Читать книгу Золотой тупик II – III - Игорь Иванович Бахтин - Страница 6

Любимица бухгалтера Кузькина кошка Нюська обожала рыбу, но не всякую. Запросы у неё, как и у хозяина были скромные. Предпочтение она отдавала дешёвой мойве и путасу. К новомодной, появившейся на прилавках кошачьей еде в пакетиках и банках из стран с развитой демократической системой, Нюська чувствовала стойкое патриотичное отвращение.

Она прошла вместе со своим хозяином, трудный путь перестройки и тот её этап, когда прораб перестройки Горбачёв, занятый важными международными делами, напрочь забыл о том, что перестраивающейся стране нужно чем-то питаться. В это время на прилавках магазинов прорастала морская капуста, сахар и водку давали по талонам, а вместо хлеба насущного страну обильно кормили радужным, быстро черствеющим хлебом политическим, обещая в ближайшем будущем невиданное изобилие, высокий уровень жизни, достойную жизнь, свободу слова; кроме всего, обещали к концу двадцатого века по программе «Жильё —2000» обеспечить граждан жильём. Эту программу неунывающий и острый на язык наш народ мгновенно окрестил «Жульё – 2000».

Нюська вместе с хозяином, наблюдала в телевизоре за нескончаемыми политическими баталиями в Верховном Совете СССР. В этих словесных битвах участвовали видные партийные деятели, министры, члены правительства, многочисленная депутатская тать. К сожалению, жаркие и важные дебаты не оставляли этим деятелям времени, на то, чтобы подумать о хлебе насущном для народа и о насыщении прилавков магазинов самыми обычными продуктами. Отягощённые заботами о благе народа, депутаты быстро проглатывали скромный обед из пяти блюд в депутатской столовой, в которой цены оставались такими же, как в добрые времена застойные, и возвращались на рабочие места благородно радеть о народе.

Народ хорошо понимал какой титанический труд у депутатов и выживал, как мог. Не роптал, терпеливо ждал улучшения жизни, понимая, что государственные мужи не боги и не могут накормить народ пятью хлебами и двумя рыбами. Не мог этого сделать даже кудесник Чумак, проживающий в каждом телевизоре: он поил людей «заряжённой» водой, таким способом, видимо, пытался компенсировать дефицит жизненно необходимых продуктов.

Мало-помалу что-то улучшалось, но обвально росли цены. На прилавках появилась горбуша, кета, лосось, осетрина, белуга, всякая экзотика вроде нототении, телапиуса, панагиуса из ядовитой реки Меконг, но цены, а вернее скромные заработки Кузькина, не позволяли ему кормить свою кошку золотой рыбой. Голод не тётка и кошка от безысходности стала есть макароны, суп, сдобренный хлебом и рыбные консервы. В народе поговаривали, что «меченый» Миша продал какую-то часть океана то ли японцам, то ли американцам, от того, мол, и случился рыбный дефицит.

Как только Кузькин открывал холодильник, Нюська мурлыча подбегала к хозяину, тёрлась об ноги, ожидая, что хозяин наконец-таки побалует её любимой рыбой, вкус которой она уже стала забывать. Кузькин доставал из холодильника консервы, горько вздыхал, приговаривая: «Перестройка, Нюсечка, перестройка, будь она не ладна».

После многократных повторений хозяином слова «перестройка», у Нюськи выработался на него злобный рефлекс. Услышав его, она выгибалась, принимала защитную стойку, шипела и даже могла броситься на опрометчиво произнёсшего эти страшные слова. Несколько раз она бросалась на Горбачёва, на диктора ЦТ Кириллова, на спикера Верховного Совета Рафика Нишанова, Егора Лигачёва и даже на Гельмута Коля, каждый раз, больно ударяясь об экран телевизора.

В дверь квартиры Кузькина звонили. Шлёпая разношенными шлёпанцами, Кузькин пошёл открывать. На пороге стоял Эдди.

– Кузькин Иван Иваныч? – деловито спросил он.

– Он самый есть, – ответил Кузькин удивлённо, его давно никто не навещал.

– Иннокентий Дормидонтович Шаргородский, – протягивая руку Кузькину, представился Эдди.

Поманив гостя пальцем, Кузькин сказал шёпотом:

–Только умоляю! Не говорите слова «перестройка», моя кошка терпеть его не может, впрочем, как и я, собственно.

– Страшное это слово, – тоже шёпотом отвечал Эдди, понимающе кивая. – Это кодовое слово, открывающее путь другим негативным словам, шлагбаум через опаснейший переезд. Посудите сами: пере… ах да, кошка, за ней – перестрелка, межнациональные конфликты, бандитизм, и, как следствие, непременный черёд переписи, – переписи убывшего в мир иной населения. Портят статистику головастые люди всеми правдами и неправдами усилено убывающие в мир лучший, на загнивающий Запад, где проблема питания населения решена.

– Вот, вот, – мотнул головой Кузькин, – скоро переписывать некого будет. Часть народа загнётся, часть сбежит на Запад. Пройдёмте в кухню.

Кузькин провёл гостя в кухню. Вбежала Нюська, и не увидев в Эдди человека, связанного с перестройкой, доверчиво потёрлась о его ногу. Эдди потрепал её за ушами и прочёл бухгалтеру познавательную лекцию о кошках. Бухгалтер узнал, что многие великие люди любили кошек. Любил их и коварный кардинал Ришелье, и поэт Бодлер, а великий Данте даже выучил кошку, неизвестно в каких целях держать в лапах горящую свечу. Рассказал о том, что кот по имени Уилберфорс, с которым был знаком сам Михаил Горбачёв, изничтожил всех мышей на Даунинг-стрит 10, что этому коту Маргарет Тэтчер привезла из России партию рыбных консервов, а он недавно издох, – то ли от старости, то ли от наших консервов.

Иван Лукич поставил перед гостем чашку чая и вазочку с пряниками, Эдди поблагодарил и, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

– Я же к вам по делу! Вы не можете себе представить, как трудно стало работать. Все эти пертурбации, слияния органов, потом разъединения, новые аббревиатуры, партии. Сегодня одно начальство, завтра – другое. Вывески меняются, а дело стои́т.

Он суетливо полез в карман, достал из нагрудного кармана пиджака красную книжечку с гербом, произнёс извиняюще, сунув её к носу Кузькина:

– Следователь по особо важным делам капитан Шаргородский, из столицы.

Кузькин нервно привскочил. Лицо перекосилось, пошло алыми пятнами.

– Я уже всё рассказывал тысячу раз, меня затаскали на допросы, я год был под следствием, два месяца в СИЗО, мне дали два года условно без права работать в должностях, связанных с материальными ценностями. А я бухгалтер! Ничего другого не могу делать, мне пришлось работать сторожем, чтобы выжить. Говорил, гад, о дисциплине, о законе, о честности, а каша заварилась всё на Кузькина спихнули. Миллионщики чёртовы!

Эдди успокаивающе тронул рукой разволновавшегося бухгалтера.

– Гад? Понимаю, вы об Оковитом, именно потому я здесь. Успокойтесь, товарищ, мы знаем, что вас подставили. Но всё же, не обижайтесь, пожалуйста, это выглядело бы крайне наивно, чтобы вы, работая у Оковитого, ничего не ведали, ни о чём не догадывались. Перед вами были бумаги, вы их изучали, вполне могли понять, что к чему. Неужели вы были так наивны? Вы же понимали, что двойная арифметика, рано или поздно станет компроматом, материалом для следователей. И ещё… известно, что руководителю предприятия нужны такие бумаги, чтобы на них всё было чисто, за это он приплачивает их составителям, а горят несчастные исполнители….

– Я уже всё говорил, – повесил голову Кузькин.

– Прошу вас, успокойтесь. Я это говорю к тому, что нужно не терять бдительности, оценивать риски, уметь сказать нет в решающий момент. Этот хитроман ни одного вас обвёл вокруг пальца, хотя вам повезло, вы ещё легко отделались, некоторым его подчинённым повезло меньше. Думаю, на решение суда повлияло ваше безупречное прошлое и чистосердечное раскаяние, – строго сказал Эдди, и сменив тон на доверительный, наклонился Кузькину:

– В МВД России идёт пересмотр старых дел. Готовится указ о реабилитации и выплате пострадавшим от рук нечистоплотных дельцов денежной компенсации, между прочим, многие их этих дельцов уже отдыхают за решёткой.

Кузькин засмущался.

– Да, не надо ничего мне. Работаю, живу неплохо, ещё в детсаде на полставки, отчёты на дому пишу.

– Как это не надо! – возмущённо воскликнул Эдди. – До каких пор волки в овечьей шкурах будут ходить чистенькими?!

Он так стукнул по столу, что звякнула ложка в чашке, и глядя на Кузькина горящими глазами, сказал:

– Пробил час Икс!

Бухгалтер вздрогнул.

– Опять на допросы?

– Никаких допросов, вы чисты, как Гималайский снег. Вся коллегия Министерства в этом убеждена. Напишите всё, как есть, честно и обстоятельно о подпольной деятельности Оковитого и его помощников. И ещё: у многих финансовых работников есть привычка брать работу на дом, если у вас есть какие-то сохранившиеся документы приложите их к вашем записям. Возмездие неотвратимо! Грядут новые справедливые времена, только об этом пока никому ни слова. Скоро всё появится в прессе. Вор должен сидеть! Оковитые и им подобные будут наказаны. Закон суров, но это закон.

Кузькин грустно смотрел в окно, думая: «А что я теряю, в конце концов? Хватить жить с клеймом, реабилитация хорошее дело».

– Вот именно, – сказал Эдди, словно прочитав мысли бухгалтера, – вы встаёте рано?

– Как штык – в шесть утра.

– Тогда в десять я у вас.

Кузькин проводил Эдди до двери и спросил смущённо:

– Извините, Бога ради. У вас несравненно больше возможностей, чем у меня… не могли бы вы достать для моей кошки немного мойвы или путасу? Я заплачу, очень хочется Нюську побаловать, она другой рыбы не ест. Проклятая пере…ну, вы понимаете…

– Завтра в десять у вас будет большой брикет этого кошачьего деликатеса.

Эдди крепко пожал руку Кузькина.

Прикрыв за гостем дверь, Кузькин сел за стол, и мстительно думая о каре, настигшей распоясывавшихся буржуев, принялся писать. Иногда он поднимал голову и шептал: «Пробил час Икс», наслаждаясь загадочностью фразы и своей причастностью к государственной тайне. Закончил он писать глубоко за полночь.

Кузькин, правда, не написал о том, что Оковитый платил ему помимо зарплаты в сто сорок шесть рублей, ещё одну такую же зарплату наличными из собственного кармана, были и внеочередные премии, а это были деньги приличные по тем временам. Не говорил он этого и на следствии, прикидываясь наивным «лопухом», дескать, не мог предположить, что влип в ловко расставленные сети. Естественно и Оковитому совсем не с руки было говорить о том, что он «подкармливал» бухгалтера. Но на Оковитого Кузькин был обижен, за то, что тот вывернулся и не стал ему помогать в трудную минуту, а после и забыл о нём.

Эдди явился ровно в десять и принёс целый брикет замороженной мойвы.

– Пришлось потрясти буржуев, чего только не гноят в своих подсобках мерзавцы, – сказал он.

Иван Иваныч полез в карман за деньгами.

– Начальство выделило мне деньги на непредвиденные траты, – укоризненно качнул головой Эдди, беря из рук Кузькина пачку листов бумаги, исписанных убористым красивым почерком.

– А про бани нужно было писать? – смущённо опустил голову Кузькин.

– А как же! Бани – важный аргумент для следствия, вы, что, не написали? – удивлённо поднял брови Эдди.

– Нет, нет, написал коротко, конечно же, просто стыдно было про это всё писать. Я два раза был приглашён на эти злосчастные мероприятия, потом сказался больным и не стал ходить. Там вся шайка собиралась, «перетирали» – так они говорили, – Кузькин нехорошо ухмыльнулся. – Перетирали… с хорошенькими старшеклассницами…

– Всё опишите. С фамилиями участников мероприятий и обслуживающего персонала. Завтра я к вам загляну, —Эдди по-отцовски погладил по плечу опального бухгалтера.

Кузькин описал весь период своей работы на овощной базе, кроме всего к листам приколол годовой финансовый отчёт последнего года своей работы. Отчёт был с помарками, и он его оставил себе, переписав новый начисто.

Эдди долго тряс ему руку, сказав на прощанье:

– В конце концов, товарищ Кузькин, согласитесь, пора уже давно новоявленным капиталистам показать Кузькину мать. Мы это просто обязаны сделать.

– А насчёт бань, товарищ, вы у Клю́ковкина Артура Арнольдовича спросите, он про это много чего знает, он мне говорил, что у него даже фотографии есть с этой блудней. Ну … из тайной комнаты. Его «перетиральщики» сильно обидели, – выкрикнул ему вслед Кузькин.

Эдди остановился.

– Клюковки́н? Такой не числится в делах.

– Клю́ковкин Артур Арнольдович. Фотограф и массажист, местная знаменитость, сейчас у него выставка, я вчера ходил, талант! Арнольдыч в этом вертепе долгое время работал, кстати, он мой сосед, в первом подъезде живёт.

– Номер квартиры?

– Десятая.

– А поджигатели, братья эти, Карамазовы? Вы ведь были с ними знакомы, по делу вместе проходили.

– Карапузовы? Я как первый раз их увидел, сразу определил, что быть беде. Нормальных сторожей Оковитый не взял, хотя многие просились, а этих уголовников прямо-таки обласкал. На суде говорили, что они нарко́маны со стажем. Они из Кисловодска.

– Нарко́маны? Из Наркомата конопли и мака? Зайдём в этот Наркомат, спросим, как дела на плантациях, доморощенных Геростратов. Непременно спросим и про этот чёртов банный бомонд у ягодного Клю́ковкина, – легко сбегая по лестнице, прокричал Эдди.

На следующий день, не теряя времени, он поехал к фотографу.