнулись и остановились. Как же всё чесалось и болело! Над ним склонилась чья-то тень.

– Та хуодже3, – раздался хриплый голос. Лаций открыл глаза и произнёс:

– Мейоу сыванг4. Зай нали ни туо во5? – из последних сил спросил он, но ханьцы в испуге отшатнулись от него и стали о чём-то быстро переговариваться. Он слышал отдельные слова, но они кружились в голове, не превращаясь в смысл. Наконец, его снова подхватили и быстро принесли в бывший дворец шаньюя. В комнате для прислуги ничего не было. Вообще ничего. Только голые стены и пол. В комнате шаньюя остались стол и старый резной стул, подаренный ему ещё прежним императором. Вдоль стен стояли светильники. Он видел только жёлтые кружочки, которые то и дело отрывались от чашек и перелетали с места на место. Вместе с ними в голове кружился весь мир. Тело опустили на большую шкуру перед столом. Весь пол вокруг был тёмным и пахло кровью. Этот запах нельзя было спутать ни с чем.

– Это он? – спросил мужской голос.

– Да, – коротко ответил женский. Он узнал его. Это был голос Чоу Ли.

– О-у-о-х, – из груди вырвался стон, но подняться самому не удалось. Ему помогли, подставив что-то под спину. Было удобно. Сидевший на стуле мужчина говорил отрывисто и резко, и некоторые слова Лаций не понимал. Чоу помогала. Она почти всё переводила на язык хунну.

– Твои люди ничем не отличаются от нас. У них такие же руки и ноги. Внутри такое же сердце. И в голове нет ничего другого. Только другая кожа, – человек кивнул в сторону, и Лаций остекленевшим взглядом уставился на несколько обезглавленных тел своих товарищей в углу. Их разрубили на части, чтобы посмотреть, что у них внутри. – Мы уходим завтра днём. Здесь всё сгорит, – добавил китаец, и Лаций кивнул головой. Он правильно догадался, почему тела свозили в город. – Чоу говорит, этот город построил ты. Она говорит, ты много знаешь. Скажи, зачем ты мне нужен? – выплюнул последнюю фразу незнакомец, и откинулся назад. В тусклом свете масляных светильников были видны только усы и борода. Тёмные впадины на месте глаз скрывали его взгляд, и всё лицо представляло полукруг из тёмных и светлых пятен.

– Я убил Цзи Юи, – произнёс Лаций.

– Это был ты?! – в голосе нотка лёгкого удивления и только.

– Да, я… Я умею строить и воевать…

– Мы все умеем воевать. Другие умеют строить. Я хочу отрезать твой язык. Ты говоришь, как мы. Но ты не похож на хунну.

– Не надо.

– Ты боишься смерти? – снова насмешка и пренебрежение. Лаций чувствовал, что в голове начинают появляться мысли. Что он мог ответить этому молодому военачальнику? Что он видел сотни таких, как он, и даже лучше его? Нет, он слишком самоуверен и не поймёт. Он хочет увидеть унижение и страх. Неужели ему было мало убитых хунну? Лаций молчал, впервые понимая, что его храбрость давным-давно уступила место хитрости и изворотливости. Для него сражение было радостью, а не унижением и болью, как сейчас. Может, боги хранили его для насмешки? Что делать, что сказать? Ведь раньше никогда такого не было. Решения всегда принимались быстро и правильно. Теперь же он о чём-то жалел, сомневался и всё время видел себя как будто со стороны. Да, этот ханец был прав – умирать не хотелось.

– Наверное, ты прав. Я боюсь, – наконец, ответил он.

– Хе-хе, – раздался довольный смешок. – Значит, твой слепой друг соврал, что ты ничего не боишься. Ты боишься. Это хорошо. Завтра он споёт вам последнюю песню.

– Павел жив?

– Жив, жив. Он прекрасно поёт. Эй, – позвал он стражников, – уберите его обратно!

– Ты тоже боишься смерти, – произнёс он, тщательно подбирая слова чужого языка и стараясь не потерять сознание. Сильные руки подхватили его и подняли на ноги. Оставалось всего несколько мгновений. – Твой император убьёт тебя. Ты ослушался его. Я это знаю. Выше императора никого нет, – его потянули назад, и он уже на ходу бросил последние слова: – Вспомни, У Цзы казнил своего храброго воина. Храбрый воин нарушил его приказ, сразился с врагами и убил двух воинов. Но У Цзы сказал: «Надо слушать приказы», и храбреца убили, – Лаций сам не знал, почему вспомнил этот рассказ Чоу Ли, но молодой генерал вдруг поднял руку и приказал своим людям остановиться.

– Чем ты можешь мне помочь, луома рен6?

– Наши воины тоже иногда нарушали приказы, – с трудом переводя дыхание, продолжил Лаций, не веря, что всё ещё жив. – Их тоже приказывали казнить. Но иногда им удавалось спастись.

– Как? – прозвучал короткий и жёсткий вопрос. Лаций посмотрел на Чоу Ли. Та сидела на полу рядом с креслом генерала с таким выражением лица, как будто всё происходящее её не касалось.

– Чжи-Чжи был в империи Хань несколько раз, – продолжил он. – Ему не повезло. Там он допустил несколько ошибок. Однажды на нём было красивое золотое ожерелье. Оно понравилось жене императора. Она сказала это своему старшему евнуху. Тот передал её слова Чжи Чжи. Чжи Чжи не захотел расставаться с ожерельем. Он не снял его и не передал евнуху. Он не поверил ему. После этого император не стал больше общаться с Чжи Чжи и разговаривал только с его братом Хуханье. Говорят, что император слушает только свою жену.

– Я снял с твоего Чжи Чжи и его сына два кольца императора. Они очень дорогие. С голубыми камнями. Ты думаешь, что их надо подарить жене императора?

– Нет, – с трудом выдавил из себя Лаций.

– Тогда что? Голову Чжи Чжи? – разочаровано воскликнул генерал Тан.

– Нет, не голову…

– А что?

– Чжи Чжи часто говорил, что император очень любит большие картины с битвами его воинов. Очень любит.

– Картины? Ты сказал картины? – Чэнь Тан от удивления откинулся назад и замер. Потом он посмотрел на Чоу. Та была неподвижна и спокойна, как статуя. – Что ты хочешь сказать? Надо нарисовать большую картину? Нет, это слишком просто. Там не будет императора, не будет его войска.

– А если сделать много картин? Двадцать или тридцать? И соединить их вместе? Сначала – атака крепости, потом – стены, дальше – ворота в огне, а в конце… – он вздохнул, – в конце смерть Чжи Чжи и его семьи. Такая большая картина должна удивить императора. Я видел такое не раз. Но лучше показать сначала его жене. Она – первая. Тогда она сможет заставить его пойти и посмотреть на них. Император не сможет отказаться.

– Откуда ты всё это знаешь? – искренне удивился Чень Тан. Он не знал, что за несколько лет Чоу Ли столько раз рассказывала Лацию об отношениях в императорском дворце, что он даже запомнил некоторые имена важных чиновников. – Ха! Тогда надо в конце поставить всех твоих воинов в нагрудниках и женских платьях, которые вы носите. Да, это удивит императора! Вы будете стоять рядом с картиной и поднимать свои щиты, как здесь! Вот это да, это может удивить императора! – какое-то время Тан молчал, что-то прикидывая в голове. Потом его лицо снова стало хмурым и он, упёршись руками в колени, спросил: – Ты хитрый, луома рен, но кто нарисует такие картины? И так быстро?

– Среди наших воинов есть несколько человек. Они смогут нарисовать их за десять дней.

– Ты покажешь мне этих людей. Пусть нарисуют мне несколько маленьких картин. Я хочу увидеть это сам!

– Конечно… Но… они все в яме. Мы не пили несколько дней. Руки связаны. Надо быстрее их развязать. Руки отойдут… и завтра они смогут рисовать.

– Хорошо. Пусть их развяжут и дадут воды!

– Благодарю тебя, генерал! – выдавил из себя Лаций, помня частые рассказы Чоу про тщеславие ханьских чиновников. Он поймал себя на мысли, что не чувствует унижения. Неужели он перестал быть римлянином, как обещала ему гадалка в Сирии? Наверное, да. Собравшись с силами, он добавил: – Генерал, ты храбрый и умный воин. Но ещё ты благородный и мудрый человек. Это большая редкость.

Ответа не последовало. Прозвучали несколько коротких приказов, его вывели на ступени и дали чашку с горячим варевом. С трудом держа её дрожащими руками, Лаций припал губами к обжигающей жидкости. Это был мясной бульон! Когда он допил его и поднял глаза вверх, перед ним стояла Чоу Ли.

– Благодарю тебя, – искренне произнёс он.

– За что? – удивлённо спросила она.

– За то, что не связали ноги, – Лаций кивнул на верёвки, которые ещё болтались на руках. – Только руки.

– Ты, что, думаешь, что я кого-то просила не связывать тебе ноги? – рассмеялась она. – Я даже не знала, жив ты или нет.

– Жаль. Я думал, это в знак благодарности за то, что я развязал тебя там…

– Нет, наверное, у воинов просто не хватило на тебя кожаных ремней. Говорят, они бросили тебя у стены. Но я не об этом. Генерал Тан приказал тебе собрать все щиты, нагрудники и шлемы, в которых вы сражались. Тебе дадут десять человек. Надо сделать всё завтра рано утром. Снимайте даже с мёртвых. Потом надо будет сделать их, как новые, чтобы удивить императора и его жену.

– А что с моими людьми? Когда их освободят?

– Их уже развязали. Не волнуйся. Главное, чтобы они действительно умели рисовать.

– Подожди, – попросил он, увидев, что она развернулась, чтобы уйти. – А что с теми, кто сдался? Они живы?

– Хунну – нет, римляне – да. Носят трупы в город.

– Значит, живы, – выдохнул Лаций, и в глазах снова всё поплыло. Он не помнил, где и как провёл ночь, скрипя зубами и постанывая от боли. Сон был безмолвным и тяжёлым. Боги молчали. И только чёрный медальон на тонком кожаном ремешке изредка постукивал по полу, когда его хозяин переворачивался с боку на бок.