Читать книгу Реквием для бемоля - Игорь Хомечко - Страница 30

Снова сон. Лазурь над головой.

Предвкушеньем встречи растревожен.

Машут мне приветливо листвой,

Как медсестры белые, березы.

Я бежал из города стремглав

От тоски оконных переплетов,

От объятий, цепких, как удав,

От ненужных встреч, друзей, работы.

Сажа буден измарала лед

В латы превратившихся привычек,

Черен я уже который год

Без моих березовых сестричек.

Я проснулся – чуждая страна

Машет мне листвою винограда.

Солнцем переполнена она,

Но здесь нет березовой отрады.

Я от них все так же вдалеке,

Все молитвы снова без ответа.

Стали в память о моей тоске —

Волосы березового цвета.

Ключ в тишине поверну на старт —

В небо, истошно воя,

Вжалится мощный ракет бекар —

Реквием для бемоля.

В грохоте яростном бомб и мин

Корчится пусть столетье,

Хватит подставленных молча спин

Под русофобов плети!

Так разгорись мировой пожар —

Жить, на коленях стоя,

Нам не позволит сердец бекар —

Реквием для бемоля.

Вместо деревьев – стволы мортир,

Целят прицелы в небо…

Порох, напалм ты возьми на пир

Вместо вина и хлеба.

Всех, кто душою не слаб, не стар,

Русь призывает к бою,

К воле ведет нас стальной бекар —

Реквием для бемоля.

Ветер ласково треплет за щеку

И январь разухабисто-лих,

Позабывшую Бога Европу

Очищая огнем полыньи.

Проберет от макушки до пяток

И отмолится давнишний грех3,

Для России закончится Святок

Чернокнижный безудержный век.

Детвора понесется на санках

Под веселый ребячливый визг…

Истоплю-ка я русскую баньку

Хороводом языческих книг.

Пусть горят, больше нет для них места,

Будем жить не звездой, а с крестом,

Наша Русь – пресвятая невеста

Вновь повенчана Богом с Христом.

Зарубцевались раны у земли,

В оврагах спрятав без вести пропавших.

Уже души не тронет обелиск —

Забыв живых, не замечаем павших.

Зарубцевались раны у берез,

Не встретим мин мы под подошвой кеда,

Идем ко дну, не издавая «SOS»,

Раз в год вдруг вспомнив: «Вот она, Победа».

Зарубцевались раны у церквей,

Крестом безбожных осветив столетье,

А наших жен, отцов и сыновей

Теперь изящней истязают плетью.

Кнутом рекламы высекли рабов,

Подсунув пряник «дамского» романа…

А чьи-то мамы плачут у гробов

Очередного «Черного тюльпана».

И заграницей стала та страна,

Где прах потерян батиного деда…

Нет, братцы, не окончена война,

Еще не близко полная Победа.

Не смейте загонять поэтов в строй,

Ранжир для них – Прокрустовое ложе.

Дантеса пистолет не дай Вам Боже,

Как жить в веках с такою-то виной?

Губить поэтов проще, чем других,

Их беззащитность за талант расплата,

Но как с грехом Иуды иль Пилата

Вам вечность созерцать их кроткий лик?

Не смейте их преследовать, делить,

Они едины, хоть неповторимы,

Сплетеньем рифм затейливым, незримым,

Сопрядшие божественную нить.

Горькое наследие войны:

Похоронки – листики тетради

И – в квартире, и – в крестьянской хате

Снова мы читать обречены.

Черные, как стая воронья,

К нам на пир слетаются «тюльпаны»,

В каждом цинке – горе чьей-то маме

Посылает горная Чечня.

Разлюбил походы в русский лес

Парень тот с десантною наколкой —

Чудится ему, что с каждой елки

Целит в сердце снайпер винторез.

В восемнадцать жизнь так коротка —

На могиле мертвого героя

Девочки, оставшейся вдовою,

Крест обнимет тонкая рука…

Волос русый, косая челка,

И затравленный взгляд зверька.

В белом сумраке будит елка

Детский ужас его мирка.

На войне умирают быстро

В суматошный безумный век:

Из-под елки вдруг щелкнет выстрел

И окрасится кровью снег.

Бьет в ознобе худое тело:

Передернут рывком затвор,

Разноцветьем гирлянд – прицелов

Елка – снайпер глядит в упор.

Разрывается в небе первый

Залп салюта, что ждет страна —

Детский крик обжигает нервы:

«Мама, мама, опять война!».

Не поет соловушка,

Плачут тополя,

Окропила кровушка

Русская поля.

То у Волги-матушки,

То под Ханкалой,

Встретили ребятушки

Свой последний бой.

У Герата, Вологды

Стала смерть кружить…

Как вы были молоды

Вам бы жить, да жить!

Снова на развилинах

Вздыбилась броня,

В мертвенных опалинах

Горная Чечня.

Снова он с сединами,

Русский ветеран,

Мечен не годинами,

А следами ран.

В майский день девятого

Мы стакан нальем

И войну проклятую

Молча вспомянем.

Мертвенный воздух пропах карболкой:

Вот она, ода, что пел нам Горький.

Вот оно, счастье по-пролетарски:

Хамы пируют в хоромах барских,

Дикое племя в хмельном экстазе

Матом рыгает здесь в каждой фразе.

Бесы хохочут под красным флагом,

Совесть и честь истребив ГУЛАГом.

Равенство нищих калек убогих,

Гибельность мысли в запретах строгих,

Буйство, безумие, боль народа

Кто-то всерьез обозвал свободой.

Братство злодеев и русофобов,

Дьявол во френче по кличке Коба.

Наш Государь и семья убиты,

Бог вновь распят пролетарским бытом.

На деревьев гусиные перья

Посреди загустевших чернил

Эликсиром волшебного зелья

Бог дождинкой слезу проронил.

Площадей распростертый пергамент

В ожидании строк пожелтел.

От столетий потрескался камень,

Рассыпаясь щебенкою тел.

Средь толпы неуклюжей так пусто —

Среди сотен отравленных жал,

Кто рискнет обнажить свои чувства,

Начертав их пером на скрижаль?

Бог напрасно возжаждал свободы

От трусливых безликих рабов:

Не псалмы – сатанинские оды

Здесь поют под бренчанье оков.

Понапрасну разлиты чернила:

Вместо истин – безумная вязь,

Мат площадный с неистовой силой,

Да житейская пошлая грязь.

Потому так поникли деревья,

Обреченно роняя листву,

Затупились от глупости перья,

Чист пергамент, в котором живу.

Я сотни верст на карте перебрал,

То – полз кротом, то – несся антилопой:

Мне хочется сегодня на Урал,

Где подружились Азия с Европой.

Чтоб дал мне силы грозный азиат

Мечом Тимура разрубить оковы

И мир спасти, что пламенем объят

Чумы нацистских оккупантов новых.

Мне б плуг сменять на лезвие меча,

Залить Европу высверком латунным.

Рубить! Рубить! Размашисто. Сплеча.

По-азиатски варварски, как гунны.

Я кину клич по всей России: «Бей!

Держи врага проклятого на мушке!»

Я даже голос вырву у церквей:

Колокола здесь надобны на пушки!

От скифов – волю, ветра быстроту

Приму как дар и как благословенье,

Я с кровью поднесу бокал ко рту —

Мир, слушай снова варварское пенье!

Вакханалия черной мессы:

От «Авроры» до наших дней

Из России исходят бесы,

Обратившись в простых свиней.

Извалялась в крови, хавронья:

Пурпур Цезаря, гордый вид,

Бога в мерзкой душе хоронит,

Все, что свято в Руси – хулит.

Вот другая, под триколором,

От пурпурной лишь только хвост,

Сонно хрюкает под забором,

Да штампует нам новых «звезд».

Ну, а третья надела маску,

Мол, арийских она кровей,

Отравляет мир новой сказкой:

Кто не в секте – теперь злодей.

Мчатся к гибели – не спасти их,

Но промчится последний бес —

Исцелится моя Россия,

К ней вернется былая честь,

К ней вернется былая слава,

Как алмаз в миллион карат,

Засияет моя держава

Во Христе до небесных врат.

Рифмы нагайкой… Нате!

Хлестко, наотмашь, в бровь.

Мы теперь с вами – братья,

Нас породнила кровь.

Болью связали клочья

Содранных с мясом кож,

Режут скупые строчки

Души, как острый нож.

Стих, как палач, на плаху,

Под упокой свинца,

Тащит, чтоб влет, с размаху,

Точкой пронзить сердца.

Последний день. Слепыми небесами

Мир на кусочки атомов разъят.

Последний день. Господь уже не с нами.

На грибе Он чудовищном распят.

Вмиг со стола смахнули пыль столетий,

В веселых красках сатанинский торт,

Но вместо свеч на нем пылают дети

И Бог еще не понял, что он мертв.

Последний день. Не спрятаться, не скрыться.

На всей земле нигде спасенья нет.

Последний день, кипят в огне столицы

И смертью стал для нас разящий свет.

Как малыши, рыдают лавой скалы

В тоскливом ожидании конца.

Желая жить, во что бы то ни стало,

Горит творенье, растерзав Творца.

Последний день. Не справились мессии,

Их позабыли в суматошный век.

Последний день истерзанной России —

Последний миг проекта Человек.

«Ad maiorem Dei gloriam» —

Хлещут свинцом слова,

Ad maiorem Dei gloriam

Катится голова.

Дня Господнего Судного

Людям пришлось хлебнуть,

Солнце в клочья изрублено,

Кровью забрызган путь.

Ad maiorem Dei gloriam

Мчится мишень по льду,

Ad maiorem Dei gloriam

Ангелов бьют в аду.

Клир со скорбными ликами

Праведных жжет людей,

Небо корчится криками

Ради благих идей.

Ad maiorem Dei gloriam

Вой изможденных тел,

Ad maiorem Dei gloriam —

Этого ль Ты хотел?

Мы заброшены Богом, рассеяны

По каморкам бескрайнего света,

Сколько Пушкиных, сколько Есениных

Растворилось в сетях Интернета.

Вот и все. Домечтались, догрезились:

Соблазнил нас свободой Иуда,

На Голгофе распяли поэзию

На потеху бездушного люда.

Бог растерзан ордою язычников,

Что толпятся у каждого храма,

Оптом души продав за наличные

Бесенятам Великого Хама.

Коммунисты теперь – олигархия,

Демократы – лжецы и тираны, —

Дружно все проклинают монархию,

Да кагалом все против Ирана.

Видно, мы недостойны спасения,

Разорвем нашей дурью планету,

Блоков, Пушкиных, Фетов, Есениных

Растеряв средь пучин Интернета.

Шарахнуть бы бомбой по рейтингам

В стострунный неистовый ор!

Поэзию мерят маркетингом,

И вместо тепла – договор:

«Ты – мне, я – тебе». Все по-честному:

Сварганим стихов сотен пять,

И чтоб стать всемирно известными,

Вернем мы «двадцатку» опять!

Займем в ней места надлежащие,

Безликая, темная рать,

Довольные, вечно спешащие…

И – к черту размер, наплевать:

Забросим мы ямбы с хореями,

Не нужно нам рифмы искать,

Заполним театр лицедеями

И станем народ развлекать…

Воткнуть быть кинжал в самомнение,

В напыщенность, дурость и срам,

В экстазе чумном, в упоении,

В сарай превратившие Храм!

Русь теперь виновата,

Что осталась Святой,

Миллионы распяты

На Голгофе простой.

Сатанинские силы,

В душах сея бедлам,

Крест церквей в крест могилы

Переплавили нам.

Все дозволено ныне:

Бога нет, веселись!

Станьте люди как свиньи,

Чтоб уже не спастись!

Рать редеет святая,

Уходя в небеса,

Под шакалий вой стаи,

Скрывший свист палаша.

В блиндаже в три наката

Путь закончится мой,

Вы ответьте, ребята,

Кто остался живой.

На холст земли моей абстрактный мастер

Пролил абсурдность красок бытия,

И вместо лиц сегодня только маски,

В огне, во взрывах корчится земля.

Рты исказились криком боли, страха,

На лицах – сажа, копоть, липкий пот,

Страшна не смерть, страшна – дорога к плахе,

А плахой нынче стал немецкий ДОТ.

На черный холст весенней русской грязи

Плеснули серым, красным, золотым.

Нам письмена какой-то странной вязи

Подбитых танков чертит едкий дым.

В цехах у Круппа смерть моя отлита,

Привстал в окопе – и упал на дно.

Разрыв не слышал… Вот лежу убитый,

На черном фоне – красное пятно.

Девятого мая в Берлине

Не знали, что станем «зека»,

Что лучше взорваться на мине,

Чем втиснуться в пасть «воронка».

Дошли от Москвы до рейхстага —

Победой наш мир заклеймен,

Наградой в объятьях ГУЛАГА

Стал номер заместо имен.

Портные из ведомства смерти

Из подвигов сшили дела,

Кромсая лекалами СМЕРШа

Тщедушные наши тела.

И парятся ныне на шконках

Под русский, забористый мат,

Кого обошли похоронки,

Кто выжил – теперь виноват.

Что в будущем? Мрачна и мглиста,

Зловеща судьба впереди,

И хуже любого фашиста

Конвой с ППШ на груди.

Тихо теперь на балконах кремлевских —

Птиц постреляли тут за экстремизм.

Путин, Медведев и тьма Ходорковских.

Мрак над Россией. Сионский фашизм.

Нынче тюремной решеткой бульваров

Заперты русские рты площадей,

В поисках жертв полицейские фары

Шарят по окнам, по душам людей.

Мрачно грозят вертухаи – деревья

Школам. На мушке любой институт.

Целятся в книги ружейные цевья

Грозно и зло, не иначе – пальнут.

Русь теперь вся – как открытая рана:

Ноет, гноится, знобит и болит.

В церковь на штурм с голубого экрана

Рвутся язычник, сектант, каббалист.

Тихо, как мыши, сидят арестанты

В камерах серых безликих домов,

Деды напрасно бросались под танки

Ради потомков их – жалких рабов.

У меня две матушки:

Мамка да Царица,