Читать книгу Мне приснилось детство - Игорь Гагин - Страница 5

Раннее утро. Наш «Жигулёнок», разрезая предрассветную мглу, спешит по трассе в сторону Рославля. На встречу попадаются редкие легковушки и грузовики. Они с подвывом проносятся мимо, даже машину покачивает от встречной воздушной волны. С двух сторон от дороги лесопосадки, за ними поля, иногда пробегают назад деревушки, длинные здания коровников. Я сижу посередине заднего сиденья, смотрю в лобовое стекло, не очень внимательно слушая, о чём переговариваются родители. Батя крепко держит плетёнку руля, мама на «штурманском» месте, как величается сиденье рядом с водительским.

Я толком никак не могу вспомнить, закрыл я дверь в нашу квартиру или нет. Кажется, закрыл, но, кажется, и нет. Выходил последним в полу коматозном состоянии со сна. Почему-то перед глазами моя фигура, закрытая дверь, а вот ковырялся ли я ключом в замке, хоть убивай, не помню. Замок, по своей сути, «английский», то есть, по любому захлопывается на язычок, но если ещё не прокрутил ключом на два оборота, считай, дверь открыта. Это как в Мишкином анекдоте. Муж с женой ложатся спать, жена спрашивает: «Ты на замок дверь закрыл?» – «Закрыл, закрыл». – «А засов задвинул?» – «Задвинул, задвинул!» – «А цепочку набросил?» – «Нет, не набросил». – «Ну вот! Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь»!

Анекдот анекдотом, но мы уезжали на целых пять дней. Ненароком задумаешься. Когда садились у гаража в машину, батя, естественно, поинтересовался, всё ли нормально. Я, естественно, сказал, что всё, и вот теперь в жутком сомнении: а вдруг не всё?! Страшно. А самое главное, если возвратиться из-за этой бредятины назад, то сегодня уже никуда не поедем. Столько ждал, и всё должно сорваться из-за тупых сомнений о квартирной двери.

А если закрыл, и мы вернёмся? Вот это облом, так облом! Ладно, к чёрту эту дверь! Буду надеяться, что даже если на замок её не закрыл, всё равно никто зайти не сможет. На этом попытался выбросить из головы неприятные мысли.

Едем на Рязанщину. В селе Летово Рыбновского района почти 41 год назад родился мой отец. Его мама и моя бабушка Анастасия Сергеевна лет 10 тому переехала на свою историческую родину, деревню Шишкино, что распласталась на краю длинного оврага в двух километрах от Летова, но зато прямо у трассы Рыбное – Константиново. Здесь бабуля родилась в крестьянской семье осенью 1910 года, здесь проживали три её брата: Владимир, Василий и Александр. Рядом с домом старшего, Владимира Сергеевича, она приобрела неказистый домик (продав свой в Летово), на месте которого был построен новый, в отличие от купленного, вполне комфортабельный. Фазу строительства я застал в свой первый сознательный приезд в Шишкино, случившийся десять лет назад.

Я в деревне не был года четыре. Друзья мои, с которыми ходил в ночное, играл на задах в футбол, ловил штанами карасей в школьном пруду, повырастали, превратившись в великовозрастных отроков. Боюсь, сразу и не признаем друг друга. Тогда мы были совсем детьми, от девяти и старше, а тут почти взрослая молодёжь, с пробивающимися усиками, басовитыми, ломающимися голосами, наверняка, патлами до плеч. Пытался представить, какой будет наша встреча, но получалось плохо, потому что ребят совершенно не представлял и поэтому даже гипотетически не мог предположить, какими они стали.

Двенадцать часов в пути. Подъезжаем к городу Рыбное. Сколько себя помню, всегда волновал вопрос: почему Рыбное? Неужели мелкая речушка Вожа, на берегу которой он стоит, могла давать здесь такие уловы, чтобы из-за этого населённый пункт получил такое экзотическое наименование. Кого бы не спросил, никто толком так и не смог дать ответ, стопроцентно меня удовлетворивший, но все, пожимая плечами, высказывали приблизительно одну версию. По ней получалось, что в далекие времена в Воже было такое изобилие рыбы, что на этом месте устраивалось что-то вроде рыбной ярмарки. Верилось с трудом. Вот и сейчас, глянув с моста на заросшие осокой берега, на выглядывающие из-под вяло текущей воды, мели, лишний раз усомнился.

Некогда Вожа была полноводной и судоходной рекой. В 1378 году, в двадцати километрах ниже по течению от нынешнего расположения города, произошла битва между дружинами московского князя Дмитрия Ивановича, прозванного в будущем Донским, с воинством татарского мурзы Бегича. По версии летописи, огромное количество ордынцев утопло при переправе в водах реки. Раз огромное количество, значит, следует думать, она была широкой и полноводной. 6

Дорога уверенно тянется вдоль неказистых ив, за ними обширная пойма реки, кое-где пасутся немногочисленные стада коров черно-белой раскраски. Проезжаем деревню под названием Сидоровка. По рассказам отца – это родина его бабушки, следовательно, моей прабабушки, и таким образом мамы моей бабушки. Сердце щипнуло предчувствие скорой встречи. Всё напоминает здесь о моём детстве, всё говорит о прошлом. Поля созревающей пшеницы, островки лесопосадок, ровно тянущиеся вдоль дороги. Поднимаемся на пригорок и там, за открывающимся пространством колосящегося пшеничного моря, крыши домов моей деревни. Справа, за оврагом, комплекс свинофермы, за ней конюшня, куда мы бегали с Толькой Кабановым к лошадям. Ярко встал в памяти образ серого в яблоках жеребца по кличке Привет. На несколько секунд стало грустно, потому что друга детства давно уже не было.

Слева, за бесконечно тянущимся пшеничным раздольем, синеющая кромка леса, из-за которой, с трудом различимые, вырисовываются купола церкви. Там находится село Летово, там родился мой папа и его братья, там проходило его суровое военное и послевоенное детство. Проезжаем уходящую к Летову грунтовку, автобусную остановку с типичной будкой, спасающей ожидающих автобус селян во время дождя. Батя начинает сбавлять скорость, щелкает тумблер, указывая, что включился правый «поворотник», и «Жигуль», свернув с шоссейки, начинает нырять по колдобинам просёлочной дороги.

Проезжаем первый с левой стороны дом, частично прячущийся за цветущим палисадником. Он принадлежит бабушкиному брату, дяде Володе. Радостно кольнуло сердце, потому что следующий, с красной крышей и желтыми стенами, полиняло-зелёной открытой терраской – это бабушкин дом. Каким он мне казался гигантским четыре года тому назад, не говоря уж о десятилетней давности, когда мы с сестрёнкой Лидой залезали на строительные леса и играли здесь в «дочки-матери». Как будто в землю немного врос! Только никуда он не врос, скорее – это я подрос, взглянув на старый мир детства новыми глазами отрока.

Батя плавно поворачивает влево, и машина, преодолев небольшое препятствие в виде еде заметной канавки, останавливается напротив старого бабушкиного скотного двора с несколько покосившимися воротами. Когда-то здесь жили овцы, сейчас только куры, деловито копающиеся в траве в поисках чего-нибудь клюнуть. Петух, было, возмутился нашему явлению, но быстро отвлёкся, начав придираться к случайно оказавшейся рядом пеструшке.

У дяди Володиной терраски с застеклёнными окнами, сидят на лавочке три женщины разного возраста, пожилая и две молодухи, рядом, замерев в разных позах, кучка ребятишек. Все удивленно взирают на наглое вторжение в их пространство незнакомой машины.

Батя открыл дверь и, высунувшись из кабины, радостно поздоровался с родственницами. Что это родственницы, можно было не сомневаться. Подслеповато щурюсь и признаю, в первую очередь, тётю Тоню, супругу дяди Володи. Следовательно, рядом с ней сидели её дочки: Нина и Валентина.

– Гля-ка, да это же Толька! – послышалось радостное восклицание.

– Да иди ты! – отмахнулась тётя Тоня, прикладывая ладошку к глазам козырьком.

– И точно, Толька!

– Толькь, ты чё ли?

– Ну, я! – засмеявшись, сказал папа.

– А эт хто ж с тобой? Не уж-то Игорь.

– Он самый!

– Батюшки! Игорь, какой же ты стал здоровый! – дружно удивлялись мои двоюродные тётушки, рассматривая меня снизу вверх, так как я неожиданно оказался выше их на целую голову. Я дико смущался, не зная, куда девать свои руки. В таких случаях, самое удобное место – это карманы. Сразу чувствуешь себя увереннее.

– Что делать, время! – мямлю я, оглядывая утонувшие в зелени дома.

– А в какой класс перешел? – поинтересовалась Нина, сверкнув рядом позолоченных зубов.

– В десятый.

– Уже в десятый!? Вроде, только вчера бегал здесь мальчуганом, – продолжала сокрушаться Нина Владимировна.

Она была двоюродной сестрой отца и моей Крёстной мамой. Когда мне исполнилось три года, бабушка настояла, чтобы меня крестили. Случилось это грандиозное событие летом 1963 года, во время приезда родителей с Урала в отпуск. По всей видимости, и мама, и я тогда попали на родину отца впервые. Обряд, которого я совершенно не помню, проходил в лéтовской церкви Козьмы и Демьяна. Тётя Нина стала моей Крёстной (ей было тогда пятнадцать лет), а дядя Коля, – родной брат отца, – Крёстным.

– А помнишь, как ты руку сломал? С гипсом ходил? – продолжала допросы Крёстная.

– Конечно, помню! Разве такое забывается?

– Игорёк, друзей-то узнаёшь? – кивнула Валентина на двух лохматых пацанов, пылящих на велосипедах по грунтовке. Они подъехали, лихо спрыгнули со своих «коней» и неспешно подошли. Лица серьёзные и неузнаваемые.

– Ну, здорóво! – протянув руку и улыбнувшись, сказал один из них, и я тут же узнал Тольку Кабанова, с которым пять лет назад ходили в ночное, пасли колхозное стадо и устраивали гонки на лошадях.

Второго парня никак не мог узнать, только лицо, оттенённое густой шевелюрой, что-то всё-таки отдалённо напоминало. Но когда он заговорил, сразу признал в нём полноватого весёлого мальчишку, которого все когда-то звали Базиль. Точно – это Серёга Баринов, или «Базиль», что, в общем, одно и то же. Как я в своё время стал «Макеной», да так, что не отодрать, так и он, «Базилём».

– Давненько не появлялся у нас, – улыбался Толик.

– Так получилось.

– Понятно.

– Может, на деревню смотаемся? – весело подмигнув, поинтересовался Базиль.

– А где я велик возьму? На багажнике не хочется трястись.

– У дяди Володи во дворе стоит.

– Да, возьми, съезди с ребятами, – поддержала Крёстная.

Ждать себя не заставил, и уже через пять минут, в сопровождении целой армады потянувшейся за нами мелюзги, последовал за Толяным и Серёгой. Сердце учащенно колотится в груди и никак не укладывается в голове, что прошло уже целых четыре года с того дня, когда я бегал босиком по этой самой дороге, наблюдая, как пыль, лежащая толстым слоем на грунте, подобно взбитым сливкам на торте, фонтанчиком взвивается между пальцев ног. Она была тёплой и пушистой, словно светло-коричневый пух устлал дорожную колею. Иногда вздымались маленькие смерчи – это потоки воздуха, закрутившись над деревенской дорогой, перегоняли миллиарды пылевых песчинок. Вспомнилось, как проезжающие мимо машины поднимали такую плотную завесу, которая не могла рассеяться несколько минут. Она уплывала по направлению дуновений ветра, медленно оседая на траве и кустах. Ну, а если проходил дождь, что случалось довольно часто, великолепный пылевой торт превращался в липкую непроходимую коричневую грязь.

У магазина стоит пять или шесть мотоциклов, с оседлавшими их патлатыми пацанами. Почти у каждого в зубах «беломорины», все они размахивают руками, по всей видимости, что-то активно обсуждая, и безудержно матерятся. С детства помню этот шишкинский мат, являющийся в местном лексиконе настолько естественным явлением, что речь без многоэтажных оборотов услышать было просто невозможно. Лет пять назад, не успев толком переодеться с дороги, побежал на деревню навестить своего дядю и друга Сашку Чапая7. Иду по этой же самой грунтовке и слышу, как две женщины, орут друг другу через улицу что-то про колхозное стадо, которое вот-вот должны пригнать, но пастух, этот безмозглый «пи-пи-пи», где-то задерживается. У меня чуть уши в трубочку не свернулись от услышанного обилия мало понятных слов с их переплетениями. Сперва подумал, что они ругаются, потому что знал: мат применяется, чаще всего, при выяснении отношений. Но, как оказалось, тётки просто разговаривали, обмениваясь информацией. Тогда я попросил Толяна разъяснить мне смысл некоторых услышанных слов, что он, с видимым удовольствием, делал чуть ли не до конца моего пребывания в Шишкино. Именно тогда я узнал, что кроме простого разговорного языка, существует ещё язык матершинный, и к этому надо было привыкнуть, потому что в деревне на нём разговаривали все. Кроме моей бабушки, наверное. Ни разу от неё не слышал ни одного скверного слова.

Здороваемся со всеми за руку, соблюдая необходимый церемониал. Я решительно никого не узнаю, хотя меня здесь, как я понял, некоторые из присутствующих признали.

– Игорёк, когда приехал? – спрашивает кто-то.8

– Минут десять назад, – отвечаю недоумённо.

– Надолго?

– Нет, дня на три, не больше.

– Ничего себе! Стоило из-за этого тащиться в такую даль.

Так понимаю, для рязанских ребят, Брянск – это чуть ли не заграница.

– О чём пи-пи? – вопрошает Толян, обращаясь ко всем сразу.

– Да вот, блин, решаем, куда вечером податься.

И тут снова все разорались, пересыпая диалог десятиэтажным фольклорным жаргоном. Я посмотрел туда, где с левой стороны улицы должен был стоять Сашкин дом, но за развесистыми ветлами его не увидел. От магазина улица сворачивала на девяносто градусов вправо, и тянулась довольно далеко, заканчиваясь у подножия оврага. С двух сторон от неё теснились, скрытые за палисадниками, дома. Виднелись только крыши и терраски фасадов. Слева, за огородами, начинался довольно глубокий овраг, дугой огибающий деревню, за ним широколиственный лес. Поговаривали, что когда-то давно, здесь протекала река, но сменила русло, а потом бесследно исчезла.

– Поедешь с нами в Зубово? Кутить будем. Делать, блин, всё ровно нечего, – пригласил меня Базиль, когда пацаны наконец-то договорились, как будут проводить грядущий вечер. По честному, не очень хотелось куда-то сегодня мотаться, поэтому, отрицательно мотнув головой, заверил, что «родоки» навряд ли отпустят.

– Не уж-то слушаешься? – хохотнул Базиль.

– Когда как. Но сегодня я ещё бабушку не видел.

– Что ты, твою мать, к нему пристал?! – налетел на Серёгу Толян. – Человек с дороги, я бы тоже никуда не поехал!

– Да ладно! Я так, на всякий случай. Наше дело предложить, – засмеялся Базиль.

В этот момент все резко засобирались, натянули на головы шлемы, оседлали мотоциклы. Распуская клубы сиреневого выхлопа, взревели моторы и, кавалькада, поднимая тучи пыли, помчалась в сторону шоссе.

– Куда это они все? – удивленно поинтересовался я.

– Решили в Летово на разведку сгонять. Может там, блин, что интересное сегодня будет, – ответил Толик. – Ты куда сейчас?

– Поеду домой, а то неудобно перед бабулей.

– Тогда давай, до встречи.

Обменялись рукопожатием, и я, скрипя педалями, направился к бабушкиному дому. Рядом с её скотным двором одиноко стоял наш белый «Жигуль», перед соседской терраской четырёхлетний пацанёнок наматывал круги на трехколесном велосипеде. Он смело подъехал ко мне и остановился, с прищуром глядя снизу вверх. Я сразу понял, что это и есть мой дядя, Сергей Владимирович. Уперев ладони в коленки, наклоняюсь и, несколько сюсюкая, задаю вопрос:

– А что это у нас за мальчик такой холосый?

Я был уверен, что с четырёхлетками так и надо разговаривать, ведь, по идее, малыш совсем. Дальнейшее меня потрясло до глубины души.

– Ты что, дурак? – спрашивает мальчуган, чётко проговаривая букву «р».

От шока отошел только тогда, когда Сергей Владимирович, мой четырехлетний дядя, надавив на педали, снова поехал наматывать круги по двору. Вспомнилось, как тётя Тоня, четыре года назад, купала его в тазике, и был он такой маленький, розовенький, как поросёночек, с огромными яичками между ног. И тут я расхохотался. Дядя Серёжа перестал крутить педали и уставился на меня, наверное, сделав окончательный вывод по поводу моих умственных способностей. Однако, это не помешало нам подружиться и поиграть в догонялки. Сперва он, не слезая с велосипеда, за мной по кругу, потом я за ним. Серёга задорно смеялся, обернувшись назад, при этом продолжал бесстрашно крутить педали. Естественно, чуть не въехал в багажник нашей машины.

Скрипнула калитка, ведущая в соседский двор, и появилась Валентина.

– Серёжа, Игорь, пошли снедать!

– Что-то не хочется, – попытался я отвертеться, не совсем поняв, что означает слово «снедать».

– Пошли, пошли! Не стесняйся, твои у нас сидят. Сейчас ужинать будем.

Сразу всё встало на свои места. Валя – моя двоюродная тётя, симпатичная девушка двадцати пяти лет и, как мне запомнилось с последнего моего посещения деревни, большая любительница похохотать и поприкалываться.

Загнали оба велосипеда, большой и маленький, во двор, вошли через заднее крыльцо в сени дома, где стояла газовая двухкомфорочная плита, разделочный стол, лежал какой-то сельхозинвентарь, и пахло неповторимым ароматом самосада. Дядя Володя не признавал покупных папирос и курил только табак, выращенный на собственном огороде. В сенях он сушился, и запах этот пропитал пространство неистребимым и терпким духом махорки.

Из открытых дверей раздавались громкие голоса и смех. Переступаю высоченный порог, без привычки едва не споткнувшись. Справа печка и кухонька, отделённая занавеской, слева стулья рядком, стол у окошка. Прямо, над дверью, ведущей в горницу, большие портреты в рамках. Посередине, в фуражке, мой прадед, Сергей Степанович Николашин; рядом портрет молодой женщины, изучающе вглядывающейся в меня. Это моя прабабушка, Ольга Васильевна Николашина. Аж оторопь взяла. С двух сторон от портретов предков ещё два лика. Это пропавшие без вести во время войны родные братья бабули и дяди Володи, Николай и Дмитрий.

В горнице, за развёрнутым столом-книжкой, сидят дядя Володя с батей, тётя Тоня с моей матушкой, Нина с Валей, две девочки-погодки Оля и Лариса – мои троюродные сестрёнки, дочки Крёстной. Не хватает только бабули, которая в данный момент занималась прополкой на огороде. Анастасия Сергеевна не любила застолий, тем более сопряженных с распитием спиртных напитков. Поприсутствовала немного и ушла заниматься своими делами.

Родственники угощаются, чем Бог послал. Батя разливает по рюмочкам привезённую с Брянска водку, все несколько раскрасневшиеся, наперебой что-то друг другу рассказывают. Судя по остаткам жидкости в бутылке, рюмки по три (с незначительной женской подмогой), мужики приговорили. Серёга уже на коленях у тети Тони, что-то лопает из поставленной перед ним миски.

– Ну, наконец-то! Где болтался? – интересуется батя. Меня усаживают за стол, ставят перед носом тарелку с картошкой, задают какие-то вопросы. Девочки-сестрёнки с видимым любопытством изучают незнакомого им дядю, который, в придачу ко всему, крестник их мамы, а ещё и братец великовозрастный. Оле лет шесть, глаза большие, выразительные, Лариса на год старше. «Непременно подружимся!» – подумал я, подмигнув Ольге. Она заулыбалась, что-то шепнула Ларисе, и обе захихикали.

– Примешь? – дядя Володя показал глазами на рюмку.

Я энергично замотал головой, отвергая предложение.

– Он у нас не выпивает, – гордо заявил батя.

– Ну и правильно! – одобрил двоюродный дед. – Столько беды эта водка проклятая наделала.

Хотелось спросить, «что ж вы её, проклятую, пьёте?», но воздержался. А дядя с племянником, то есть Владимир Сергеевич с Анатолием Александровичем, весело чокнулись, произнесли сокровенное «за здоровье», благоговейно, одним глотком, опрокинули содержимое и, смухортившись, как будто глотнули отравы, принялись занюхивать выпитое кусочком ржаного хлеба.

– Хорошо пошла! – крякнув, выпалил отец и потянулся вилкой за огурцом.

Выхожу во двор. Перед глазами небольшой сад, состоящий из яблонь у кустов смородины, за ним вытянулись огороды – бабушкин и дяди Володин. Раньше они мне казались бесконечными, тянущимися чуть ли не до горизонта. Сейчас это ощущение бесконечности ушло. С высоты шестнадцатилетнего возраста «задá» начинались не так уж и далеко.

На меже, между двумя участками, стоит чуток покосившийся, сколоченный из плохо обработанных досок, сортир. Возможно, мой ровесник, если не старше. По крайней мере, сколько себя помню, он всегда был. С дядьволодиной стороны к нему примыкает собачья будка, в которой живёт пёс по кличке «Тайга». Владимир Сергеевич особо не разнообразился в собачьих кличках. Того полу-дворнягу, который обитал здесь четыре года назад, тоже кликали «Тайгой». Псина, загремев цепью, вылезла из своей конуры, потянулась, зевнув во всю пасть и, виляя хвостом вместе с задом, потянулась ко мне. Памятуя, что около будочное пространство усеяно собачьим дерьмом, пресёк дружественные попытки Тайги забросить передние лапы мне на плечи. Погладив собаку по рыжей голове с отвислыми ушами, прошел на бабушкину территорию.

Ряды лопухастой капусты, картошки и огурцов до самого конца огорода. Фигурка бабули впереди, с тяпкой в руках. Пройдя по меже, мимо двух старых яблонь, направляюсь к ней. Бабуля в черном платочке, надвинутом на глаза, смотрит с прищуром. Узнав, засмеялась.

– О, какой большой вырос!

– Здравствуй, бабуль!

Щемящая нежность волной прокатывается по сознанию. На бабушкином лице, испещрённом глубокими морщинами, несколько застенчивая улыбка. Я только сейчас увидел, как на неё похож отец. Из трёх братьев, он один – материнская копия. Тот же овал лица, такой же нос, и особенно прищур глаз.

– Ребят-то признал?

– Тольку признал, Базиля, больше никого?

– А к Сашке заходил?

– Нет ещё. Завтра зайду.

– Ну и ладно, – бабуля замялась. А потом, словно вспомнив, продолжила. – А вишню-то кушал?

– Не успел ещё.

– Так иди, а то отходит уже. Воробьи последнюю доклёвывают.

Обогнув огород со стороны задней стены дома, прохожу к вишневым деревьям. Того великолепия, как раньше, уже нет. Ряда четыре спилили, освобождая пространство под картошку и огурцы, а что осталось, сиротливо жалось к плетню, отделявшему наш участок от соседнего. Вспомнилось, как мы с батиным братом, дядей Володей, ночевали между вишневыми деревцами. Их было довольно много, можно сказать, целая рощица. И вишни, следовательно, было полно. Между вишневыми деревцами спали, чтобы сохранить урожай от пернатых разбойников, кучно садящихся на вишнёвые ветки. И не только от пернатых, ещё и от двуногих, взявших моду лазить по чужим огородам и воровать. Лежим, завернувшись в одеяло, слушаем сверчков, поющих свои бесконечные песни так близко, что кажется, руку протяни и поймаешь. Как было хорошо, словами не передать.

Спали с отцом в «темнушке» на деревянных лежаках. Матрацы набиты соломой, подушки – гусиным пухом. Те же самые, на которых дрыхли мы со Славиком четыре года назад. Под одну из них, поддавшись на Славикову авантюру, мы однажды подсунули поросячьи косточки.

Над головой широкий лаз на чердак. Там живет сверчок, из-за которого я проснулся посреди ночи. Батя заливисто похрапывает на соседнем лежаке, сверчок не менее заливисто скворчит над головой. Послушав минут пятнадцать эту какофонию, встаю и, держась за стены, чтобы на что-нибудь не налететь в темноте, выхожу через заднее крыльцо во двор, соединенный с домом крытой галереей.

Не так давно здесь ютилась скотина, сейчас только куры. Они, плотно прижавшись друг к дружке, тихонько сидят на жёрдочках. Тревожно кококнул петух, предупредив меня, что дальше проходить нельзя, мол, дела свои свершать иди на огород, что я благоразумно и сделал. На небе помигивают звезды, на деревне изредка полаивают собаки. Задрав голову, отыскиваю глазами созвездие Большой Медведицы, четким ковшом распластавшейся в черноте ночи. Яркой полосой поблескивает Млечный Путь. Одновременно облегчаюсь на угол сарая. Пахнуло предутренней свежестью, и в этот миг громогласно заорал наш петух, да так, что я даже подскочил от неожиданности. Моментально последовал ответ со двора дяди Володи, тут же заголосил у тети Грани, и пошла петушиная перекличка волной по всей деревне, от дома к дому. Первые петухи, значит время где-то часа три ночи, может чуть больше.

Передёрнувшись от озноба, спешу назад, на свою лежанку. Пробираюсь также ощупью, потому что знаю: где-то по пути стоят два ведра с водой, которые вчерашним вечером притащил с колонки. Не дай Бог зацепить, весь дом перебужу однозначно. Накрываюсь одеялом, стараясь согреться, и медленно проваливаюсь в сон, попутно осознавая, что сверчок наконец-то заткнулся. Наверное, дождался первого «кукареку» и с чувством выполненного долга отправился спать, паразит.

После нехитрого завтрака, состоящего из поджаренной на квадратной сковороде картошки, сижу на крыльце. Через дорогу огромная ветла с расщепившимся стволом, которую помню ещё с первого приезда десятилетней давности. Стоит размашистая, в окружении непроходимых крапивных зарослей. Сколько не пробовал подступиться, совершенно бесполезно. По рассказам бабули, полвека назад на этом месте стоял дом её отца, Сергея Степановича Николашина, и получалось, что нынешнее бабушкино жилище расположено всего в двадцати метрах от места, где она родилась.

Всё это как-то волнительно. Решившись проведать Школьный пруд, перехожу через грунтовку и неспешно двигаюсь по ивовой аллее, тянущейся вдоль заросшего крапивой довольно внушительного бесхозного участка. А ведь когда-то здесь был прадедов огород, и бабушка моя, будучи еще малолетней девчонкой, бегала в сарафанчике, может быть даже по этой аллее, по которой сейчас иду я. В 19 лет её выдали замуж за Александра Семёновича Гагина. По её рассказам, особо не спрашивали, так было надо9. Венчались в Летово, там и жили, пока не грянула война. Дед ушел на фронт, вернулся в 43 году по инвалидности, но не к бабуле. Женился и жил на станции Фруктовая, недалеко от Луховиц. Бабуля осталась одна и поднимала троих сыновей. Найти бы его, да спросить, почему он так поступил, что подвигло его оставить жену с тремя малолетними пацанами в трудное военное время. Найти теперь можно только его могилу, да и то навряд ли.

Рукотворный пруд располагался как раз за этим участком. Бульдозером сгребли землю, которая сейчас возвышалась в виде небольшого вала, а бившие ключи заполнили котлован. Я сидел на берегу, между двумя ветлами и вспоминал, как мы со Славиком ловили здесь карасей. Брючины моих штанишек завязали узлом и мы, растопырив наше произведение в виде сачка, таскали импровизированный бредень вдоль заросших осокой берегов. Ничего тогда не поймали, только в тине извазюкались, да напоследок штаны утопили. Сколько по илистому дну ногами не шарили, сколько не ныряли, бесполезно. Так в трусах домой и заявился. Лида, наша со Славиком старшая сестра, долго потом смеялась, вспоминая эту историю.

Довольно долго сидел на берегу пересыхающего пруда, слушал лягушек и вспоминал. Благо, было, что вспомнить. Вот по этой тропинке я бежал, весь в слезах, после прощания с моим конем по кличке Привет. По этому полю скакал с Толяным наперегонки, схватившись за конскую гриву и мечтая только об одном: не свалиться. Это был первый мой опыт верховой езды. Тогда Привет, сорвавшись с мерного шага, припустил в галоп за Весёлым, на котором лихо гарцевал Толька Кабанов. Как удержался, ума не приложу. Потом, обвыкнув, уже не боялся загреметь с этой несусветной высоты. И падать приходилось пребольно, и на ногу конь по кличке Буян встал всей своей массой, но всё равно каждое утро бежал к конюшне, тащил угощение своему Привету.

Возвращаюсь домой. У калитки соседского, тёти Грани Кудрявцевой дома, стоят двое: молодой темноволосый парень лет двадцати и миловидная девушка в цветастом халатике. Они оба пристально смотрят на меня, по всей видимости, делая неимоверные усилия понять, кто это шествует мимо. В облике парня что-то неуловимо знакомое и, кажется, я догадался, кто это стоит. Когда-то он дружил с Лидой и частенько катал её на мотоцикле. Однажды они и меня с собой взяли, и довелось пережить презанятное приключение, когда на окраине деревни Раменки у Толика заглох мотор, и мы еле успели завестись до подхода местной молодежи.

– Привет, Толь! – здороваюсь я, протягивая руку.

– Игорёк – это ты!? – ошарашено восклицает Толик Князев.

– Я!

– Ни за чтобы бы не узнал! Так вымахал! – Толька был чуть под хмельком, сразу принялся вспоминать, как мотались с ним на мотоцикле по лугам и весям. Четыре года назад, несмотря на разницу в возрасте, мы довольно плотно общались: ходили в лес за орехами, в дождливые дни коротали время за какими-либо играми. Ему тогда было столько же, сколько мне сейчас. Обняв одной рукой мои плечи, другой, плечи молодой жены, Толик выпалил с нескрываемой гордостью.

– Гляди, Игорёк, какая красавица! Надежда моя.

– Да, красивая. Ничего не скажешь.

Надя смотрела на него снизу вверх с неподкупной преданностью, он ласково гладил её плечо, прижимая к себе, будто опасался, что девушка возьмёт и исчезнет сейчас, растворившись, как привидение. Я в этот миг чуть не прослезился от умиления. Старше меня года на два, не больше. Вроде и не такая уж она, на мой взгляд, «супер-пупер», обычная девчонка, немного курносая, кареглазая, русоволосая, чуть-чуть пухленькая, но раз Толик смотрит такими влюблёнными глазами, она для него всегда будет и самой красивой, и самой желанной.

– Толик, рад за тебя! Уверен, вы будете счастливы, – искренне сказал я.

Толикова жена улыбнулась краешками губ, глянула искоса, чуть прикрыв глаза пушистыми ресницами, и личико её сразу из простецки-обыкновенного сделалось обворожительно-привлекательным. «Вообще-то, она ничего»! – подумалось вдруг.

– Надолго к нам? – Анатолий широко улыбался, ещё крепче притискивая к себе супружницу. От сих крепких объятий девушка в какой-то миг теряет равновесие, и молодожёны точно свалились бы, если бы другой рукой мой приятель не уцепился за меня. Я сам еле устоял на ногах, приняв этот не малый груз.

– Толь, прекрати! – просительно произносит Надежда. Голос грудной, глубокий, но лицо тут же теряет обворожительность и принимает обиженное выражение. – Чуть не уронил, паразит!

– Да ладно тебе! Ты куда? Игорёк, заходи как-нибудь.

Толик, пошатываясь, спешит за упорхнувшей женой. «Обиделась, наверное», – подумал я и поспешил домой.

На крыльце сидит Серёга, мой двоюродный девятилетний брательник. Увидев, как я захожу в калитку нашего палисадника, мальчишка скроил недовольную мину и сообщил, что меня давно ждут, чтобы ехать в Константиново, а так как я где-то болтаюсь, то до сих пор не уехали.

– Ну и ехали бы! – пожимаю недоуменно плечами.

– Дядя Толя сказал, что без тебя не поедет, – плаксиво протянул Сергей.

Не сразу и сообразил, что под дядей Толей понимается мой отец, который действительно Серёге приходится родным дядей.

– Ну, появился, наконец! – выходя на крыльцо, весело констатирует батя. – В Константиново едем?

– Можно съездить, только зачем?

– Как зачем?! На родину Есенина посмотрим, на Оку заедем, искупаемся. А то, говорят, в Шишкино ни одного приличного пруда не осталось.

– Не осталось, – радостно сообщает Серёжа, – все сейчас в Зубово купаться бегают.

– В Зубово мы, естественно, не побежим, а вот на Оку сгоняем! – весело заявил батяня.

От Шишкино до Константинова, где родился великий русский поэт Сергей Есенин, двенадцать километров. Едем по великолепной шоссейке, петляющей между полей, лесопосадок, населённых пунктов. Позади Марковский лес, деревня Раменки, на окраине которой пять лет назад заглох Толькин мотоцикл, и мы чудом удрали от местной молодёжи. Можно не сомневаться, что Тольку тогда избили бы конкретно, над Лидой поизмывались, ну а я, возможно, отделался бы сильным потрясением от всего увиденного. Всё-таки десятилетний мальчишка, думаю, сильно не обидели бы, хотя, кто его знает. Мало ли что у пьяных подростков на уме, возможно, и я бы огрёб.

Село Константиново растянулось вдоль высокого берега Оки. С двух сторон от асфальтированной дороги с высаженными вдоль обочин деревцами, палисадники, за которыми выстроились в ряд добротные фасады домов. По газонам гуляют куры, пасутся привязанные к колышкам козочки, сидят на лавочках бабули и дедули. Перед ними в ведёрках, поставленных на табуретки, красуется отборная вишня. Торгуют, не отходя от дома. Сам Бог велел – ведь мимо целыми днями едут и едут почитатели творчества великого русского поэта, стремясь прикоснуться к истокам мироздания Сергея Есенина.

Останавливаемся на специализированной площадке рядом с красным туристическим «Икарусом». Перед ним толпа оживленных интуристов, уже посетивших музей-заповедник и готовящихся к отбытию в Москву. Что-то громко обсуждают по-английски, смеются, а я пялюсь на них с неподкупным любопытством. Пожилые люди, в шортиках и ярких цветастых рубахах, с огромными фотокамерами, висящими на животах, совершенно не похожи на советских сверстников, как будто с другой планеты прилетели. Седовласые бабушки-одуванчики, в солнцезащитных очках в пол-лица, радостно щебечут, делясь впечатлениями. Представить свою бабушку, которую видел только трудящейся и молящейся, всегда в темных тонов одежде, на их месте, не получилось по причине полнейшей фантастичности даже малейшего сопоставления.

Идем к дому матери Сергея Есенина. С правой стороны длинный забор, за которым располагается усадьба помещицы Кашиной. Сегодня здесь локализуются композиции музея-заповедника. Слева – жилые дома константиновцев. На лавочках бабушки, перед ними в ведрах почти черная, аппетитная вишня. Батя, разорившись на целый рубль, покупает каждому по пакетику, и мы движемся дальше, наслаждаясь неповторимым вкусом «владимирки». Люблю вишню! Мог целый день сидеть в бабушкином огороде на вишневом дереве и клевать безостановочно сладко-кислые ягоды, сплевывая косточки так, чтобы попасть в какого-нибудь оборзевшего воробья. Один раз со Славиком так увлеклись, что не заметили, как подошла бабуля. Сверху, из-за обильной листвы, её совсем не было видно. А я, не стесняясь в выражениях, напеваю какую-то песенку, смакуя выученные посредством Тольки Кабанова матершинные слова.

– Это кто ж тебя так материться научил? – слышу осуждающий бабушкин голос. – И не стыдно?

– Стыдно, бабуль! – за меня отвечает Славка, потому что я дар речи потерял. Совестился потом домой идти, так и сидел на вишне до темноты. Четыре года пронеслось, а как будто вчера всё было.

Есенинский дом смотрит из-за плетня тремя окнами в наличниках. Крыльцо сбоку, дворовые постройки сконструированы так, что из сеней можно сразу, не выходя на улицу, попасть в овин. Впрочем, он мало чем отличается от соседских, с той разницей, что здесь квартирует музей, а рядом, в таких же постройках, живут люди, которых, скорее всего, бесконечные толпы почитателей творчества поэта уже изрядно достали. Как выясняется, в доме этом Есенин не жил, да и мать тоже, по той простой причине, что это точная копия того, в котором проживала Татьяна Фёдоровна. Деревянные избы, к сожалению, не долговечны и сколько не пытайся их сохранять, особенно в средней полосе России с её погодными условиями, надолго не получится. Единственно, что могло помнить поэта – это старый амбар, стоящий в глубине двора. Как отметила экскурсовод – это одно-единственное деревянное строение, которое сохранилось с есенинской поры.

Напротив дома матери поэта стоит церковь. На колокольне, возвышающейся над всем этим великолепием, удивительной формы купола. Вытянутые вверх, будто пламя свечи с крестом на самой маковке. Никогда ничего подобного не видел и это действительно поразило. Обычно купола или в форме луковицы с заостренным наконечником, увенчанным крестом, или шлемообразные, наподобие головных уборов древнерусских витязей, но чтобы в виде пламени свечи, такое не встречалось. Хотя, надеюсь, всё ещё впереди и много что доведётся посмотреть, и много где побывать.

По тропе обходим закрытую церковь и направляемся к одинокой часовенке, стоящей на краю высоченного обрыва. От открывшегося вида дух захватило. Там, внизу, за перекатами холмов, петляет Ока. Делая крутые повороты, она уходит в синюю даль, скрываясь за взъерошенностями лесных массивов. Река кажется с нашего места довольно узкой, но впечатление обманчивое, потому что от берега до берега добрых сто метров, не меньше. Она медленно катит свои свинцовые воды, и так же медленно идёт вдоль берегов белоснежный теплоход «Сергей Есенин», кажущийся с высоты холма детской игрушкой. Противолежащий берег пологий, уходящий вдаль заливными лугами.

С другой стороны реки, как раз напротив причала, к которому медленно приближается теплоход, коровник с кучей толпящихся у воды малюсеньких черно-белых бурёнок. Ферма здорово портит первозданность пейзажа и выглядит подобно грязному пятну на праздничном платье. Это, конечно, только моя точка зрения. Возможно, кому-то подобное сочетание видится вполне нормальным и не портит его эстетическое восприятие. Главное, мои родители со мной согласились.

Серёге было глубоко всё равно, есть там коровник или нет. Ему хотелось купаться, и мальчишка всё ждал, когда мы, наконец, поедем к реке. Батя долго искал, как спуститься из села к берегу на машине, но так и не нашел. Нормального спуска нигде не оказалось, поэтому остановились довольно далеко и высоко. Серёга тоскливо смотрел с кручи на речку, и мне младшего брата стало несколько жаль.

– Может, мы спустимся, искупаемся? – обращаюсь я к отцу.

– Так! И ты туда же? Смотри, крутизна какая! Оступишься, будешь лететь, пердеть и радоваться!

Данный афоризм я знал, но из уст родителя, он меня дико рассмешил. Всю обратную дорогу, при малейшем воспоминании, начинал трястись от смеха, развлекая тем самым родителей. Даже Серёга выходил из мрачной задумчивости. У бати великолепно получалось брякнуть что-нибудь этакое, от чего потом, вспомнив, снова закатываешься от хохота и долго не можешь остановиться. Так было и в этот раз. А тут еще добила всегда серьёзная мама. Повернулась со своего штурманского места и, без тени улыбки на лице, выдала сногсшибательную информацию:

– Да-а-а, батя твой, иногда что-либо такое скажет, как в лужу пёр…, ой!

Хохотали до слез. Серёга перестал дуться и, похоже, забыл про облом с купанием. Но нет, не забыл. Это я забыл, как Серёжа в пятилетнем возрасте вечно нас со Славкой закладывал старшим. Не успели приехать, как он побежал докладывать бабушке о ходе нашей поездки. Вроде ничего такого, если бы мальчишка просто рассказал, но он умудрился что-то там приврать, после чего бабуля о чем-то беседовала с отцом. Батя, махнув рукой, отшутился, но потом тихонечко поинтересовался:

– Теперь понимаешь, почему я не разрешил вам идти купаться? Случись что, ты бы был крайний.

– Это я понял, – вздохнул я.

– Имей в виду на будущее: если хочешь, чтобы бабуля о чем-то узнала, расскажи Серёже.

– Да мне это нафиг не надо, чтобы бабуля… – тут только до меня дошел смысл батиного иносказания. – А-а-а, понял! Но он ведь маленький ещё! – трепыхнулся я оправдать Серёгу.

– Маленький, да удаленький! Будет надо, заложит и глазом не моргнёт.

После ужина решил сходить на деревню, проведать Сашку Чапая. Серёга, естественно, увязался за мной. Шли по тропинке вдоль палисадников. У дома Мироновых стояла, понурившись, гнедая кобыла с белой полосой через всю морду и безучастно хрумала солому из стоящей рядом телеги.

– Это Зорька, – представил мне лошадь Серёга.

Подходим. Зорька мирно терпит, как мы её поглаживаем по шее и морде. Лиловые глаза чуть прикрыты рыжими ресницами, во рту мундштук, который она перекатывает между челюстей с хрупающим звуком. Беру из телеги пучок соломы, который Зорька, шевеля мягкими губами и обнажив белые крупные зубы, вбирает в себя. Серёга протягивает ещё пучок, но кобыла встряхивает гривой и опускает голову, говоря тем самым, чтобы малец не спешил, надо ещё эту порцию прожевать.

На лужайке между домом и небольшим прудом две девчонки играют в бадминтон. Можно сказать, играли, потому что их бестолковое бегание за воланчиком игрой трудно было назвать. Одну, что повыше и побойчее, звали Мариной, вторую, что пониже и помиловиднее – Галей. Девочки довольно откровенно пялились на меня, пытаясь, как видно, признать, но бесполезно.

– А ты кто будешь-то? – спрашивает Марина довольно бесцеремонно.

– Я-то? Игорь.

– Это бабы Насти старший внук, – певуче представил Сергей.

– А-а-а, Игорёк! А я тебя и не узнала.

Девочке лет четырнадцать-пятнадцать. Русоволосая, сероглазая, то ли загоревшая, то ли чумазая, сразу и не понять. Не знаю, почему она должна была меня признать. По прошлому своему приезду я её совершенно не помню, хотя частенько бегал к Серёге Мальцону, проживавшему по соседству через дом. Серёга – мой троюродный брат и фамилия его, как и у меня, Гагин. Почему его прозывали Мальцоном, ни малейшего понятия. Мало ли за что кликухи присваивают. Его отец, дядя Вася, двоюродный брат моего отца, таким образом, мы довольно близкие родственники. К сожалению, Василий Константинович Гагин, не так давно умер, а Сергей куда-то уехал с матерью, поэтому встретиться нам в этом году пока ещё не получилось. Заходить по этой причине в некогда гостеприимный дом показалось неудобным, поэтому и прошли мимо.

Галя, по всей видимости, пусть не на много, но младше Маринки. Она застенчиво поглядывает из-под длинных ресничек, не принимая участия в беседе. Утонченное личико и капризно-пухленькие губки делают её удивительно привлекательной, волосы русые, стянутые на затылке жгутом в лисий хвостик, на висках пикантные завитушки. Девочка мне определённо понравилась.

– Куда лыжи навострил? – тем временем с усмешкой спрашивает Маринка.

– К Сашке решил зайти.

– Привет Чапаю!

– Непременно!

Мы с Сергеем огибаем утиный пруд, и движемся дальше. Оглянувшись, вижу, что сестры продолжили прерванную игру.

– А Галя местная? – спрашиваю у Серёги.

– Не, она к Мироновым из Рязани приехала, – громко отвечает брательник, да так, что девчонки обернулись в нашу сторону, как видно услышав последнюю фразу.

– И зачем орать!? – процедил я, чувствуя накатывающуюся неловкость.

– А я и не ору! – смеётся Сергей. – Это я так разговариваю.

«Вот, придурок»! – отпечаталось в сознании. – «Погнать бы его домой! По нормальному и поговорить не даст». А поговорить с Сашкой было о чём. Столько лет не виделись.

Подходим к красному кирпичному дому. Дверь беседки открыта, стукнув по косяку для приличия, прохожу в сени. Знакомые запахи самосада, не выветриваемые и неуничтожимые, как у дяди Володи. Родные братья высаживают один и тот же сорт махорки, в равной мере сушат её в сенях, поэтому не удивительно, что сенные запахи совершенно одинаковые.

Из горницы шустро выскакивает жутко похожий на бабушку лицом дядя Саша. Вернее, мой двоюродный дед, Александр Сергеевич, прозванный в молодости, по каким-то неведомым причинам, Чапаем. Прозвище так за ним закрепилось, что даже сына его младшего зовут не иначе, как Сашка Чапай.

– Это кто ж к нам в гости пожаловал? – широко улыбаясь, спрашивает дед. – Никак, Игорёк?

– Он самый, – снова начинаю тушеваться.

– Вырос-то как, и не признать сразу! Твои родители вчера заходили, поэтому сразу понял, что это ты. Вот и Серёжка с тобой, – подмигнул он Серёге. – Ну, что стоим? Проходим, проходим.

– Спасибо, дядя Саш.

– Да брось ты! – смеётся дед. – У нас по-простецки.

Прошли на кухню. Слева печка, справа, у окошка, столик, прямо, за обклеенной обоями фанерной стеной, горница. В дверной проём видны мелькающие на экране телевизора фигурки, голос диктора вещает о последних новостях.

– Сашка, Игорёк пришел! Хватит ерунду всякую смотреть! – взывает Александр Сергеевич.

Тут же телевизор заслоняет долговязая фигура и появляется высокий худощавый парень. Нос с горбинкой, смеющиеся серые глаза, светлые, конкретно выгоревшие, волосы. Это и есть мой двоюродный дядя, Александр Александрович. Ему шестнадцать будет только в январе, получается, что племянник, то есть я, старше дяди больше чем на полгода. Ничего удивительного, если учесть, что его двоюродный брат и мой дядя Серёга Николашин, младше меня на двенадцать лет.

Вышли на улицу, устроившись на лавочке под размашистой ветлой, которая больше полстолетия растет напротив Сашкиного дома. Пошли расспросы за жизнь: про «как дела на личном фронте», «куда собираешься податься после школы» и так далее. Полились свежие и не очень анекдоты. Вокруг нас постепенно собиралась местная молодежь. В подкравшейся темноте помигивали огоньки папирос, раздавались матюки, смех. Кто-то попросил рассказать про Брянск, и я начал плести истории про брянских бандюганов. Байки эти почерпнул от Сашки Караваева, который буквально пару недель назад, сидя на скамейке у моего подъезда, вдохновенно втюхивал их ахающим и охающим девчонкам. Сегодня его страшилки очень даже пригодились. Тут ещё, в придачу, вдохновившись необычностью ситуации, приплёл что-то от себя. Из темноты слышались голоса каких-то девчонок, что означало присутствие женского пола. А это ещё больше раззадоривало моё не бедное воображение.

Следующий день выдался жарким. После выполнения общественно-полезного труда, присел на ступеньках веранды, где, изнывая, страдал Серёжа. Брательник без устали ныл, требуя, чтобы мы поехали куда-нибудь купаться и непременно взяли его с собой. Батя наотрез отказался, сославшись на дела, а дел в деревне всегда невпроворот: двор подправить, дров нарубить, новую яму под погреб наметить, воды в бочку для поливки натаскать. Всё утро я лично этим и занимался. Берёшь два ведра и до колонки, метров сто. Напор не сильный, поэтому ведра наполняются относительно долго. За это время успеешь ворон и уток посчитать, да на щиплющих травку гусей поглазеть. Потом назад, с двумя полными ёмкостями по десять литров каждая, а так как ходил босиком, силу воли вырабатывая, получалось не быстро. Опрокидываешь содержимое вёдер в бочку и назад. Ступни нежные, так как босиком ходить не приходилось. Вот и идешь осторожно, чтобы на камешек не наступить, а если наступил, не шлепнуться от пронзительной боли.

Серёга спокойно посидеть не давал, через каждые две-три минуты включая занудное: «Ну, поедем купаться! Ну, поедем купаться». Одного его бабушка не отпускала, да и некуда. Всего лишь четыре года назад в Шишкино было несколько приличных рукотворных прудов, в которых можно было нормально освежиться. Не считаю те, что созданы на радость водоплавающим питомцам, типа уток и гусей. Школьный пруд, в котором я когда-то собственными штанишками карасей ловил, заилился; другой, безымянный, располагавшийся недалеко от конюшни, обмелел катастрофически, лягушкам по колено. Бывший шикарный пруд на дне оврага, куда мы постоянно раньше бегали мыться, теперь только в воспоминаниях. Остался Зубовский пруд, но туда надо было идти через два леса и одно поле. Далековато без привычки.

Подвалила ватага пацанов возраста Серёжки и чуть постарше.

– Пошли купаться?! – кричали они, призывая Серёгу двинуть с ними на Зубовский пруд. Бабушка его в такую даль, без сопровождения старших, отпускать наотрез отказывалась. Тогда он вцепился в меня, как клещ, пришлось направить его к бабуле, которая в это самое время занималась на огороде огурцами.