Читать книгу Пиромания. Между Геростратом и Прометеем - Игорь Герцев - Страница 5

Утро было холодным и пасмурным. Северный ветер дул с такой силой, словно злился тому, что вчера по календарю началась весна. Веревки, которыми палатки крепились к редким деревьям, немилосердно скрипели. Фанерный домик, где проснулась Грета, стоял на самом краю коммуны. Продуваемый насквозь, он вздрагивал и раскачивался под резкими порывами ветра.

Грета проснулась от собственного кашля, тяжелого и надрывного. Осторожно выглянула из-под грязного шерстяного одеяла и некоторое время смотрела на качающийся вместе со стеной плакат с Мэрилином Мэнсоном. Потом Грета попробовала выбраться из-под одеяла, но, ощутив холод, тут же спряталась обратно – погреться еще пару минут.

Ее приятель Курт сидел за столом и вырезал ножницами этикетки с консервных банок. Рядом – кусок фанеры с прибитыми фигурами из жести. Курт делал картины из подручного материала, считая себя поп-арт-авангардистом. Иногда, но не чаще, чем раз в два месяца, ему удавалось продать картину. Впрочем, денег от продажи хватало только на месяц жизни, не больше.

– Ну почему так холодно? – первое, что произнесла Грета, показываясь наконец из-под одеяла.

Курт сделал вид, что не услышал. Он закончил вырезать фрагмент банки, положил его на небольшой верстак в углу, накрыл деревянным бруском и пару раз ударил киянкой. Расплющив жестянку, Курт начал прибивать ее гвоздями к фанере.

– Сделай чая… – тихо попросила Грета.

– Занят, – сурово ответил Курт.

Грета резко встала. Спала она прямо в одежде, грязные волосы сбились и торчали в разные стороны разноцветными пучками. Грета подошла к чайнику и включила его. Чайник зашипел, а Грета вернулась к кровати и снова нырнула под одеяло, по пути нажав кнопку магнитолы, из которой застучал жесткий индастриал. Курт спокойно отложил в сторону киянку и остаток банки, подошел к магнитоле и выключил ее.

– Налей чая, – повторила Грета умоляюще.

Курт взял с криво прибитой полки квадратную банку, открыл крышку и посмотрел внутрь.

– Чай кончился, – почти довольно сообщил он и стал ножницами резать пустую банку.

Чайник закипел и выключился. Грета поднялась, взяла с верстака чашку и налила кипятку.

– А сахар?

– Сахар кончился позавчера.

Грета завернулась в одеяло, села на край кровати и начала с отвращением отхлебывать пустой кипяток из чашки.

– Кажется, я заболела.

В резко открывшуюся дверь без стука вбежал Ральф, длинноволосый парень, с листом бумаги в руках.

– Смотри, чего нашел. – Он протянул Курту объявление.

Не отрываясь от работы, Курт глянул, тут же отложил молоток и взял мятый лист бумаги.

– Думаешь, она? Штука евро?

– Ну сам посмотри. – Парень кинулся к Грете, сдернул с нее одеяло, попытался пригладить волосы, поднял за подбородок лицо.

Грета резко вырвалась.

Фотографию сделали полгода назад. Грета была на ней в школьной форме. Темно-каштановые волосы собраны в хвост. Ее карие глаза угрюмо смотрели в объектив. Ниже следовал крупный текст, что за любую информацию о местонахождении Греты Шульц родители готовы заплатить тысячу евро.

Глядя на фотографию, Курт с усмешкой произнес:

– Какой сладкий ребенок! Сколько, говоришь, тебе лет?

– Сколько надо! – огрызнулась Грета.

– Штуку за инфу о тебе, – радостно объявил Ральф.

– Пошел ты!

– Твои родаки платят штуку тому, кто тебя найдет. Везет же людям! Мои заплатят только за то, чтобы я домой не возвращался. Если бы даже у них была штука. – Ральф грубо заржал.

– Ты что, дурак?

– Не, я серьезно. Давай мы тебя сдадим, получим штуку, а потом ты снова вернешься к нам, если захочешь. Курт, как думаешь?

Курт оценивающе посмотрел на Грету.

– Думаю, это идея.

– Думаю, это не ваше дело, уроды тупые! – прервала их Грета.

Грета взяла объявление и посмотрела на свою фотографию.

– Пусть подавятся своими бабками.

Она сложила объявление и убрала его в карман. Подошла к заполненной окурками пепельнице, выбрала подлиннее и закурила.

– А может, действительно?.. – мечтательно сказал Курт. – Штука… Два месяца жить. На море скатать.

– Ты что, дурак? – закричала на него Грета.

– Вчера ты принесла всего десять евро.

– И вместо того чтобы купить чая, ты купил эту дрянь! – Грета показала на пустую бутылку из-под водки. Курт язвительно усмехнулся, Ральф виновато пожал плечами.

– Без чая я могу прожить, без водки – нет.

– А обо мне ты подумал?

– Маленькая еще, не понимаешь.

Грета намотала на шею черный с черепами платок, накинула кожаную пошарпанную куртку и вышла наружу. Из домиков и палаток понемногу вылезали их обитатели. Все они были одинаково неряшливы, с опухшими лицами и мутными глазами. Кто-то пытался развести огонь, но ветер задувал едва просыпающееся пламя под грязную ругань пытающегося. Кто-то курил на крыльце вагончика. Кто-то включил магнитолу, и грубый гранж заскрежетал утренним горном коммуны, словно созывая жильцов на зарядку.

Гэндальф сидел на крыльце своей фанерной хижины и курил. Никто точно не знал, сколько ему лет; на вид – под шестьдесят. Его длинные седые волосы, из-за которых он и получил это прозвище, выбивались из-под старой широкополой шляпы, развеваясь на северном ветру.

Грета подошла и села на ступеньку ниже. Ее знобило, и она обхватила себя руками за плечи, чтобы согреться.

– Доброе утро. У тебя есть чай?

– Доброе утро, девочка. Только вскипел.

Гэндальф скрылся в хижине и вернулся с большой чашкой чая. Грета взяла чашку обеими руками и пила, обжигаясь, маленькими торопливыми глотками.

– Тебя знобит что ли, детка? Ты, случаем, не заболела?

– Чепуха. Холодно. Спасибо.

Старик засунул руку в карман и вытащил огрызок шоколадки, завернутый в фольгу. Обдул с него табачные крошки и протянул Грете, но Грета помотала головой.

– Лет десять не помню такой холодной весны в Берлине. Да, десять лет, точно. Помню, в девяносто пятом в Цюрихе… Но было еще холоднее. Минус десять, должно быть, и снег шел.

– Ты и в Цюрихе был?

– Богатый город, но скучный. Может, потому и скучный, что богатый?

– Когда ты последний раз был дома?

– Я дома.

Грета шла в сторону Остбанхоф, обхватив себя руками за плечи, и по пути заглядывала в урны. Ее сильно знобило. Похоже, температура поднималась. Забор, проходящий вдоль Кёпенике, был изрисован граффити, и эти тарабарские, изящно сплетенные в арт-бреде иероглифы сейчас вызывали у Греты тошноту.

Она достала из кармана плеер и сунула наушники в уши. После пары тяжелых аккордов диск остановился. Грета вытряхнула из плеера батарейки и постучала ими одна о другую. Вставила обратно, и индустриальная электроника к ней вернулась.

Поворачивая к мосту через Шпрее, Грета обернулась. Здесь проходила СТЕНА, и брандмауэр старого полуразрушенного дома был исписан призывами к солдатам на той стороне не открывать огонь по своим согражданам на этой. Прямо за этим домом и находился сквот, приютивший коммуну художников, бродячих музыкантов и прочих асоциальных бездельников.

Шпрее в этом месте была спокойной и по-весеннему мутной. Старая, кем-то навсегда забытая баржа уныло гнила, отражаясь в коричневой воде ржавыми осклизлыми боками. Плесенью смотрелись и унылые граффити на ее бортах и башне.

Грета нагнулась к одной из урн, достала высокую банку от консервированной кукурузы и положила в карман.

В теплом метро она немного порозовела, но окончательно отогрелась только тогда, когда пришлось убегать от контролера. Хорошо хоть до «Александерплац» доехала. Контролер преследовал ее недолго, да и вообще непонятно, как могут брать на службу таких коротконогих животастых бездарей.

Грета поискала, откуда сильнее дует теплый воздух, и села прямо на пол в переходе, поставив пустую банку перед собой. Сегодня ей повезло, уже через пару минут в банке звякнуло, и Грета с удовлетворением отметила, что это монетка в два евро. Она тут же достала ее, встала и пошла по лестнице наверх. Очень хотелось есть.

Запах свежеиспеченной сдобы тревожил не на шутку, но Грета долго не могла выбрать, что же купить в станционной кондитерской лавке. Последнее время изобилие выбора чаще всего вызывало слезы.

Еще изнутри, из холла станции, Грета заметила, что ветер разогнал тучи и солнце играет желтыми бликами на Берлинской телебашне. Грета вышла из здания вокзала и пошла в скверик, откусывая от калача на ходу. Она с ногами залезла на скамейку и попыталась сгруппироваться как можно крепче: знобило все сильнее. Солнечные блики на никелированных деталях проезжающих автомобилей взрывались в глазах остервенело прыгающими зайчиками, прогнать которых удавалось только минутным сидением с закрытыми глазами. Ее клонило в сон, и она заснула прямо с калачом в руках.

Люди проходили мимо, не обращая на нее внимания. Будь она хорошо одета, возможно, кто-нибудь и поинтересовался бы ее здоровьем, но она выглядела бродягой, а бродягам, как всем известно, нравится жить так, как они хотят, и прохожие полагали, что предложение помощи может вызвать гневную ругань девочки, которая просто решила поспать в скверике на Александерплац.

Грета проснулась, с удивлением осмотрелась по сторонам, обнаружила калач в руке и собралась было откусить, как вдруг заметила черного ризеншнауцера, наблюдающего за ней, слегка склонив голову набок. Грета отломила кусок и протянула собаке. Пес тут же подбежал и, с удовольствием съев кусок, с ожиданием посмотрел на Грету снова.

Грета огляделась, но хозяев собаки не было видно. Она бросила псу еще кусок, и пес так же стремительно его съел. Грета похлопала себя по ноге, пес вскочил на скамейку и положил голову ей на колени. Только тут Грета заметила, как пес худ и грязен и что на нем нет ошейника.

– Ты чей? Неужели и ты никому не нужен?

Грета ласково потрепала пса по голове:

– Такой славный пес не может быть никому не нужен… я два года просила купить мне собаку…

С псом было теплее. Грета обняла его и стала кормить калачом.

Но пора было на работу, и Грета, прихватив с собой пса, вернулась на вокзал.

Люди, спешащие пустым переходом метро, редко смотрели на Грету, сидящую в обнимку с ризеншнауцером, с пустой банкой перед собой. Прохожие казались ей расплывающимися в движении разноцветными пятнами. Она смотрела на них и чувствовала отстраненность, словно видит этих людей в музыкальном клипе, она даже представила, как сама выглядит со стороны, и подумала, что можно было бы снять забавный клип для какого-нибудь Evanescence или Einstürzende Neubauten.

Грета понимала, что люди, конечно, замечают ее. Они просто делают вид, что не замечают. И даже не оттого, что им жалко пятидесяти центов, а только потому, что не хотят царапать сетчатку глаз видом ненужных, нуждающихся в помощи людей. Но – наконец у Греты есть хоть кто-то, с кем можно поговорить. Она погладила пса по голове и почесала за ухом.

– Они не понимают, как это бывает, когда поговорить не с кем. Запах псины, говорят. У отца аллергия на шерсть! Посмотри лучше телевизор! А у меня аллергия на отца! И я не умею разговаривать с телевизором. Да, пес? Как тебя зовут-то? Давай я буду звать тебя Бликса! Как Бликсу Баргельда! Хорошо? А теперь, представляешь, штуку готовы отдать тому, кто найдет меня. Прикинь?

Она показала собаке мятый листок, и пес внимательно посмотрел на объявление. Грета улыбнулась: все-таки приятно, что родители решили раскошелиться, значит она хоть что-нибудь для них значит.

– Я стою штуку евро, Бликса. Теперь я знаю свою цену. Это важно, Бликса… знать, сколько ты стоишь.

Смех ее перешел в слезы, и пес слизнул их, стекавшие по щекам, шершавым теплым языком.

По коридору в сторону Греты двигался сотрудник железной дороги. Грета встала и позвала за собой пса.

– Надо купить билет, Бликса, что-то я совсем разболелась. Боюсь, от контролера мы уже не убежим.

Грета сняла ремень и сделала собаке ошейник. Затем написала на куске картона: «Помогите, пожалуйста, собаке на корм. Спасибо». Она купила билет и спустилась с ризеншнауцером на перрон.

Она шла, слегка пошатываясь от простуды, по вагонам, подставляя банку тем, кто откликался на ее просьбу. Но монеты звучали редко, плохо одетой девушке с грязной собакой доверия мало.

Розовощекий малыш дернул толстую мамашу за рукав.

– Таким девочкам нельзя давать, – прошептала мамаша малышу. – Она потратит деньги на наркотики!

Тогда малыш положил в банку шоколадку, которую только что грыз сам. Грета с благодарной улыбкой посмотрела на него.

Они вышли на конечной станции «Херман-плац». Псу эти места были явно знакомы. Он оживился и, радостно подпрыгивая, пытался лизнуть Грету в лицо.

Грета выбрала скамейку подальше от входа в метро, разломила шоколадку пополам и дала половину собаке.

– А все-таки собак больше любят, чем людей, – сказала Грета, тряхнув монетами в банке. Звон давал надежду на обед.