Читать книгу Радостный Суд. Домовая книга – 1 - Игорь Галеев - Страница 3

Д а, писать Домовую Книгу – это моя идея, и наш великий господин Архитектор замечательно справился со своим заданием. Положил первый камень в новое здание Истории. Не зря мы с ним мучались этим алкоголем. И правильно он жалуется, он гений, почти, как и я, ему многое прощается, если не всё. Он создал то, о чём нормальные люди и не мечтают. Нормальные знают свою меру, и вообще – меру, и живут в меру своих возможностей. Господин Архитектор – ненормальный, больной творчеством, вирусом творчества, и эта болезнь опасна, как для него, так и для мироздания. Ибо подобные ему, не ведают, зачем и для чего творят. Вопрос вопросов. Главная червоточина человечества.

История моего «взлёта» в Коменданты очень длинная. Буду излагать её частями. Но сознаюсь, что с детства хотел иметь возможность тайно созерцать сокровенную жизнь небесных светил, растений, животных, насекомых и людей. Тайно. Отдавался этому занятию с упоением и восторгом. Так что, когда братья Пегие предложили мне следить за порядком в Доме, которого якобы нет, я согласился с поспешностью. Они узнали обо мне через моего двоюродного братца, то ли бандита, то ли просто авторитетного бизнесмена, узнали, что я, якобы писатель, мыкаюсь по Москве, что я кристально честен и болезненно ответственен. Но и нелестного узнали не мало. Хотя первые два качества их устроили абсолютно.

– В твою обязанность будет входить немногое, – объяснил мне старший брат Пегий, – ты будешь иметь доступ ко всей бухгалтерии Дома, и, если начнутся макли, ну, там, воровство, то ты сигнализируешь. А второе – строгий учёт жильцов и краткие отчёты об их поведении. Аппаратурой необходимой упакуем. И ещё – порядок в Доме замыкается на тебе. Так что спрос с тебя соответственный.

– Двоих ребят толковых подгоним, – утешил младший, – ты только контролируй и направляй их. Справишься?

– Буду стараться, – вежливо ответил.

– И с архитектором войди в дружеский контакт. Он нам нужен. Его обидели придурки Жёлтые. А мужик дельный. Кто знает, что из него ещё вылезет. Подружись, попей с ним в лёгкую. Мы его переселим, если захочет. Получать будешь немного, но это лучше, чем ничего, верно, писатель? – и старший брат чему-то задушевно рассмеялся.

Больше я его не видел. А младший, Анатолий Иосифович, навещал меня ещё полгода. Раз в неделю я ему передавал отчёты и вводил в проблемы. Потом Анатолия Иосифовича убили, и, как предполагалось, появились новые братья – Ласковые. Но о них речь впереди…

Такой Дом для братьев – это Клондайк, и мечта всех бизнесменов. Он есть, и его нет. Со стороны – пустырь за забором. Количество этажей неизвестно. Кто проживает и сколько человек – властям недоступно. И сбор бесценного компромата на ВИП персон. Жильцы в Доме разные, но, разумеется, не бедные, коммерсанты, чиновники, продюсеры, военные, политики, шоумены разные. Как я понял, о Доме власти осведомлены, а в остальном московском мире ходили слухи: построен дом-невидимка, а где и какой – каждый придумывал по велению сердца.

Здание начало возводиться при Бориске Ту, но он так и не узнал о существовании чуда – помер. Пора ему было. Достал он меня основательно. Надоел своей недееспособностью. Ну, хоть бы какие проекты, какая-нибудь программа. Никакой! Делай всякий что хошь. Воруй, Рассея! Воруй, как и Гоголю не снилось! Воруй, дай только Бориске Ту посидеть на троне, властью упиваючись. Нет, мужик он был хороший, хитрый, но глупый. Не тупее предшественников. Чиновник. Они все в общении хороши, в семье заботливы, в застолье, в беседе, но глупые. Потому что слишком хитрые. В России очень много хитрых дураков. На один маломальский талант тысяч десять хитрых дураков. На одного гения миллионы.

Хитрый дурак – это побочный продукт эволюционного процесса, получивший общее образование. Он умеет считать и писать, знает кое-что из кое-каких областей, он активен и деятелен, но коли он дурак по определению, так сказать – по призванию, то вся его деятельность дурацкая и все его дела увеличивают количество дурости, порождают застои и тупики. Обычные дураки безобидные редкостные люди, их поступки заставляют задумываться гениев. Но образованный хитрый дурак – это зло. Он не видит дальше своих меркантильных выгод, у него нет сверхзадачи, у него нет собственных идей и целей, кроме как забраться на вершинку социального статуса. При этом он не задумывается (просто не способен) о последствиях для окружающих, да и для самого себя.

Обычный дурак – это природа, естественность, в его поведении много тайн. Образованный дурак – это социальный биоробот, искусственная системка, его непредсказуемая дурость оборачивается трагедиями для сограждан. Будь он ученый, инженер, писатель, чиновник, врач, юрист или тот же Бориска Ту – такие индивиды нужны ещё одним хитрым дуракам-В-квадрате для управления умами, для обогащения. Это замкнутый круг. Это нужно знать. Уметь видеть.

И я многое увидел. В Доме поселился некий жилец с обыкновенной фамилией Иванов. Анатолий Иосифович поселил его лично. Нужно заметить, что многие квартиры братья Пегие приказали перепланировать. Раньше меньше, чем на сто двадцать квадратов, квартир не было. Они опустили эту планку аж до пятидесяти. Это и понятно – деньги есть деньги. Так вот, в одну из маленьких квартир на третьем этаже вселили Иванова.

– Временно, на месяц, – сказал Анатолий Иосифович. – С ним будет жить Руфик. Из Дома они выходить не будут, и ты к ним не суйся. У Руфика свои инструкции. Но если что – мигом дашь знать.

– Если – что?

– Если… – Анатолий Иосифович задумался, но не нашёл, что ответить. – Руфик справится сам. Мы его скоро уберём.

Я ничего не понял. Кого уберём? Руфика или Иванова? И как это «уберём»? Ну ладно, я уже привык к неожиданностям.

А через пять дней ко мне заходит Руфик, и я вижу, что с парнем произошло что-то неладное. Дёргается, пальцы дрожат, взгляд затравленный. А до чего хладнокровный был тип. Пуля мимо уха просвистит – не моргнёт.

– Иосифовичи не звонили? – спрашивает.

– Звонил младший час назад.

– Ну и что?

– А что?

– Ничего мне не передавал?

– Ничего.

– Ну… это… я пойду, – и вид его был помят и жалок.

– Вы что там, пьёте что ли?

Но он ушёл. Прошло ещё три дня. Заходит бледный, растрёпанный, с распухшим ухом, без пиджака и галстука.

– Позвони Иосифовичам.

– Сам позвони. Мне не велено.

– Пусть заменят.

– У тебя мобильник, звони сам.

– Стыдно.

– Чего стыдно?

– Я сказал, что справлюсь.

Руфик с Кавказа, я его понимал.

Подрались что ли?

– Зверь он, зверь, понимаешь?! – В глазах у Руфика леденел ужас. – Убью я его, не могу больше.

И тут Руфика понесло. Я к нему не испытывал симпатию, но тут чувство сострадания взяло верх. Парень совсем чокнулся. И я сначала не понял – то ли сам Руфик признавался в каких-то убийствах, то ли излагал услышанное от Иванова.

– Женщин убивал, насиловал мёртвых, детей резал, кровь пил, просто так, просто так!.. Высшая сила… биороботы… инопланетяне…

Бормотал подобное. Я вижу – совсем сломался, повалился на диван и затих, уснул. Звоню Иосифовичу – так и так, Руфик в отключке.

– Беги туда, покарауль его сутки! – Заорал Иосифович. – Падла Руфик! Да пистолет возьми у Руфика, если что – застрели!

– Кого?!

– Да Оноприенко, этого гада!

– Какого Оноприенко?

– Да Иванова, придурок! Беги, завтра его вывезем! – и Анатолий Иосифович изрыгнулся бранью.

Я вытащил ключи и пистолет у спящего, и к лифту. Пока бежал, в голове выстроилось следующее: Оноприенко, он же Иванов, довёл железного горца Руфика до сумасшествия, кто-то из них убийца. Но причём здесь я, и почему это нельзя привлечь органы?

В лифт со мной вошли мать с дочкой. Они жили на третьем этаже. Мамаша поздоровалась, а девочка грызла яблоко и смотрела на меня весело. Эта женщина была второй тайной женой известного журналиста и соседствовала с 39 квартирой, где затаился фиктивный Иванов. Может он сейчас караулит меня за дверью? И почему я должен сидеть с ним? Ну эти Пегие!

Если бы я знал, с кем буду иметь дело, я бы туда ни за что не сунулся. Но я не знал, и я сунулся.

Когда встречаешь редчайшего красивого человека, мурашки по коже бегают, страшно становится от восторга, охватывающего душу… Даже, если его не видишь, а знакомишься с его мыслями и чувствами посредством его творчества. Именно – страшно. Душа человеческая трепетное и боязливое создание. И себялюбивое. При столкновении с великими дерзаниями она в испуге сжимается – ибо в этот момент видит своё истинное предназначение, видит своё истинное отражение…

Я его сразу узнал. Я видел телепередачу о его «охотничьих подвигах». И я всё понял. Но моя душа не испытала страха, а только боль. Моя душа особая.

Здесь была одна комната, огромная и полупустая.

Анатолий Юрьевич Оноприенко сидел у камина, пил чай и читал газету.

– Что, – взглянул он на меня, – Руфик сломался?

– Грозился убить, да не смог. Он почти не спал от страха. А я ему болтал разное. Я мало сплю. Мне собираться?

– Пока нет.

На столе и на подоконнике громоздились груды грязной посуды, остатки пищи, пустые консервные банки…

– Быстрей бы в Америку, надоело здесь жрать да спать, поговорить не с кем. Этот Руфик совсем тупой, рукоятку пистолета из рук не выпускал. Хозяйский пёс. Чай будешь?

И мы стали пить чай. Я смотрел и слушал, а сам всё не мог избавиться от желания рассказать ему о том, что с ним случилось и почему. Но я поборол себя и ничего ему не объяснил. Ему это уже не нужно. Очередная глупость уже случилась, а сколько их ещё впереди!

Я в который раз встретил элементарного хитрого дурака, не угодившего в управленцы. Это ещё одно звено в замкнутом круге дурости. Анатолий убивал, потому что считал, что играет с высшей силой, он слышал голос высшей силы, в нём сидел чёрт, который играл с ним, он был исполнителем на том уровне, на котором он был, инопланетяне и компьютеры слали ему сны, программировали его, и он шёл играть с богом, с человеком, с чёртом, с людьми, с самим собой, с космосом, с инопланетянами, с компьютерами и снами в прятки. Он вырезал семьи вместе с младенцами, убивал первых встречных, поджигал дома, он охотился, переступая грань, и его грело – он особый, другие на такое не способны… Всё та же – себялюбивая душа.

Здесь много шизофрении. Но одно он правильно почувствовал и определил, он – «исполнитель на том уровне, на котором он был». Исполнитель. Запомните, Жак Савельевич.

Анатолий – открытая и незанятая душа. Та цитата о бесах из Евангелия, о приводе бесом ещё десяти в пустующую душу – замечательная цитата!

Я ему верил – он слышал космос, он исполнял то, что ему велели, он играл роль наяву, он был запрограммирован, в него «привили» цели и задачи, о коих он в детстве и не мечтал. Он жертва. Он биоробот, орудие, он исполнитель. Но он и очередной знак, глас, очевидное предупреждение для талантов и гениев. Или, если хотите, он – вопль космоса, бога и тех же инопланетян и той же высшей силы, и того же чёрта. Он, Анатолий Юрьевич, щуплый, маленький человек, – наглядное пособие для хитрых дураков, для просто людей, для умных людей. Он чёрное на белом и белое на чёрном, он «подопытный кролик» (его слова), он, в бессилии осознавший силу, – кричит всей своей дрожащей плотью за миллионы живущих в неведении:

– Дайте мне светлое, чистое, дайте мне веру, цель, смысл! Избавьте от неведения!

Он кричит за всех своими ужасными «подвигами». Он прокричал это, но разве хитрые дураки могут его услышать? Ибо они сами творят свои «подвиги», с виду менее вопиющие, но не менее злые и тягостные для живущих.

Мы просидели с ним всю ночь, рассказывали о случаях на рыбалке, о ночной рыбалке, о разновидностях рыбной ловли и о достоинствах и особенностях разных пород рыб. Он так и не узнал, что находился в невидимом Доме, он думал, что дом обычный, ведь из окна были видны типичные московские постройки и улицы.

– Ты со мной не едешь? – спросил он.

– Нет.

– Жаль, а то пошлют, типа Руфика – дурака дураком, и сам себя дураком почувствуешь.

– Это точно.

Светало, когда в комнату ворвались трое. Солидный господин, в плаще и очках, с акцентом произнёс:

– Ми от Толий Иосифовича, ми забирать пациента Толий Юрича Онупринко.

– Оноприенко! – поправил Анатолий.

– О да, о, да! У нас самолёт, у нас мало время!

– Ну, давай, браток, порыбачь тут за меня, – подал руку Анатолий.

Я пожал, и мы слегка обнялись, похлопали чуток друг друга по спинам.

Он взглянул, и во взгляде его что-то промелькнуло – краешек ясного понимания блеснул в его измученных глазах.

– Жаль, что так вышло, – и он пошёл к выходу. – Ну, где там ваша Америка, давай, поглядим, что там за дела в стране Жёлтого Дьявола!

Позже Анатолий Иосифович мне объяснил – купили Оноприенко за хорошие деньги. Кто и зачем – секрет. Купили тайно. Договор с ним заключили. Может для исследований, может, для опытов – с возвратом.

– А что. Ему всё равно пожизненная статья, так лучше деньги для хохлов, чем кормить его даром. Башку просветят или киллером его там сделают.

– Он и есть убийца.

– Да он профан в этом деле! Подучат профессионалы, и вперёд!.. Но это не наше дело. Молчок! Я тебя не хотел вовлекать, да Руфик подкачал. Руфик-то сам… ну ты понимаешь. А тут такой мясоруб. А Руфик аккуратист, чистюля, профи. Но чтобы ребёнка, женщину – это никогда! Что он тебе говорил-то?

– Кто?

– Мясоруб этот.

– Что вы – дурак.

– С чего это он на меня? Вроде я… Да псих он! Ладно, всё! Всё забыто, закрыто, быльём поросло. Побежал, дел куча! Пусть квартиру уберут, скоро другой транзитный клиент появится. Но тот смирный, китаец политический, за ним смотреть не нужно. Я уехал!

А я пошёл к господину Архитектору. Накатили мы с ним помаленьку беленькой, поговорили.

– Тяжёлый ты человек, – говорил Жак Савелич. – Ну, не поцеловал ты его за жертвенность, чего теперь сожалеть? Он всё равно бы тебя и не понял. Ты слишком умён для этого времени. Ты гомо-творящий и при этом – гений. Кто же тебя поймёт? Я вот разве. Тебе остаётся одно – противостояние. Создай анти-Оноприенко, дай цель и смысл, покажи людям, как мир устроен.

– Не услышат, не поймут, пройдут мимо.

– Э-э, – поморщился Архитектор Жак Савельевич. – Противоречишь сам себе. Домовую Книгу-то пишешь?

– Пишу.

– Пиши, пиши, не бросай. Ты же сам меня из пепла возродил, сам вернул меня к делу. Давай, иди, не мешай работать. Пиши. А я тебе потом о своём проекте поведаю.

– Ты тоже.

– Что?

– Неласковый гений.

– Иди, иди, у нас вся жизнь впереди, и с нас больше спроса.

Рад я его возрождению. Дом у нас громадный, жильцов тьма-тьмущая. Но поговорить серьёзно не с кем. Недавно на собрании решение вынесли: собственное кладбище иметь, склепы подземные. Первая покойница объявилась, правнучка Бальзака. Может, и не правнучка, но в документах фраза – «урождённая Бальзак». Её сын очень богатый врач, специалист по женским болезням. Торжественно мы правнучку в склеп поместили, с музыкой, с живыми цветами и молитвами священника.

Люди быстро ко всему привыкают, месяц поживут в чудо-доме, и уже как будто это тысячу лет было. Теперь вот это кладбище – тоннель на третьем уровне. Может, и не плохо – тишина здесь абсолютная, температурный режим – сто лет тело усыхать будет, мумифицироваться. Не хотят жильцы-автономщики ничего общего с обычным миром иметь.

Навели меня эти похороны на веселые размышления. Писал Бальзак много. Известен был, но теперь его мало кто читает. Французы наверняка чтят, как мы неизвестного им Пушкина, как китайцы неизвестных нам поэтов, как иранцы своих, и так далее. У каждого народа свои кумиры. Говорят, дон Кихот Сервантеса общенационален. Вряд ли. Почитайте, тягомотина жуткая, ни русскому, ни китайцу все эти страницы диалогов не интересны. Сервантес сводит счёты со своими конкретными соплеменниками. Как Данте со своими. Как Рабле. Как Бальзак. И так далее. У людей в сознании шаблоны и штампы. Культурные клише. Это печально. Вообще, человек вызывает у меня печаль.

Вот и мы взялись предложить переплыть океан и сделать кое из кого утопленников, да, Жак?

Тут в 49 квартире поселился Еремей Шальнов. Энциклопедический ум. Толстенные тома каждый год издает: и научно популярные, и фантастику. И детективы. И приключения, и фэнтези. Голова. Эволюция не зря старалась. Почти всё обо всём знает, и делится своими знаниями с другими, и развлекает. И не бедствует. Угощал он меня на днях, знакомился со мной – Комендантом.

Я привык и уже полюбил дурачком прикидываться – вопросы наивные задаю, а сам в душе презираю. Не могу от этого чувства отделаться – таков уж я. Все эти новейшие писатели у меня в печёнках сидят. Бумагу жалко. Деревьев на нее-то сколько загублено! Замечательных лесов-то сколько порублено! А там зверьё, ягодки-грибочки, птички пели, кислород вырабатывался. А что эти книги – нажива сиюминутная, мусор и тлен. В книжных магазинах меня ужас охватывает – вся дурость человеческая на виду, глупость со всех полок струится, вместо деревьев – тексты поганые, развлекаловка чумная, образы идиотские, идейки плоские. Ели, берёзы, сосны, осины, кедры, лиственницы, дубы вековечные – а здесь зловоние словесное. Плохо мне делается. Ненавижу я еремеев шальновых, губящих природу. И их читателей на три весёлых буквы отсылаю. Такой вот я, нехороший.

Ванька Охлобыстин мне на это говорит:

– Ты просто обижен, что тебя не печатают, печатали бы, ты бы с лёгкостью относился к другим авторам. Ты озлоблен из-за невостребованности.

Ну, озлоблен, ну, обижен, а почему бы и нет. Если я исключительность, то что? – мне нужно вести себя по каменному, с олимпийским спокойствием взирать на своё племя, на хамство и тупость, на проходимцев и извращенцев?

– И у тебя клише, Ванька. Да, я обижен, унижен и озлоблен. Почему – нет? Я горяч, и это хорошо, иначе бы меня просто не было. Я написал много великолепных книг, а хождение по издательствам привело меня к ненависти к редакторам, театрам и режиссёрам. Это естественно и искренне – я имею право ненавидеть хитрых дураков, я даже в праве быть озлобленным. Другие нет, потому что они не я. А я состою из особого вещества.

– Твои проблемы, – хитрит Ванька.

Ибо прекрасно знает, что проблемы эти общие, типичные для многих исключений из рода человеческого. Но Ваньку нельзя сильно нагружать. От моего знания он сходит с ума. Потом проиллюстрирую.

Еремей воспринял чудо-дом как то, что давно им предрекалось. Восхищался, конечно, но больше озабочен задачей экипировки квартиры, подбором мебели и освещением кабинета. Он у него находится в ответвлении и зависает над пустотой, а часть пола стеклянная. Жутко ступать. Еремей маленький, пьяненький, вышел на стекло и пляшет, довольный жизненным жребием. Всё у него сложилось, как мечталось. И в семье никто не болеет, и дом полная чаша, и задумок творческих навалом. Я тоже за него невольно радуюсь, смеюсь и говорю:

– А что вы на счёт русской идеи думаете?

– Я объездил полмира, – отвечает, – но нигде её не встречал, дорогой комендант Гивми.

Мы оба уже солидно выпили. А я пить не умею, и не понимаю, что это такое – уметь пить. Спокойно переваривать водку? Выпить, чтобы быть не пьяным?

– Вы, Еремей, дурак, – просто сказал я, – вы персонаж моей Домовой Книги, я вас могу из неё взять – и выселить.

– Что вы, комендант, себе позволяете? – он прекратил отплясывать. – Я думал, что вы культурный господин.

– Лесу-то сколько погубил, гад! – выругался я. – Знаешь, за это что с тобой сделаю? Хотя, – я махнул рукой, – пошёл ты, – и послал его. Это последнее, что я могу вспомнить самостоятельно.

Потом рассказывали, что бегал я по этажам, колотил в двери и кричал, что я и есть русская идея, что плоть моя, мозг мой и всё, что выходит из меня – и есть русская идея, а все остальные козлы и шлюхи.

А что – верно кричал. Переходный период у меня такой. Кризис творческий. Вадик с Рафиком меня выловили и угомонили. Жильцы жалобу написали, мне её передали, я её порвал. С тех пор Еремей меня стороной обходит, не здоровается, хорошо, если обиделся, плохо, если за идиота считает. Значит, так ничего и не понял.

А Жак Савельевич всё понял.

– Для себя, дурак, старайся. Чего ты всё о них печёшься, перевоспитываешь уродов. Сам мне преподавал. Почто марку не держишь?

– Общаюсь я.

– Ну-ну, иди. Не мешай мне, я работаю.

Я промолчал. Я-то знал, почему со мной неладное. Я-то мог раскрыть ему глаза на истину. Вот именно – «не мешай, я работаю». Работай, мне не жалко, я подожду, я пока подумаю, я знаю, что это за мистика.

Эту Книгу я задумал, когда Жака из депрессии вытаскивал. Так красочно всё ему расписал, с таким вдохновением, что сам в необходимость её создания поверил. Спасал гения, вытаскивал из трясины, а сам теперь вязну. Знаю – почему. Жак Савелич перетянул творческое одеяло на себя, так что я теперь мёрзну, как совсем недавно замерзал в канавах он. Закон сохранения энергии. Савелич этого не знает. И слава богу. Ему нужно поменьше философствовать, наивность – движитель творческих процессов.

Я уже три месяца Комендант. У меня в кабинете компьютер – центр наблюдения за этажами. Практически во всех квартирах установлены прослушивающие устройства, а то и видеокамеры. Составляю отчётики о поведении жильцов. В принципе, это единственная моя обязанность. Есть управдом – Василий Иванович Добряк, он отвечает за инвентарь, за всю хозяйственную часть. У него под началом и столяра, и сантехники, стекольщики, уборщицы, вахтёры. Он действительно неплохой человек, бывший подводник, живёт с пожилой больной женщиной, детей у них нет.

– Егор Семенович, деньги нужны, хорошо бы в фойе новые вазы для цветов поставить. Поговори с хозяевами.

– Не дадут. Давай-ка, лучше с жильцов соберём. Объяви о собрании.

Такие собрания стали у нас регулярными. Жильцы в большинстве у нас послушные. Они довольны, что живут в элитном Доме. Сбылась мечта, о коей и не мечталось…

Входы в Дом скрыты от посторонних. Можно въехать прямо на машине за два квартала от Дома. А можно войти в обычный подъезд пятиэтажки, там вахта, показываешь пропуск, проходишь по коридору, там охрана, засовываешь в аппарат пластиковую карту, турникет открывается, спускаешься по небольшому эскалатору и по бегущей дорожке перемещаешься непосредственно в фойе здания.

Многие мечтают побывать в гостях. Члены правительства, чиновники, зарубежные личности – в день обязательно экскурсия хотя бы одна. Либо я, либо Василий Иванович сопровождаем, расхваливаем. Дивятся. Жена и дети президента недавно были. Добряк их сопровождал, я в этот день пьянствовал с Ерёмой Шальновым. Анатолий Иосифович говорил, что из свиты интересовались – нельзя ли квартирку прикупить. Чтобы без огласки. «Хрен им! Наведут здесь контроль. Да и время их проходит!» – заявил младший Пегий.

Многие сожалеют, что нельзя увидеть Дом снаружи, в полной красоте, весь этот коралловый исполин. В вестибюле водружён макет, и остается только представлять естественные формы здания. Братья Пегие скрывают, что существует механизм вибрации. Они объявляют всем, что материал изначально имеет свойства невидимости. И этому верят! До чего доверчивые люди! А Анатолий Иосифович не такой дурак, как его предшественники братья Жёлтые. Он Жака пока бережёт, возвеличивает, он понимает, что ноу-хау содержится в самом Архитекторе.

– Мы анализы провели. Содержимое его баночек – обыкновенное дерьмо – так заключили все специалисты, – откровенничал Иосифович со мной. Меня он не опасается, знает, что я человек супернадёжный. – Как он это всё устроил – ума не приложу! Что он туда добавляет, ты узнал?

– Не говорит.

– Как это – не говорит? И пьяный?

– Ну, говорит, что фекалии – это он сам, что у него фекалии особые.

– Да чего там может быть особого! Дерьмо у всех одинаковое. Он человек?

– Не знаю.

– Что?

– Может, и не человек.

– А кто?

– Ну откуда мне знать? К примеру, один умеет далеко прыгать, а другой рисовать, третий наделён высоким голосом, кто-то силой…

– Но они все срут одинаково! Еда переваривается в одних и тех же кишках!

– Не согласен. У одного кислотность пониженная, у другого повышенная, а сколько ещё пищеварительных параметров… У вас коммунистические представления о равенстве. А ведь все люди пахнут по-разному.

– Чёрт его знает, может быть, и правда – феномен какой-то… Сколько он проживёт, ты думаешь?

– Кто?

– Савелич. Понимаешь, тут люди готовы вложиться в строительство. Очередь из толстосумов. Скоро дом будет достроен, можно будет начинать ещё хоть десяток. А мы повязаны на его ноу-хау. Я кучу денег потратил на исследование его дерьма и на эксперименты с его материалом – специалисты говорят, что ни черта им непонятно. Соблюдают все пропорции, испробовали всевозможные режимы вибрации – невидимости не получается! А ты говоришь – дерьмо, и весь секрет. Чертовщина какая-то! У него как со здоровьем?

– Пошаливает печёнка, сердце, и головные боли.

– Врача приставь, ежедневные медосмотры. Вот, на, – он вытащил бумажник, – пусть в ресторане диетические блюда персонально готовят. Не пей больше с ним. Создай здоровую рабочую атмосферу. Бассейн, гимнастика, тренажеры, фрукты, витамины, воду артезианскую… О чём он мечтает?

Я задумался. Не скажешь же, что Жак мечтает не иметь дел со всяческими пегими, жёлтыми и голубыми. Что он мечтает о планете, на которой можно общаться с себе подобными.

– Баб любит? Или мальчиков? Хотя я до сих пор не понял, полезен секс для здоровья или нет? Как ты думаешь?

– А что, если все эти старания навредят? – ответил я вопросом.

– Не понял.

– Начнёт он питаться по иному, вести иной образ жизни, и ноу-хау исчезнет. Другой процесс пойдёт.

– Да ну тебя! Вы, писатели, только головы морочите и себе и другим. Потому и жить нормально не можете. Нам он нужен здоровый, а не мёртвый. Чтобы жил и срал лет до ста. За это время секрет раскроется, да и столько можно отгрохать зданий! – загорелое лицо Иосифовича обмякло от представившейся картины невидимых зданий – целые кварталы, города…