Читать книгу Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки - Игорь Матрёнин - Страница 6

Трудовые лагеря… Что-то тоталитарное и околотюремное всегда мне слышалось в этом жутковатом словосочетании. В эти «комфортабельные коттеджи», типа «барак», без отопления, удобств, с рядами железных кроватей и «винтажных» тумбочек для личных вещей (жестяной кружки, пачки печенья… ну, помните) завозили нас, бесправных школьников в летние месяцы, чтобы официально эксплуатировать детский труд на полях бескрайней Родины. Я даже не помню, чего же мы там такого полезного делали-то. Наверное, пололи что-то чрезвычайно важное и нужное или, наоборот, собирали некий богатый урожай, но точно вспоминаю одно – уставал я тогда, как пёс и ненавидел весь этот «труд благородный» всею душой.

Однако трудовая священная обязанность была не самым жутким, как вы понимаете. Регулярные атаки дегенератов-старшеклассников и деревенских деградантов были настолько по тюремному не эстетичны и жестоки, что приводить живописных примеров, извините, не стану. Лишь поблагодарю судьбу, что выдержал это «замечательное» всё и не сломался, как некоторые бедняги-сокамерники, послабее духом, вот для них это на всю жизнь останется сущим адом… Да, не многим эти наши замечательнейшие учреждения под вывеской «Трудовые лагеря» отличались от реальной «зоны»…

Видимо, я всё-таки не настоящий писатель, другой бы с садомазохическим наслаждением вывалил всю эту «захватывающую» чернуху на белоснежные страницы и запросто показал жизнь такой, какая она есть, и захватило бы дух у «требовательного» читателя, который только и ждёт этого и сладко боится. Ведь в этом и есть суть и цель настоящей литературы, верно? Но я схитрю, в моем фантастическом мире всё будет чуть легче и красивее. А вот совсем мрачные стороны детской советской жизни распишет кто-то другой.

Расскажу, пожалуй, лишь об относительно невинных шалостях «лагерных» деток.

Традиционные вымазывания ночью зубной пастой напрочь затмевают такие искромётные выходки, как ночные переливания воды из стакана в стакан над ухом несчастного спящего подопытного. Эта варварская процедура проделывалась, дабы вызвать у бедняги подсознательную жажду к немедленному, пардон, хождению «по-маленькому» прямо в кроватку.

Или замечательная придумка нашей милой детворы – «Петлюра». Это когда в глубокой ночи кровать мирно спящего головой к стене паренька резко поднимали со стороны нижних конечностей и переворачивали так, что бедолага оказывался стоящим на голове, лицом к стене и плотно прижатый этой самой кроватью к стенке. Вряд ли вы можете себе представить ужас задремавшего ребенка, среди мирного сна оказавшегося в эдакой перевернутой ночной вселенной. Да, нравы были… Где там ваши нежные «Очерки бурсы» салабона Помяловского!

«Очаровательная» школа наша под незабываемым «нумером сто семьдесят два», как оказалось, была одной из самых жестких в городе. А ведь слышал же я сказочные рассказы про блестящую школу № 66, где одиннадцать золотых медалистов за один выпуск было рабочей обыденностью…

Один мой «старинный» знакомый, перейдя из нашей дыры в другую школу «почище-с», по причине переезда родителей был насильно перетянут из категории равнодушных троечников в радужные отличники всем дружным новым классом. Там он немедленно начал встречаться с местной «красоткой-интеллектуалкой», а его тайные литературные опыты были приняты одноклассниками «на ура», и он стал одним из «полноправных ярких личностей», которые в детском кинематографе вызывают раздражение и даже некоторое смущение, но в жизни…

Как мне не хватало этого тогда в жизни! Если бы не музыка и книги – моя тайная отдушина, волшебный мир, в котором можно было много где спрятаться, я сошел бы с ума или просто сбежал из опостылевшего города. Только бы не идти больше в жуткие классы и не видеть ненавистных учителей, которых я терпеть не мог (ну, в основном, конечно) и гопарей-людоедов. Господи, как же можно было стать ТАКИМ?!! Что создает этих жестоких чудовищ, что водились в нашем, не самом «зверином» классе и ещё похлеще в «тюремных» других? Как может человеческое существо стать настолько завистливым, жестоким, совершенно равнодушным к чужой человеческой боли и даже, наоборот, обожать эту боль?!! Как же было их много этих зверьков, как же много…

Злобные девки втроём в приступе животной ревности отделали до «сотря́са» четвертую из-за «симпотного» парня, что знать не знал о них всех…

Абсолютно неадекватная училка Татьяна Аркадьевна по кличке «Аркашка» была уволены за то что, пробила башку своему несколько шаловливому ученику. Ну вот решила она, «новаторская педагоги́ня» наша, нерадивого парня немножечко… поучить. По Макаренко, так сказать, да Сухомлинскому. Причём, ненормальная она была в самом, что ни на есть, медицинском, патологическом смысле, и это было ясно видно и понятно любому завалящему ученику, а не то, что «прозорливому» нашему директору. Как её вообще могли допустить к обучению?! Мне страшно от этого дурдомовского факта до сих пор.

Она с наслаждением вела помимо основного предмета ещё печально известную «Этику и психологию семейной жизни» и выдавала там «архитезисы» такой вопиющей пошлости, что были они просто на гране дворовой похабщины. У неё был какой-то жутчайший «переклин» на сексуальной сфере, и каждая несчастная девчонка из нашего класса боялась до припадка, что эта ведьма заставит читать её вслух перед всеми что-то вроде этой её вечно неточной цитаты: «И срамные девки тоже, огурцом намазав рожи, и, почуяв в ляжках зуд – Стеньку Разина везут!». По теперешним меркам не смертельно, но тогда… Девочка и перед всем классом… Бр-р-р!

Моя первая учительница… Далее по стереотипу должно следовать что-то душевно-ностальгическое, но я помню лишь её массивный перстень из какой-то слоновой кости, которым она лупила по черепу каждого, до которого не умела достучаться косноязычным своим словом и её дикие навыкате глаза за огромными очками.

Алкоголик-препод по физкультуре Валентин Вениаминович или просто «Веник» «в простонародии». Персонаж «маньячной» внешности – тощий, жилистый, за пятьдесят, плюс лысина и седая бородка. Он мог заставить бежать, нас, бесполых существ в синих одинаковых сиротских трикошках и таких же майках с длинными нелепыми рукавами по кругу бесконечного спортзала и неожиданно и очень сильно бросать теннисный мяч в кого попало. Было больно и страшно. Различий между мужским и женским полом, между прочим, не делалось. В данном, конкретном случае… А вот в раскладе, когда девчурка посочнее неосмотрительно «замешкивалась» рядом с его кабинетом или в коридоре раздевалки, он грязно «зажимал» её самым мужланским образом. Он был сильный, как чёрт, подтягивался запросто пятнадцать раз в любом подпитии и с удовольствием участвовал во всех самодеятельных соревнованиях от плавания до бега. Помню предельно отчетливо, как я затравленно мямлил, делая доклад, будучи дежурным по классу, перед всем строем и страшным Веником: «Валентин Винимани… Венимами…». И как он не «прикнокал» меня тут же за подобную «дерзкую демонстрацию неуважения»…

Но в трудовом нашем пресловутом лагере нам немного удалось отомстить ему за тотальный беспредел. Веник имел милое обыкновение обходить весь лагерь поутру и дико горнить в свой горн таким кошмарным тембром, что даже птица-павлин из мультика про Барона Мюнхгаузена была по сравнению с этим ужасом сладкоголосой Сиреной. Однажды томным вечером личный горн садиста-физкультурника был заботливо забит мокрыми бумажками, жевательной резинкой и прочей требухой. Долго-долго он прочищал его горячим молоком, а мы наслаждались утренними безмятежными снами. Через пару дней, правда, рулады начались с удвоенной силой. Во-вторых, он получил зверского анонимного пинка, стоя, нагнувшись перед дверью в сарай, позорно влетел туда и был заперт. Естественно, найти дерзкого исполнителя не удалось. Ну и, в-третьих – коронка лагерного сезона! Ночью отважными злоумышленниками он был привязан к кровати и осторожненько (дабы не спугнуть сладкий запьянцовский сон) вынесен на улицу, и водворён прямо с кроватью же в самый центр спортплощадки, где совершались кроме того и милые сердцу утренние и вечерние поверки.

И всё же несколько слов в защиту дикого нашего Веника. Итак, для начала он научил меня на всю жизнь железному правилу – беречь единственное свое сердце и после каждой пробежки или любого нехитрого отжимания от пола обязательно и без вариантов делать «круговые» руками и глубоко и ровно дышать. Спасибо, помню, исполняю, помогает!

И ещё одна его смешная «фишка», что чудом не выветрилась из дырявой моей памяти, а почему не знаю и сам. Однажды один из «услужливых» ученичков предложил помощь суровому Вениамину на предмет закинуть какой-то спортинвентарь на полку с бестактными словами: «Валентин Вениаминович, позвольте, заброшу, я вас повыше!». На что «расчудесный» наш Веник, гордо подняв голову, изрёк, презрительно цедя сквозь зубы: «Ты меня не выше, ты меня длиннее, и, как говорил Наполеон Первый, я могу лишить тебя этого преимущества!». Такая вот презабавная монаршая отповедь!

В школе имелось несколько шаек садистов и вымогателей, а также выродки-одиночки огромных размеров и отвратительной наружности. Один из них, по мерзкой кличке «Пух», жирный, необъятный, с кошмарными ляжками, рыжим ёжиком на шишке-башке и лиловым родимым пятном на пол-лица мог запросто и наслаждением жрать отобранный через зверский мордобой бутерброд прямо в загаженном школьном сортире. До сих пор прекрасно помню, с каким демонстративным отвращением выдал ему даже этот, не менее опасный мерзавец: «Ну ты чё, б…я, Пух, я тут находиться-то не могу, а ты жрёшь! У тя чё, желудок, что ли собачий?!». Они воровали обувь, что получше, отбирали деньги, завтраки, плевали в лицо, могли нанести совершенно неожиданный и немотивированный удар такой силы, что очнувшись после минут десяти запредельной боли, ты не понимал, куда тебя, собственно, двинули – болело абсолютно всё внутри неокрепшего организма. Ломались носы, рёбра и люди вообще…

Одного моего гордого одноклассника пытались заставить склонить голову и в течение пары недель методично уводили за плиты у школы и били. Он не сдался и не стал униженно просить пощады, он выдержал всё. Безмерно уважаю его за это, и не знаю, смог бы я так…

Как-то на перемене мне обыденным манером сломали нос, кровь текла горячим ручьём и не хотела останавливаться, у меня вообще слабый нос, к моему «боксёрскому» сожалению. А посему в классе я принужден был сидеть, задрав голову, чтоб не залить почти белоснежную свою рубашку, на что славная учительница литературы молвила доброе: «Ну, хватит прикидываться уже, опускай свой нос и пиши диктант!». Сочувствие и милосердие учителей навсегда останется в сердце моём.

Я уже не говорю о постоянных попытках склонить нас к подлому стукачеству. Самых благонадежных, по мнению нашей «классной», ну то есть, отличников, дохляков, книгочеев и прочую дрянь, мягко выводила она в коридор и вкрадчиво просила указать на того, кто малевал рисунки примитивно-эротического содержания или творил ещё что-то нетрадиционное. Мне за многое стыдно в моей жизни, но грязным стукачеством я не замарал себя никогда. Я делал непонимающее и негодующее лицо, типа: «Какой ужас! Это же надо такую гадость-то сотворить!!! Но не в курсе я, ничего мне про то неизвестно, реферат я писал и вокруг ничего не видал, не заметил – вот так уж я был увлечён…». Уж не знаю почему, никто меня не учил сему священному правилу, и даже от благородного всегда отца моего никаких наставлений я не получал на эту щекотливую тему, но интуитивно, наверное, твёрдо знал, что грязнее и отвратительнее стукачества мало что может быть.

И это, заметьте, всего лишь то, что «рука поэта» поднялась написать о прекрасной школьной поре! Есть такое, что никогда не просочится через мелкое сито моего сугубо личного представления о Прекрасном.

Но тьфу на них, поганых упырей, смотри веселее, Читатель, это всего лишь моя минутная слабость, и далее снова начну-ка я быть ироничным, да и чего там, вполне даже себе романтичным! Хоть и не без врождённого средневекового цинизма…