Читать книгу Афганская боль, или Перевод с узбекского - Игорь Коваль - Страница 7

В самолете…

 Вонючие "таблетки" (машина санчасти) и кабульский госпиталь остались, слава Богу, в прошлом. Из Кундуза уже брали курс на Ташкент.

Чрево самолета было набито людьми, словно брюхо летающего животного, съеденными трофеями. Мерцающая где-то под потолком фюзеляжа лампочка била по глазам и заставляла зажмуриваться. Но через какое-то время держать глаза закрытыми становилось невмоготу – это было труднее самой тяжелой работы. В голове давило изнутри, стараясь выдавить эти глаза, словно не нужные клапана. Дюралевый борт издавал стонущие звуки, разрезая чужое пространство, а кислый запах бинтов и крови перемешался с затхлым запахом керосина.

Почему-то вспомнились летние вечера у бабушки в деревни, когда в ливень отключали свет, и мы сидели у керосиновой лампы, и бабушка рассказывала, как вовремя и после войны мой отец, с его братом, так и учились – у керосинки, если не успевали в световой день. А как там успеешь – по хозяйству нужно помогать. Деда то нет. В смысле их отца – Война.

Наверное, тогда в моем детстве, был тот же запах … только боли, этой жуткой боли не было. Было хорошо. Боль ассоциировалась тогда только с зубными кабинетами и разбитыми коленками при падении с "велика". В детстве то…

Какой-то страшной чертой перечеркнули это детство и уже никогда туда не вернуться…

Да, там не было боли. Такой, не было.

 А сейчас – жутко больно…

  Прилетели ночью. Посадка отдалась тупым ударом в голову. Снова затошнило, вырвало. Кто-то бросил, какую-то тряпку. Не до этого. Так хренова, что готов жрать собственную блевотину.

Дальше туман и только голоса связывают с миром…

– Бумаги давай, сопроводиловку…зови санитаров! …

– Этот ходит?!

– Одна нога есть, значит ходит…

– Давай обожженных тащи …

– Эй, паря, сам дойдешь? Давай … веселее…не хрена валяться…

   Лампы мерцают и все плывет. Невозможно рассмотреть лица.

– Плохо мне…– шепчу я, стараясь унять головную боль,– Мутит…

– Укачало ш-ш-толь…А, хлопец? Давай подымайся… тут не курорт тебе… Что ты, как баба…

– Ты что не видишь Синичкин … (какая-то птичья фамилия) контуженый он к тому же…

   Кто-то плачет навзрыд, где-то в уголке. А кто-то матерится, как сапожник. Я не могу делать ни того, ни другого – все отдается в голове.

– Мамедов, вы б сначала с больными разобралися, а потом …будете «ящики» … таскать…

– Ну, а кто ж энтих то грузить будет?

– Энти подождут… ишь ты…"энти"…

«Ящики» и «Больные»

"Ящики" … – высшая форма человеческого цинизма. И это, к сожалению, нормально здесь. "Ящики"– это то, что еще недавно было людьми, со своими мыслями, прошлым… Вот только будущего у них уже не будет. Будущее есть только у ящика… У него даже имя есть – "Груз двести". И номер.

"Больные"… Такое впечатление, что это слово-перевертыш специально вставлено в обиход медперсонала. Конечно же, все тут больные – вот только болезнь одна и та же, но с разными последствиями. И имя ей, которого все избегают – война.

На носилках только снесли вниз. До "буханки" пришлось добираться пешком самому. Еще тащить свой "узелок" с пожитками. Мой кабульский костыль потерялся, дали, чей-то другой, причем хороший, даже с этикеткой. С тем старым – трое умерло. Так говорят, шутят. Но в подобной ситуации звучит не смешно. Помогли дойти, запихнули в какую-то машину. Нога с толстым лангетом заняла много места в проходе внутри и ее всячески пытались сдвинуть, кому не лень. От боли я прикусил язык, но молчал. От нервного припадка спасала мысль, что скоро все кончится.

– Мне бы … укол…– попросил я у оказавшегося рядом со мной санитара.

– Наркоман ш-ш-ш-то ль? Подсел за речкой? Щас-с-с … доедем, всадят тобе.

 Санитаришка говорил, на каком-то чуждом шакающем "диалекте" и был настолько циничным и грубым, что казалось мир добра, куда-то пропал безвозвратно. Полное ощущение собственной беспомощности и ненужности. Вспоминается фраза, кинутая кем-то из персонала: "…С двухсотыми меньше мороки…". Оно и верно… Им все равно – "шокаладкой" доставят на "сборный пункт" или "ящиком". По барабану. Им не смотреть в эти гнусные пропитые рожи "менял", которые каким-то образом также оформляют себе боевые, за вредную работу. Армии такой материал, в который превратились мы (а им тут все было набито до отказа до нас), был уже не нужен. Морока одна. Потому веяло тут везде презрением и жалостью. Никакого добра, ни малейшего. «Содержимое борта», прилетевшего за час до нас из Джалилабада, вообще не приняли – отправили борт в Самарканд в инфекционку. Ты либо должен быть в строю, либо … не мешать. Почести только убитым, ой извините… "умершим", – доставят домой бесплатно.

– Слышь землячок… давай махаться "хэбэхой", тебе то один хер … какая разница…пижаму дадуть… Вшей нету?

Я постарался увидеть лицо этого человека. Но не вышло – было темно и здоровье мое не позволяло адекватно вести себя, а главное ответить. Помниться, я что-то промычал в ответ, и чужая хваткая рука стала снимать с меня куртку. Взамен дали, какое-то потное тряпье.

– Слышь… ничего не везешь? Вас же не шмонали…

   Я медленно помотал перевязанной головой. В этот момент, представляю, я, наверное, был похож на беспомощного тупого барана на заклании, от чего горький ком подошел к горлу. Бессильная злоба – что может быть хуже этого чувства. Даже боль отступает, на какой-то момент. Но ненадолго.

– Может ганджубас есть?

Это сейчас «трава» известна всем. В то время широту познания в этой области имели только азиатские народы СССР (национальная составляющая) и вернувшиеся из Афганистана советские солдаты. Наркотики: "чарлз", "ганджубас", "план", "анаша" или по латыни "канабис" – ходили тут везде и являлись, по сути, ходовой валютой у огромной части населения. Я уже не говорю про национальную "жвачку" насвэй. Травой затаривались и дембеля, и раненые, и "транзитники". Кто-то украдкой вывозил из-за речки "афганку" сам лично, и она здесь особенно ценилась. Дело было в особенностях афганского «производства» дурман-травы, так называемого гашиша. Узбекские дельцы использовали закордонный «бренд» в своих криминальных биржевых играх, чтобы придать товару разницу в цене и заработать. Срубить на ровном месте хороший куш помогали и местные правоохранители, которые в свою очередь крышевались группой КГБ. Короче, как в песне: "Ах…таджикский план… душистый план… идет караван....".

Восемьдесят процентов личного состава контингента, там и здесь, сидело на легких наркотиках. Рядовой и сержантский состав в особенности. Командиры – прапора и даже офицеры, не исключение. Во всяком случае, уж попробовали травку все. Даже кто не увлекался сам, держал ее как валюту. Приграничные районы с ДРА УзбССР, ТаджССР, ТуркССР были по-уши втянуты в торговлю наркотой. Местные бабаи держали все крепко, и могу сказать, что даже наши погранцы испачкались в подобных делишках. Не солдаты конечно…, если только по мелочевке. В провинциях Кундуз, Бадгис, Балх, Бадахшан, Герат, работали группы спецназа КГБ по выявлению контрабандных путей. В Иране за караван с наркотой при взятии полагалась смертная казнь, всех косили под чистую, прямо не отходя от кассы. Потому и шли караваны с героином через Союз, точнее через союзные республики. У них там все решалось полюбовно. Вот тебе и война… Мутные дела – одним словом. Тогда-то вся эта вакханалия и началась. Тот же идол афганских повстанцев (как принято сейчас их называть) Ахмат Шах, сколотил свою армию на бабки не столько от драгоценных камней, сколько на "белых" караванах.

Дорога на госпитальную койку и какой-то Офицер…

…Я этого гада уже не слышал. Горечь сковала горло окончательно. Это жрешь в бессилии свои слезы. Глотаешь их вместе с соплями, и зубы стискиваешь покрепче, что остались после подрыва. Еще что остается – кивать гривой, словно ишак. Кто знал тогда, что этот опыт стирать зубы от гнева в порошок и пережевывать все внутри себя, еще не раз пригодится в жизни. Больше даже, чем умение выживать в бою.

   Вспомнилась тут же бабушка, мать, отец… Не скрою, хотелось завыть в голос. Заорать – заберите меня из этого ада!!! Скорее!!! Пусть все это кончится, и я проснусь… Я хочу домой!

Всегда, когда плохо мы именно их вспоминаем, родителей… Думаю так все…

При "высадке" из госпитальной "буханки-таблетки" на месте возле рынка был хаос. Мне еще повезло, что я попал именно в такую "маршрутку". Народ подвозили на армейских грузовиках. Брезентовая "шишига" была всего одна, остальные просто борта. Как во время той…Войны…

   Я рухнул, возле сложенных на асфальте у клумбы мешков, не в силах больше держаться на ногах. Нужно было передохнуть. Нога затекла и гудела, словно к ней подключили 380 вольт. Сознание затуманилось. Какой-то офицер, что-то орал мне в ухо, видимо стараясь убрать меня с этой поклажи – но мне в тот момент все было "одинаково". Хотелось умереть. Все его выкрики про "Устав", про мою "оборзевшесть", казались детским лепетом в этом кошмаре и суматохе, а он сам нервным ребенком у которого отняли игрушку. Несколько воинов "аллаха" бегали туда-сюда, перетаскивая эти мешки, куда-то дальше, и пытались даже вытащить один и из-под меня. Да так осторожно, словно боялись меня потревожить или причинить какой ущерб. Наверное, действительно боялись, не смотря на мой жалкий вид, из-за торчащей в разрезе ушитой и замшелой "хэбэхи" тельняшки.

– Это ваш ш-ш-то ля борзОта?

– Да, да… за носилками бегали товарищ капитан…Наш…

– Забирайте… распиздяя… не то контужу…(любимая армейская присказка).

– Он уже…того… контуженный…

– До хрена привезли…

– Да не мало…

– Когда ж это блядство кончится…

   Что имел ввиду этот капитан для меня остается до сих пор загадкой. То ли он уже тогда ратовал за прекращение войны и его все же волновала участь раненых, то ли наоборот, его реплика означала – " Везли бы в другое место – это дерьмо… И так тесно".

   Оказалось, за мной пришел "дуст", "санитар-меняло", с которым я имел "честь" ехать в одной машине. Он выбил носилки и привел помощников.

– Ну, ты чего герой рухнул то, щ-щ-а-с занесем тебе … Бойцы ко мне!

   Два воина "ислама" подбежали, загрузили меня и потащили мои носилки.

– За "душегрейку" то спасибо, доставят бойцы… куда надо то…Тельник, то не сменяешь?

   Я собрался с силами. Постарался, что говорится, из последних сил – и глянул на него так, что он замолчал. Мы поняли друг друга. И особенно он. Вопрос сразу же снялся сам собой. "Дуст" видимо никогда не перегибал палку – наверное, уже знал нашего брата.

– Давай "соляра" неси десантуру… поплавнее …

   Это он на солдатиков этих, таджикских или узбекских. А сам то, кто?

   Меня пронесли мимо дежурных, офицера и прапорщика. Мордатый прапор в накинутом поверх "афганки" белым халате, который так бросался в глаза своей белизной в нарастающем утре грязных бинтов и крови, что-то писал в журнал. Офицер безучастно курил.

– Гляжу, работаешь Максимов … не покладая рук, … ох трибунал по тебе плачет, – выпалил "кусок", не отрываясь от своей писанины.

– Так точно .... икитыч…

– Какой я тебе, твою мать…икитыч. Устав забыл? Так я ж тебе напомню… Шо тама… покажь.

– Виноват товарищ .......щик .....– выпалил на одном дыхании мой "дуст" Максимов, глотая слоги, уткнувшись вплотную в своего непосредственного начальника, и быстро, что-то сунул тому под халат.