Читать книгу Пространства - Игорь Поляков - Страница 8

Моросит дождь. Капли на лице как слезы. Тепло. Я бегу через сквер. Дышится легко. Деревья уже зеленые, цветет сирень. Голова кружится. Нужно успеть к третьей паре. Она наверняка еще в общежитии. Я не видел ее месяц. «Прости! Три месяца без тебя – три месяца без жизни», – правильные слова тщательно подобраны. И… не помять цветок, я приложил руку к груди – на месте. Все. Вот оно, общежитие. Третий этаж, большое окно приоткрыто, белый тюль, горит свет. Она дома.

Старое общежитие на Луговой мало чем походило на место для романтических встреч. Довоенное трехэтажное зданьице: бледно-желтые стены с облупившейся штукатуркой, раздолбанные ступеньки у входа, серая дверь на тугой пружине и вечный дед-полит рук на вахте. Но ее комната – это всегда отдельная вселенная в сонных мирах пустых серо-зеленых коридоров с запахом нескончаемого ремонта, сырости и обреченной зябкости. И стоило только приоткрыть дверь в эту вселенную, как золотистый свет из-под оранжевого абажура увлекал в беззаботный и разговорчивый уют. Здесь все в своей гармонии: запах дома, аромат чая для гостей, свежесть воздуха и нежность духов. Музыка, настраивающая на нужное настроение, доносится из поскрипывающего кассетника. Летние этюды в резных рамочках на фоне розоватых обоев с нелепыми цветами. Бабушкины коврики скрывают следы предшествующих обитателей комнаты. Самодельные полки, на которых старые и новые книжки выстроены в ряд не по росту, но по смыслу. Стол с красным инвентарным номером на ножке и вязаной цветастой скатертью сверху. На столе ручки, карандаши и конспекты пытаются спорить о своем превосходстве с фарфоровыми чашками на синих блюдцах. В огромном окне приоткрыта створка, и бледная занавесь танцует блюз с уличным ветром. Рядом кровать как трон, на котором – она. Свет из-под оранжевого абажура рисует ее силуэт, примятая подушка как холст. Она читает и улыбается о чем-то своем. Плюшевый пес с живыми глазами и красным языком улыбается у нее на коленях. Шотландский плед небрежно кутает ноги. Ей хорошо. В левой руке у нее яблоко, а правая придерживает страницу. Прядь волос прикрывает один глаз, но я вижу его небесную бирюзу. Вот она отрывает взгляд от книги. Теперь она улыбается мне и мир из гармоничного становится небесным, потому что я вижу ее глаза, лучистые, улыбающиеся. Это – ее мир, это она.

– Привет, – говорю я ей.

– Привет, – улыбается она.

Она откладывает книжку в сторону, плед падает на пол, пес послушно спрыгивает с колен. Я расстегиваю куртку и достаю теплый, чуть примятый ландыш. Она обувает свои яркие тапочки и сдувает прядь с глаз. Как ребенок. Я улыбаюсь, делаю шаг вперед и протягиваю цветок.

– Прости, – тихо говорю я, и ландыш оживает в ее ладони.

– Прощаю, – улыбаются ее глаза.

Она обнимает меня. Мы молчим. Дождь, замирая, роняет на подоконник редкие капли, я тихонько прижимаю ее голову к себе и вдыхаю тепло и яблоневый аромат волос. Мне спокойно. Ей тоже. Я знаю. Где-то внутри нее звучит музыка, я слышу ее – это наша музыка. Мы танцуем. Как всегда. Все позади. Я больше не оставлю ее. Мы вместе. Как тогда, у Геннадия на даче…

Девяностый год. Дача. У Геннадия – день рождения. Настроения ехать у меня не было. Совсем. На днях заканчивались каникулы – наши первые каникулы в университете. После выходных снова учеба: компьютеры, математика, программирование. Позавчера вернулся из армии друг, сколько было выпито портвейна, не помню. Вчера – серьезный разговор с родителями по поводу все той же учебы, а сегодня у Генки день рождения. Он пригласил почти всю нашу новую компанию к себе на дачу. Ох, ну и дача у них! Замок! Геннадий взялся сам собирать всех нас по городу на отцовской машине. В общем, можно сказать, что внешне Генка был самый что ни на есть мажор, к чему обязывало обкомовское настоящее его отца, но, по сути, какой-то он был совсем не мажористый. Ходил, как охламон, в потертых джинсах и таких же кроссах. Завязывал длинные волосы в косичку. Курил «Приму», слушал старый британский рок и пытался рисовать абстракцию. Хотя, пожалуй, он все же был мажором, потому что у него, наверное, у первого в конце восьмидесятых появился японский плеер.

Странный тогда был февраль, теплый до невероятности, почти без снега. Забрал меня Генка из дому. Ну никакого настроения! Сунул в руки огромную сумку с мясом, «шампунем» и вином. Рядом усадил свою болтливую сестру-малолетку. Поехали, в маши не греет печка, играет музыка. Предстоящая дорога обнадеживает заслуженной дремой, но тут мы сворачиваем с проспекта и подъезжаем к общежитию на Луговой.

– Генка, кого ты тут забыл? Мы ж должны сейчас Танюшку и Игореху на проспекте забрать, – спрашиваю я.

А сестренка его возьми да ляпни:

– А у Геночки тут любовь живет с подружкой! Ты не знаешь, Андрюшечка, а я вот сегодня слышала, как Генусик наш по телефону…

– Заткнись, дурочка, щас высажу и на тралике домой по едешь! – перебил ее Генка.

Впереди сидел Димон, наш дорогой Димон, душа компании, гитарист и авантюрист по жизни. Жаль, что его не будет на выпуске. После первой сессии он со спокойной душой отхватил пару по истории КПСС и еще с более спокойной душой собрался отчалить в Израиль. Но в тот момент он проснулся и выдал свое очередное великое изречение:

– Деточка, когда вы слышите нечто, спросите у собственных ушек: «А полезно ли для вас, ушеньки, слышать то, что вы слышите?» Поверьте, вам станет легше жить… – после этого Димон прижался к грифу своей гитары и так же тихо впал в дрему, как и вышел из нее полминуты назад.

– Генка, правда что ли? Какая еще любовь-морковь? Там же ребята ждут!

Я и понятия не имел, кто там вдруг у него появился, еще три дня назад на дискотеке он был совершенно свободен. Более того, эта идея с новым пассажиром была мне совсем не по нраву, по тому как с его младшенькой и сумкой мы занимали две трети всего заднего пространства «Волги».

Но тут дверь общежития громко хлопнула, даже Димон проснулся окончательно:

– Худшее позади, – молвил он. «Колхоз», – подумал я.

Из него выбежали две общаговские принцессы. На первый взгляд их различали только шапки, да и те по цвету – «сиреневенькавая и красненькавая», как выразился наш друг-философ.

– Энди, ты – весь вопрос, – не поворачиваясь, обратился ко мне Димон.

– Ну, и какая твоя, Ген? – спросил я. Настроение мое совсем уж покатилось вниз. Сейчас обе эти районные красавицы заполнят своими куртчищами все оставшееся пространство и мне точно придется посадить на колени малолетнюю Жанку.

– Красная шапочка… так вот, Красная шапочка – не его, – по-димоновски изрек Димон. «Не все так страшно», – подумалось мне.

Генка открыл окно и крикнул:

– Девчонки, давайте назад! – худшее, однако, подтвердилось. В общем, настроение мое в тот момент…

Рядом со мной открылась дверца и волной меня сдвинули на самый центр сиденья, именно туда, где удобно меньше всего. Звякнули бутылки. Справа меня прямо-таки задавила та самая Красная шапочка, которая не Генкина.

– Простите, сэр, я не помешала вам?

«Мы еще и шутим? Однако», – отметил я про себя, а вслух добавил:

– Нет, леди, вы принесли мне счастье, – я даже не попробовал улыбнуться.

Сиреневая шапочка рассказывала о каком-то модном бразильском сериале. Геннадий блаженно улыбался и ехидно посматривал на меня в зеркало заднего вида. Димон время от времени вставлял свои философские изречения, чем приводил в восторг Сиреневую шапочку. Красная же шапочка почему-то молчала и смотрела в окно. А я заслушался магнитофоном: Иглесиас пел о какой-то загадочной Натали. Мне стало окончательно тошно. Мысли уходи ли к будущим шашлыкам, которые покоились у меня на коленях в виде только что купленной на базаре вырезки. Короче, я закрыл глаза и загрустил вместе с Иглесиасом о далекой и неведомой Натали. Мысли крутились одна за другой: «Почему все так несправедливо устроено? Когда ты хочешь веселиться и гулять, идет дождь, снег, град, да все, что угодно, но только не солнце. А когда тепло, зиме конец, солнце, друзья рядом – все так противно и нескладно. Все кувырком и никто тебя не понимает. Ну почему я не пошел с парнями на озеро продолжать «встречать Славика»? Нет. Уж лучше я вылезу прямо сейчас, пока еще не выехали за город. И зачем еще Генка их взял – этих дурацких «шапок»?!» – но попросить остановить машину у меня не было возможности: Жанка больно вдавила свой острый локоть мне в бок, шарф вдруг неудобно перетянул горло, а та, которая Сиреневенькая, громко захохотала. Я умер.

Но тут Красная шапочка тихо дернула меня за руку и прошептала почти на ухо:

– Сэр, не позволите ли взять часть вашей ноши на себя?

– Нет, леди, э-э-э…

– Натали, сэр, леди Натали, – добавила Красная шапочка.

«А не все так далеко, – подумал я, посочувствовав Иглесиасу. – Знал бы брат Хулио, что Натали живет в первой общаге на Луговой… Что бы было с беднягой в его Париже…» – а сам ответил:

– Сэр Эндрю, леди… э-э-э… леди Натали…

– Что? – что-то недопоняла леди.

– Сэр Эндрю, говорю. Так вот сэры, леди, привыкли переносить все тяжести на себе.

Натали тихо рассмеялась, и в эту секунду паразит Генка резко затормозил перед воротами своей, мягко говоря, дачи. Меня бросило вперед и окончательно задавило сумкой. Я только и смог, что сдавленно выдавить из своего прижатого живота:

– Спасибо тебе, Геннадий.

Все засмеялись и выскочили из машины. А я остался. С сумкой на коленях, в животе, под ребрами, казалось, она была везде. Впереди, за стеклом машины, я видел ребят: все уже были в сборе, но никто не обращал на меня внимания. В маленьком зеркале заднего вида в пустой машине виднелась моя глубоко печальная физиономия. «Все-таки я прав: мир жутко несправедлив. Почему он никогда не считается с нами? Со мной? Вон они, мои люди, за стеклом. Но вот только почему я не с ними? Как будто все стали чужими. Почему когда ты находишь, то сразу теряешь? Почему Димон, мой Димон, с которым была выпита первая кружка самогона на картошке, с которым по ночам горланили песни под гитару, вдруг уезжает из моей жизни? Почему, когда мы собираемся в свой круг, в него должны вторгаться чужие, непонятные и чуждые существа? Генка, ну скажи мне, почему мы берем неизвестно кого и неизвестно в чем с собой? Почему ты подставил меня с этим дурацким задним сиденьем? Ради кого? И вообще, почему в этом мире так много нелепых шапок и курток? Красные и сиреневые… Как будто на свете нет других цветов и нет других шапок. Ну, почему они, бесцветные и бесформенные, всегда вторгаются в нашу жизнь? Вертелись бы на своих орбитах, чуждые создания Вселенной. Как же хочется больше яркости, жизни и праздника. Да ну вас всех! Щас вылезу и «разорву» этот ваш мирок. Больше жизни, Энди! Плевать на шапки!» – но не успел я довозмущаться, как кто-то потянул за сумку, все еще больно мешавшую мне дышать. Я повернул голову, чтобы увидеть наглеца и высказать, наконец, все, что думаю и о нем, и вообще об их вечеринке и…

– Ну что, сэр Эндрю, совсем приуныли, да? Раны боевых походов беспокоят начинающего рыцаря?

«Только этого еще не хватало, ну что тебе нужно? Чего ты хватаешь сумку?»

– Хочу помочь, – вырвалось у нее.

– Меч в груди застрял, леди… – ответил я на вопрос, но леди отчего-то засмеялась, все-таки потянула за сумку и окончательно избавила мой живот, колени и грудь от этой невыносимой ноши. По правде говоря, мне стало легче, и я добавил:

– Ах, леди, ну зачем же вы обнажили мою рану?

– Чтобы залечить ее, сэр, – как-то серьезно ответила местная мечта брата Хулио.

А может, мне просто показалось, что она ответила серьезно, и я взглянул на нее. Она уже была без этой нелепой красной шапочки и без шарфа. Да и она ли это была… Синий просторный свитер с широким вырезом обнажал тонкие ключицы, красивую шею с изящной золотой цепочкой и маленьким янтарным кулончиком. Длинные ухоженные светлые волосы чуть-чуть прикрывали лицо, а в ушах золотые сережки-ниточки отражали солнце. А еще была улыбка, от которой почему-то сразу стало тепло. И, конечно, глаза… Улыбающиеся глаза бирюзового цвета. Я даже не знал, что и ответить, но она продолжала:

– У меня есть отличное средство для вас, – я уже потихоньку выбрался из машины.

– Какое же?.. – но не успел я сказать что-то еще, как услышал крик из окна:

– Андрюха, ну чего ты там застыл? Тащи сюда мясо! – это был зов именинника.

Я словно очнулся, подхватил сумку, невпопад пожал руку мисс и сказал:

– Извините, леди, труба зовет, – она улыбнулась в ответ, что-то будто искрилось в ее глазах. «Нет, тут что-то не так», – подумал я и побежал в дом.

На крыльце меня ждал что-то жующий Геннадий:

– Давай сюда, тормоз! Что ты там завис? – он выхватил у меня сумку и крикнул маме: – Ма, уже несем!

– Геныч, так все-таки, кто они такие?

– Шашлыки! – сострил он, и я с силой пихнул его в бок, мне все еще хотелось отомстить за эту дорогу. – Да ладно тебе, Андрюха! – он похлопал меня по спине. – А че, скажи, Наташка-то – ниче, да? – и он, рассмеявшись, подмигнул мне.

– Дурак ты, Геннадий! – пока мне не хотелось шутить.

– Да наши они, факультетские, – мы вошли в кухню, Генка подхватил кусок колбасы и закинул в рот, – только с педа, – продолжил он, жуя сервелат. – Я с Вероничкой вчера познакомился, вечером. Она, бедняжка, в библиотеке припозднилась, а я как раз туда зашел, чтоб книжки с прошлого семестра сдать.

– Ну и ты, конечно, ее успокоил?

– Ага! – ответил мой друг-мажор и потянулся за вторым кусочком. – И даже до дома проводил. И даже полку у них в комнате прибил.

– И чаю попил… – добавил я.

– И чаю попил.

– И печенья поел…

– И печенья поел. И сказки им на ночь рассказал, – друг мой был явно доволен собой.

– Кому это – им?

– Да Вероничке и Наташке. Они ж вдвоем в комнате живут, – тут он пристально посмотрел на меня и предложил: – Кстати, старина, а ты бы не терялся, подкатил бы к Наташке, а?! Классная девчонка, веселая – атас!

Мне даже стало немножко смешно, и я ответил:

– Спасибо тебе, старина! Ты – настоящий друг. Но у меня немного другие планы.

– Да знаю я, какие у тебя планы, – он подмигнул мне. – Ладно, победы тебе! Иди, развлекай народ, – Гена взял сумку и стал выкладывать из нее содержимое.

Он знал, о какой победе говорил. Конечно, это была Ника Севастьянова. Что скажешь – богиня курса. Да нет, факультета! Вожделенная мечта всей мужской половины курса. Сегодня или никогда. После первой бутылки начну.

Настроение стало возвращаться. Оглянулся вокруг: солнце было уже низко, кроны деревьев и окна соседних домов отсвечивали багрянцем, воздух был по-весеннему теплым: вот-вот по явятся почки, где-то пела лесная птица. Я поглубже вдохнул совсем уже не морозный воздух, сердце забилось ровно, стало спокойнее, и уже было ясно, что вечер, пожалуй, может получиться. Позади дома слышались разговоры, бренчание гитары и смех ребят: Димон рассказывал последние байки под гитару, и я бросился к ним. Димка сидел на завалинке, что-то наигрывал на гитаре и одно временно рассказывал свою историю. Все внимательно слушали его и смеялись. Кто-то просто стоял и слушал, кто-то присел на корточки, а некоторые наливали чай из большого самовара. Кстати, здесь я увидел и наших «шапочек». И весьма оценил «сиреневенькавую», Генкину, как и все его вечерние старания. Она тоже была без шапки, да и зачем она ей, если у нее такие густые длинные локоны. К счастью, куртка тоже была не на ней, зато на ней была невозможная для того времени джинсовая мини-юбка, из которой тянулись весьма даже макси-ноги в модных сапожках, а бело-белый узкий свитерок только подчеркивал все достоинства выбора моего друга. В руке у нее была кружка с чаем, который выплескивался от ее заливистого смеха. Рядом стояла и «красненькавая». Она была немножко пониже ростом. Но все же в леди было что-то особенное. Неуловимое или загадочное… Нет. Гармоничное! Да. Именно так! От того, как она держала кружку, обеими ладошками, красивыми, как у музыканта, неспешно подносила ее ко рту, незаметным движением губ сдувала белый пар и делала едва уловимый глоток. Ее волнистые волосы спадали на приоткрытые ключицы. В янтарном кулончике вместе с ниточками-сережками отражались лучи заходящего солнца. Гармоничны ми были и синий просторный свитер, который небрежно свисал ниже бедер, и со всем не советские «джинсы-стрейч» под тон свитера, и такие же кроссовки, а главное – ее глаза, негромкий смех и… Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся.

– Хай, Энди! – передо мной улыбалась красавица Ника. В эту же секунду я забыл обо всех на свете. Вот это удача!

– Привет, Ника. Отлично выглядишь! – оценил я девушку, которая заслуживала оценки «сногсшибательно». Оказывается, юбки, как у «Мисс Киряевск-89», чем мне позже похвалился довольный собой Генка, уже вовсю входили в моду, но главное – какие ноги ходили в этих юбках! А это были ноги Мисс-Университет-Этого-Года Ники Севастьяновой.

– Спасибо, Энди, – она улыбнулась мне улыбкой американской мечты. – Что-то ты грустный?

– Как можно радоваться, когда солнце взошло только сейчас? – Ника оценила мой подхалимажный экспромт и, улыбнувшись еще ярче, спросила:

– Надеюсь, теперь тебе стало светло? – ей явно понравилась моя игра. Что ж, рыбка клюнула – вечер все-таки задался! И это моя награда. Я взял Нику под руку, и мы пошли в дом, по дороге обсуждая последний университетский вечер, где она дебютировала как певица.

Вскоре родители Геннадия уехали на служебной машине отца. Мясо было замочено. Стол накрыт. Это был просто волшебный стол! Начало девяностого года, а на столе – бутерброды с красной икрой, сервелат, колбаса «Московская» и еще многое другое, то, что в последние годы я не всегда ел даже по праздникам. Вот он – победивший социализм в отдельно взятой… семье. Но особых идеологических противоречий у меня не возникло, а желудок вообще как-то по-рабски сдался, так и не выказав к этой партийной роскоши никаких диссидентских взглядов.

За столом мы с Никой продолжили пустой треп, ей было даже смешно. Я уже и забыл и про леди Натали, и про Генкину «Мисс Киряевск-89», да и не заметны они были в этой чужой для них компании. Все застолье мы с Димоном соревновались в тостах. Через пару часов все тосты были сказаны, шампанское допито, портвейн давно начат. Пришло время танцев. Но сил и желания танцевать у меня не осталось, так что Ника была все же проиграна мною королю рок-н-ролла Димону. От шампанского, вина и близости камина голова шла кругом, и, наплевав на всех богинь мира, я бухнулся на скрипучий диван. Мисс-Город-Будущего-Года и Димон блистали. Мне было приятно на них смотреть. «Хорошо, что не облажался», – от этой мысли мне совсем расхотелось танцевать, я стянул со стола чей-то недопитый фужер с портвешком и опустошил его. Стало противно, я закрыл глаза и задумался о чем-то вечном, наверное, просто ни о чем. Все уже совсем развеселились. Каминный жар распарил меня, и я решил выйти на улицу.

Дверь – граница. Делаю шаг в новый мир. Боже, как хорошо! Февральский вечер был скорее похож на ранне-апрельский. Бесконечное ночное небо, далекие звезды, а воздух за городом необычайно свеж. Я глубоко, очень глубоко вздохнул, сразу же стало легче. Новый мир показался весьма привлекательным, по крайней мере, не душным. Я постоял так минут пять. Очень не хотелось возвращаться в тот, старый мир, но я подумал: «Нет, старина Энди, ты еще должен показать, чего стоишь. Веселее, дружище!» Я повернулся, рванул дверь на себя и…

С той стороны, где шумела музыка, воздух был жарок, словно из параллельного мира, на меня свалилась… Красная шапочка. «Ой, а я совсем забыл про мечту Иглесиаса…» Она, наверное, испугалась, потому как на мгновение прижалась ко мне, точно существо, шагнувшее в неизвестность, в иное измерение. Существо не понимало, что происходит вокруг, но вдруг ощутило какое-то родное и знакомое тепло, за которое можно ухватиться и быть в безопасности всю оставшуюся жизнь в новом и пока чуждом мире. Дверь захлопнулась. Стало тихо. Где-то продолжала петь лесная птица. Я почувствовал неловкость, но мне не хотелось отпускать Красную шапочку даже на мгновение. Теперь и я окончательно оказался в новом мире; и мне так же, как и этому существу, захотелось удержаться, зацепиться в окружении ночной бесконечности за свое, родное, то, что невозможно объяснить словами, но можно ощутить всем сердцем, спасительное тепло. Мы простояли эти мгновения, которые решали участь Вселенной, невольно прижавшись друг к другу. Наташа подняла на меня глаза и тихо рассмеялась. Мне тоже стало смешно, весь бесконечный стресс этого дня улетучился, и я неожиданно для себя предложил: «Пойдем потанцуем».

В доме громко надрывался Пресли. Но тут закончилась сторона кассеты и музыка оборвалась. Стало очень тихо, кто-то переставлял кассету. Несколько секунд мы так и стояли молча. Моя леди Натали (а чего это, собственно, она моя?) стояла, уткнувшись носом в плечо. «Опьянела», – подумал я, но… заиграла музыка. Что-то медленное. Я не смотрел вокруг, мы просто начали танцевать. Вдруг леди Натали заговорила. Она о чем-то долго рассказывала. Я слушал. И молчал. И не понимал, что происходит. Мне показалось, что танцевали только она и я. Света не было, только каминное пламя поблескивало оранжевым светом по стенам, оставляя на них расплывчатые тени. Не знаю, сколько времени это длилось. Мне потом сказали, что мы продолжали танцевать, когда закончилась кассета и все вышли на улицу за шашлыками. Может быть, мы слышали одну и ту же мелодию где-то внутри нас?

Потом мы пошли гулять по поселку. Дошли до речки. Удивительно, но уже в начале февраля лед на ней тронулся и теперь тихо плыл по реке. Не было даже ветерка. Но свитер леди Натали не был таким уж теплым, я заметил, что ей зябко, стащил с себя свой и напялил на нее. Было забавно, она засмеялась и состроила смешную рожицу. Я даже и не помню, о чем мы говорили тогда. Я наверняка рассказывал о своих глупых мечтах, глядя ей прямо в глаза. Она слушала меня и улыбалась – глазами, всем лицом. И мне захотелось обнять ее и прижать к себе так сильно, чтобы стать с ней одним целым и остаться на этом месте навсегда. Но я даже не поцеловал ее в тот вечер. Странно – мне было просто хорошо. Ни счастливо, ни громко, вообще кричать не хотелось, а просто было хорошо в ту ночь у ожившей после зимы реки…

…Меланхоличный дождь, как старый уставший тапер, по-прежнему играл на подоконнике свой блюз. Пожилой клен за окном подыгрывал ему, шелестя молодыми листьями, и прозрачная занавесь продолжала неспешный танец с уличным ветром. Третья пара уже давно прошла. Впрочем, с ней прошли и все наши пары. Завтра начинается подготовка к экзаменам. А через месяц – выпускной. Она будет в шитом на заказ платье с воздушными цветами весны – я увидел его на ней пару часов назад. А сейчас мы говорим обо всем подряд. Она шепчет мне на ухо что-то веселое и пустое. Смеется. Нам тепло вдвоем и спокойно. Вероника уехала на неделю домой – а значит, мы можем никуда не спешить и наслаждаться только тем, что опять вместе.