Читать книгу Пространства - Игорь Поляков - Страница 9

В кафе заходили завсегдатаи. Кто-то из знакомых подходил ко мне похлопать по плечу и поприветствовать «amicone[9] Andreo», я улыбался им в ответ. Старик подлил мне еще немного вина и подо двинул чашку с душистым капучино. Мы оба смотрели на фотографию, с которой и начался разговор. Я отпивал маленькими глотками то вино, то кофе, смотрел на фото и пытался сообразить, не забыл ли я отметить какую-нибудь важную деталь. Дон Франческо наслаждался любимым свежевыжатым соком и с улыбкой не то отца, не то деда о чем-то рассуждал сам с собой, поглаживая пальцами первое цветное фото из моего альбома.

Наташка весело улыбается в объектив, а я смеюсь, обнимаю ее, а там, на заднем фоне, Леша-музыкант играет блюз на саксе. Смешно и нежно: мы счастливы, пьяны, мы – герои. Этот мир, наконец-то, наш.

– Какие у нее красивые глаза, Андрео, – синьор Франческо с улыбкой смотрит на это самое фото, я молча соглашаюсь с ним. – Что я говорю? Да она просто красавица! А ты, bambino, еще совсем юный, и глаза такие веселые, не то что нынче, – пожалуй, он прав, я опять соглашаюсь и делаю глоток остывающего напитка.

– Жаль, что во Флоренции нет троллейбусов, синьор Франческо.

– Почему, сынок?

– Это очень красиво, padre[10]. Особенно, когда едешь ночью: троллейбус пуст, город тоже, а за окном идет дождь…

Почти полночь. Старенький троллейбус, шумно кряхтя и завывая, мчится от остановки к остановке. Он пуст. На улице декабрь, мокро. Началась привычная для наших мест зимняя оттепель: после первых морозов шел дождь. Капли ползут вниз по стеклу, закрывая собой неприглядные и промозглые виды пустынного зимнего города. Я всегда любил ездить по нему ночью в троллейбусе, но обычно мне приходилось возвращаться домой. Сейчас я ехал из дома.

Полчаса назад позвонила Наталья и сказала, что забыла передать маме испеченный ею торт и какие-то салаты. Завтра – мой день рождения, у нас дома собиралась вся моя родня и друзья. Но к чему такая спешка? Почему нельзя все отвезти завтра? Кто же поймет этих женщин! Я набросил на себя плащ и с большой не охотой вылез в дождливую полночь. До общежития ехать четыре остановки, я сидел у самого окна и наслаждался мозаикой капель, которые сонно ползли по толстому стеклу и преломляли в себе яркие огни рекламы. Но это была лишь прелюдия к настоящей симфонии. На второй остановке в троллейбус зашли два лохматых парня в кожаных куртках. Один играл на дудочке, а другой на гитаре. Это был очень знакомый и симпатичный джаз. На третьей остановке – две «цветастые» девушки-хиппи, которые в такт первым музыкантам отбивали бубнами звучный ритм. Ситуация становилась такой же сюрреалистичной, как и цветные картины за каплями дождя. Я улыбнулся. Мне даже подумалось, что это сон, очень милый сон в честь дня рождения. Мы подъехали к общежитию, я встал и направился к дверям, ночные музыканты следовали за мной. Это просто какое-то сумасшествие! Двери открылись – и музыка, которая следовала за мной по пятам, вдруг слилась в единый оркестр из саксофона, трубы и барабанов. Толпа народа стояла на остановке с транспарантом. Заиграл марш, и все вокруг запели: «К нам приехал, к нам приехал Андрей Михалыч дорогой!» Потом овации, потом опять веселый джаз, вспышки, потом… Потом лицо. Радостное, сияющее, смеющееся! Она выскочила из толпы, крепко обняла меня и, ко всеобщему восторгу, одарила меня зажигающим все вокруг поцелуем. Я успел взглянуть на часы – была полночь, был мой день рождения. Мне не нужно было вычислять, чья это идея, – это была ее душа.

Старик слушал меня завороженно, а когда я закончил, сказал с улыбкой:

– Да, пожалуй, стоит съездить в Рим к внучке и покататься на троллейбусе. Но к чему ты это мне рассказал, Андрео?

– К этой фотографии.

– К этой фотографии? – недоуменно переспросил он.

– Да. Через полгода после этой истории я снова ехал в пустом троллейбусе по ночному городу. Только ехал уже в обратном направлении…

У меня были совершенно ясные и глобальные планы. Многие из наших ребят уже на последнем курсе имели денежную работу: кто-то открывал киоски – считать-то нас научили. Кто-то шел работать в первые банки, а некоторые писали программы для крупных иностранных компаний. Я тоже подрабатывал в одной фирме, получая по тем временам весьма неплохие деньги. На факультете меня ценили, а моя дипломная работа должна была стать одним из важнейших событий нынешнего выпуска программистов. Мне даже предлагали остаться на кафедре, поступить в аспирантуру и через пару лет защитить диссертацию. Частенько я вел практические занятия у первокурсников: мне это нравилось, я любил поболтать с ребятами, тем более они прекрасно знали меня по студенческому театру, по нашим аншлаговым спектаклям. В общем, я дышал студенческой жизнью, и почему бы не продолжить ее и после окончания университета? Да вот только мои мысли и душа жаждали большого бизнеса, неминуемого. В те времена все это было ново для нашей страны. Казалось, стоит только сделать первый шаг – и мир сам падет к моим ногам или, по крайней мере, завертится вокруг.

За год у меня появились свои наработки, новые связи и идеи. Оставалось только получить из рук декана диплом и… слава Билла Гейтса останется в далеком прошлом. Ну и, конечно же, свадьба с самой красивой, веселой и умной девушкой на свете!

Я все четко и ясно выстроил в своей ближайшей жизни: защита диплома, выпускной, открытие фирмы, красивая свадьба в лучшем ресторане города, множество нужных и приятных гостей. Она в самом дорогом и красивом платье, я в роскошном костюме! Мы подъезжаем к ЗАГСу на единственном в городе лимузине. Корзины роз, аплодисменты гостей. Лешины музыканты. Брачная ночь в новом отеле для иностранцев. Свадебное путешествие в Прибалтику или Польшу. А потом – мой ежедневный и успешный бизнес. Она, конечно же, занимается нашим домом, и каждый вечер встречает меня романтическим ужином. Потом мы катаемся на моей машине по ночному городу и целуемся на набережной в парке. По выходным у нас собираются друзья, мы устраиваем веселые посиделки до самого утра. На праздники летаем в Париж, Лондон… и так далее, и так далее. Весь мир у наших ног.

Дело оставалось за малым. После выпускного вечера вся наша компания собралась на набережную встречать рассвет, и там, при всех, я задумал сделать своей королеве предложение. Бабушка накануне выпускного подарила мне старинные обручальные кольца, семейная история: в них в начале двадцатого века венчались ее родители. Девичье кольцо очень красивое: тонкое, словно переплетенное золотыми нитями, увенчанное маленьким голубым сапфиром, похожим на осколочек самого неба – как раз под цвет ее глаз! Мое сердце замирало от ожидания этого часа. Я продумывал и придумывал тысячи фраз. Она была достойна самой лучшей, самой красивой. Конечно, я встану на колено, по-рыцарски, как в нашей давней игре. Потом будет ее улыбка, сияющий небом взгляд, счастливое «Да!», объятие, горячий поцелуй и аплодисменты всех присутствующих. Нет, мир более чем прекрасен!

И вот выпускной. Ребята, которые были тогда в троллейбусе на дне рождения, играли свой джаз и на нашем вечере. Главным был Леша, известный в городе саксофонист. Я и Наташа уже несколько минут танцевали под медленный блюз. Я был немножко пьян то ли от коньяка, то ли от ее духов, то ли от нее самой. Вдруг кто-то окликнул нас. Это был уже не очень трезвый Геннадий с фотоаппаратом. Наташка обернулась и засмеялась. Я тоже улыбался, глядя на нее, она была совершенно счастлива. Вспышка заставила меня очнуться, и я крикнул Алексею:

– Лешка, сделай для меня, а? – он подмигнул и ответил:

– Для тебя, старина!

И его сакс волшебно заиграл «Натали», ту самую «Натали» из Генкиного магнитофона в машине. Мы танцевали и молча смотрели друг на друга. Вдруг она крепче обняла мою шею и с улыбкой, глядя прямо в глаза, сказала:

– Рыцарь мой дорогой, мы никогда не говорили о нашем будущем сразу после университета.

Странно, для меня это было всегда так естественно. Глупо, наверное, просто каждый день мы бывали с ней вместе: то на занятиях, то в ее комнате, то у меня дома или просто гуляли по городу, особенно весной и осенью. На лето она уезжала домой, но я приезжал к ней. Мне очень нравилось гостить в ее шумном и теплом доме. Да и вообще, у меня всегда было ощущение ее присутствия. Даже если ее не было рядом, она была рядом. О чем бы я ни думал про себя, я слышал ее ответ, интонацию, видел ее взгляд. Я знал, как она может прикоснуться ко мне, как посмотреть, о чем промолчать… Но тут в голове стали всплывать мои планы покорения мира, где, конечно же, она была королевой, но королем был все-таки я. И вот теперь моя королева задала мне этот вопрос. Я не нашелся, что сразу ответить, и из меня вырвалось:

– Так ведь мы же поженимся… – ее это очень удивило, и она на мгновение замолчала, потом лукаво так улыбнулась и сказала:

– Ты делаешь мне предложение?.. – все сразу пошло совсем не так.

Мы остановились. Она смотрела на меня, я на нее. Леша закончил «тему» и заиграл что-то бодрое. Мысли гонялись одна за другой. Вокруг все танцевали, а мы продолжали смотреть друг другу в глаза. Я взял ее за руку и повел на улицу. Все придуманные фразы, нужные и ненужные, пропали разом.

Что-то творилось в ее душе. Я знал это и был уверен, что она долго готовилась к этому вопросу. А тут еще и я ляпнул невпопад. Что же говорить?.. Мы вышли на крыльцо. Она зацепилась за что-то высоким каблучком, но я подхватил ее и крепко прижал к себе. Ее сердце сильно стучало, я провел рукой по волосам, пахнущим свежестью и яблоками. Вечер был теплым, стоял запах сирени, стрекотали июньские сверчки, а легкий ветерок обдавал прохладой. Словом, такой вечер может быть только в нашем городе. Мы сели на скамейку неподалеку. Говорить ни о чем не хотелось. Я не выпускал ее руку.

Наташа подняла глаза к небесам. Мне показалось, что своим взглядом она зажгла все звезды этого июньского неба. А я смотрел на нее, и сердце мое колотилось. Она улыбнулась и неожиданно, не поворачивая ко мне головы, спросила:

– Андрюш, а ты бы мог достать мне во-он ту звезду, а?

– Какую? – машинально переспросил я и тоже посмотрел на небо.

– Да во-он ту! – повторила она и показала своим изящным пальчиком на какую-то, ведомую только ей, звезду.

Я смотрел на светлое июньское ночное небо и очень хотел увидеть то же, что видит она, но у меня не получалось.

– Зачем мне какая-то звезда? Вот моя звезда, – сказал я и обнял ее покрепче, поцеловав в шею. Но она не обращала на меня внимания.

– Да нет же, Андрюша, я же себе прошу. Так достанешь мне эту звездочку? – спросила она еще раз, но как-то серьезно, и заглянула в мои глаза. Я поцеловал ее уже в щеку и ответил шутя:

– Достану! И ту, что рядом. И ближайшие две тоже. Все для тебя достану! – еще крепче обнял ее и положил свою опьяневшую голову к ней на плечо, мне было очень спокойно.

Она молчала, потом почти шепотом позвала меня:

– Андрюш… – я поднял голову, ее глаза были прямо перед моими, а тихое дыхание наполняло мое сердце радостью.

– Что? – также шепотом спросил я и улыбнулся, мне очень хотелось поцеловать ее в губы.

– Андрюша, ты можешь выслушать и ничегошеньки не говорить? – глаза опять улыбались.

– Да, – ответил я и все-таки поцеловал в губы, она засмеялась.

– Левка, я серьезно! – мы часто называли друг друга по прозвищам от наших фамилий: я – Левкович, а она – Антонова – Тошка-Антошка.

– Я тоже серьезно, Тошка, – и еще раз прикоснулся к теплым губам. Мне словно бы не хватало воздуха без ее дыхания, она почувствовала это и всей своей нежностью отдавала мне тепло и трепет губ. Секунды длились вечность или вечность длилась секунды. Наталья погладила меня по щеке, посмотрела куда-то глубоко в глаза, приложила палец к моим губам и загадочно прошептала:

– Тише. Тише… У нас еще целая вечность… – она провела пальцем по губам, я затаил дыхание и, как загипнотизированный, следил за ее взглядом. Вдруг она засмеялась, потрепала меня по щеке и сказала: – Дурачок, ну я правда хочу с тобой поговорить, – и чмокнула в лоб, как ребенка. Теперь и мне стало смешно.

– Ладно, заслужила. Все, давай говорить. Говорим.

– Нет, говорим я. Ты слушаем. Обещай, что ты не перебиваем.

– Обещаем.

– Хороший мальчик, – сказала она и в награду поцеловала в губы.

Кругом было тихо, только по-прежнему стрекотал сверчок, а неподалеку по дороге проезжали редкие машины и троллейбусы. Я опять взял в руку ее ладошку, ей, верно, стало спокойнее, и она начала:

– Тебе Генка ничего вчера не говорил на вашем мальчишнике?

– Да вроде бы ничего… – я попытался вспомнить, говорили ли мы вчера о чем-нибудь. Этой ночью у нас был свой «выпускной» с ребятами, которые жили в общежитии.

– Ладно, я так и думала. Слушай… – она говорила быстро, взволнованно, глядя куда-то перед собой. Видно было, что она долго готовилась к этому разговору – каждая ее фраза была продумана:

– Примерно два месяца назад я была в гостях у Геннадия дома. Его родители расспрашивали нас об учебе, о планах. Знаешь, для меня все всегда было ясно: место учителя в папиной школе ждет меня уже пять лет. Вероничка – натура творческая, увлекающаяся, так что школа – это не для нее. Впрочем, ты же знаешь, она уже два года параллельно изучает менеджмент на экономическом. Уж что-что, а руководить людьми и считать деньги она умеет и любит. А Генка… – я ее перебил:

– А что Генка? Мы же вместе собирались…

– Левка, ну ты же обещал! – она одернула меня за руку.

– Все. Молчу, – и блаженно вернул голову ей на плечо.

– Да, он что-то упоминал о твоих задумках… В общем, поговорили мы, поговорили, чай попили. И тут Евгений Федорович говорит: «Вот что, ребятки, есть у меня друг, учились вместе. Потом по партийной линии служили. Сейчас он серьезный человек в Ленинграде. Позвонил он мне после Нового года и сообщил, что есть в его кругах заинтересованность открыть в Ленинграде со временный частный институт высоких технологий. Есть средства, западные инвесторы. И нужны ему молодые кадры. «Я, – говорит, – слышал, сын твой университет заканчивает по этой части. Буду, – говорит, – Федорыч, рад помочь. Может, у вас там еще толковые ребята найдутся?» Мы смотрим на Генкиного папу и не понимаем. А он продолжает: «Итак, молодежь, институт уже открыли. С осени первый набор. Зарплаты высокие, перспективы далекие, командировки заграничные. Так что, Наталья, – это он ко мне обратился, – сообщай побыстрей своему Андрюхе. Получайте дипломы, к августу отыграем ваши свадьбы и… вперед в город Петров! Может, Генка, и ты, наконец, человеком станешь: в аспирантуру поступишь, защитишься. А Афанасич подсобит. Вон, Вероничка, умница наша, второй диплом на днях получает!» Мы опешили! Никто и слова не мог вымолвить. Знаешь, я хоть в тот момент и не поняла всего, но мне вдруг показалось, что внутри каждая петелечка, каждое колесико, как в часах, разом встали на свои места. Настолько все это было правильным.

Она замолчала: может быть, хотела услышать что-нибудь от меня, но мне было настолько хорошо в эти мгновения и все настолько же непонятно, что ее слова просто витали вокруг моей головы, не доходя до точки понимания. Подождав немножко, она продолжила:

– Потом Людмила Васильевна принесла пирог, и мы до глубокой ночи выпытывали у Евгения Федоровича подробности. Ты же знаешь, он все всегда узнает до мелочей. Кстати, Левка, ты заранее не дуйся! Генка сразу же тебе позвонил, чтобы ты пришел к нам, но мама сказала, что ты на фирме и будешь поздно. Мы просили передать, чтоб ты приходил в любое время, но ты так и не объявился… – я вспомнил, как мама что-то там передавала, но ехать мне тогда никуда не хотелось. – Мы проболтали в Генкиной комнате всю ночь. Это предложение просто захватило нас! Так интересно, необычно и столько возможностей! Представляешь: Питер, музеи, концерты БГ[11], ДДТ, Нау[12]?! А ночные посиделки? Генка говорит, что у него там полно друзей среди питерских рокеров. Да это же «Асса» живьем! Ты и Гена пойдете в аспирантуру. А там ты защитишься даже быстрее, чем здесь, я даже не сомневаюсь. Ты же у меня талантище! – она потрепала меня по волосам. – Вероничка сможет продолжить изучать свой менеджмент и преподавать. Ух, я даже представляю, как студенты ее будут и обожать, и бояться! Ну и я поучу богатеньких детишек что-нибудь посчитать. А еще, знаешь, я там буду рисовать: дома, мосты… Да там все можно рисовать! – она крепко сжала мою ладонь.

Я продолжал слушать, и постепенно смысл ее слов стал приближаться к той самой точке понимания.

– Да! Левка! Там и театр студенческий будет, а руководителя нет. Представляешь? Потянешь столько сразу? Ой, я была так счастлива, когда услышала об этом. Это же все твое! Я уже вижу, как тебя студенты будут любить. И студентки, кстати, тоже! Я даже уже ревную. Тебя ведь невозможно не любить. Ты же у нас звезда! А первокурсницы по тебе прям сохнут. Мы с Вероничкой обхохотались прям, как они тебя обсуждали. Помнишь, ты в октябре нас пригласил на свои занятия? Я и маме твоей рассказала на днях, они с бабушкой так обрадовались…

Точка понимания, наконец, была достигнута. Я поднял голову и посмотрел ей в глаза, они сияли и отчего-то впервые не обрадовали меня.

– Левка, ну как?!

– Отлично!

– Правда?

– Да.

– Ха! Здорово! – она поцеловала меня в щеку. – Знаешь, я так боялась. Целых два месяца готовилась тебе это сказать. Ты ж у меня упрямый ослик какой-то, – она улыбалась, а мое понимание уже прошло точку невозврата. – И…

– Что и? – я немного напрягся внутри, потому что ее глаза вдруг посерьезнели.

– Гордый ты, Андрей, – она всегда говорила, что думала, но тут же снова заулыбалась и добавила: – Ладно, проехали. Скажи лучше, что тебе больше понравилось? – улыбаться уже не хотелось, меня начала задевать ее правдивая непосредственность.

– Как вы все здорово за меня решили, – внутри меня стало расти странное чувство, смешанное с коньяком. Возможно, это было обычное раздражение, но что-то в нем было особое и оно обязательно должно было вырваться наружу.

– Глупенький, ну кто ж за тебя что решил? Это же все твое! Все кругом об этом говорят.

– Кто говорит? – чувство росло.

– Да все!

– Так кто все?

– Да хотя бы декан, преподы многие, отец твой опять же! Уж кому-кому, а ему, профессору, как не знать о способностях сына?!

– То есть вы лучше меня знаете, что мне нужно?

– Ты о чем?

Чувство наконец достигло губ.

– Да о том, как вы вообще смеете за меня что-то решать? Антонова, кто просил тебя говорить без меня с родителями? Тем более обсуждать с чужими людьми? – мой голос нарастал вместе с рвущимся из меня чувством.

– Это с кем?

– Да какого хрена ты треплешься с Генкой и его батей-партийцем о чем ни попадя?

– Левка, ты чего? – она опешила.

Я поднялся со скамейки.

– Какой я тебе Левка?! Какой институт? И вообще, Антонова, какой, нафиг, Питер?! Эти коммуняки старые бабло свое отмывают через всякие институты и прочую фигню! А вас, овец безмозглых, используют! Тоже мне благодетели – Федорыч, Афанасич! – я огляделся по сторонам, нестерпимо захотелось закурить, хоть никогда и не курил, но поблизости никого не было. Она смотрела на меня снизу вверх. – Ты думаешь, что все будет так красиво, как ты описала? Ты думаешь, рокеры-шмокеры будут приходить? А БГ у нас по утрам кофии распивать? Антонова, ты что, дура, что ли? А про Генчика мне вообще смешно! Аспирантура!.. – я засмеялся. – Да он, как только оторвется от бати, так сразу и сопьется! Уж я-то его знаю. Пацифист хренов! Нет, конечно, он будет с рокерами тусоваться, но только будет с ними водку жрать! Слышишь ты, вод-ку! О-ой… – я вдохнул побольше воздуха, – какие же вы дети наивные! – она молчала.

Вдруг кто-то похлопал меня по плечу, я обернулся – позади стояла некая девица с вызывающим макияжем.

– Молодые люди, – обратилась она низким голосом, – у вас не будет закурить?

Я оценил ее с ног до головы и бросил:

– Сами ищем, – она улыбнулась.

– Извините, – ответила она и крикнула стоявшей у дверей ресторана подруге: – Нету, Рит, – и пошла прочь, я глянул ей вслед и повернулся обратно к Наталье. В голове разом промельк нули все полетевшие прахом планы этой ночи. И мне ни с того ни с сего захотелось сказать ей что-нибудь очень обидное, но эта самая обида перехватила горло, и я зло, как только смог, процедил сквозь зубы:

– Так вот, милая. Уж от тебя-то я такого не ожидал. Слышишь, ты… ты… как ты только могла?! – меня начинало трясти.

Наталья смотрела на меня непонимающими глазами. Над нами светил яркий желтый фонарь, и ее лицо казалось каким-то не естественно бледным. Она тихо поднялась, не сводя с меня глаз. Но то самое чувство, смешанное с коньяком, усталостью и обидой, уже не просто текло из меня, оно клокотало внутри. И я говорил ей все подряд. Все, что вырывалось из меня. Она слушала, даже не моргая, и ни единый звук не сорвался с ее губ. Наконец слова закончились, мне стало гораздо легче, я даже глубоко вздохнул от облегчения. Она по-прежнему не отрывала своего взгляда. Мне стало опять не по себе.

– Ну, что ты молчишь? – уже спокойным голосом спросил я.

Она впервые за эти минуты закрыла глаза, лицо напряглось, и тут на меня выплеснулся жар ее открытых глаз, которыми она оценивала что-то глубоко внутри меня, даже то, что мне было недоступно. Стало жарко и холодно одновременно.

– То есть решать за нас, за меня должен ты? – она смотрела на меня так, будто прочитывала все мои мысли.

– В отличие от вас всех, я способен принимать однозначные решения.

– И что же ты тогда решаешь? – холодно спросила она.

– А что я должен, по-твоему, решать?

– Что-то однозначное.

Я смотрел на нее и не знал, что ответить, ее лицо было непроницаемо.

– Итак? – повторила она.

– Да пошли вы все, – я швырнул на асфальт какую-то скомканную бумажку и отошел в сторону.

С минуту я стоял спиной к ней, засунув руки в карманы, и смотрел на проезжающие по дороге машины. Голова шумела, начало покалывать сердце. Вся ситуация была какая-то идиотская, и нужно было хоть что-то сказать. Я резко повернулся в ее сторону.

Но она стояла все так же, не шевелясь, с осанкой царицы, холодно глядя на меня, ее взгляд остужал и успокаивал. Я не нашелся, что сказать ей именно в этот момент, лишь смотрел на то, как же она все-таки прекрасна в этом воздушном светло-салатовом платье! Даже под бледно-желтым фонарем. И вот сердце перестает колоть и грудь наполняется восхищением лишь от того, что я смотрю на то, как спокойный ветер чуть теребит кончики завитых волос, покоящихся на тонких ключицах; как светлая прядь снова прикрыла один глаз. На все те же золотые сережки-ниточки в ушах под волосами, на узкое ожерелье из мелкого жемчуга вокруг шеи. На открытые плечи, отражающие свет фонаря и полной луны, словно покрытые матовым шелком. На изящные руки, достойные кисти художника. Рисуя совершенный силуэт, они заканчиваются утонченными запястьями в браслетах из того же ярко-белого жемчуга и легко касаются бедер. Она вообще вся неподвижна, только ночной июньский ветер сонно покачивает невесомую ткань платья. Мы смотрим друг на друга. Мне очень хочется, чтобы она заговорила первой, и она говорит:

– Так ты принимаешь однозначное решение?

Я вдруг словно бы очнулся от ее вопроса, и то странное чувство снова стало нарастать во мне. Я зло посмотрел на нее, но она по-прежнему даже не шелохнулась и даже не моргнула. Тогда я тихо ответил:

– Хорошо, приму, – постоял секунду, надеясь, что она скажет еще что-нибудь, но она молчала и смотрела прямо в глаза. – Я приму, – бросил на нее последний взгляд, развернулся и пошел прочь. Быстрее, еще быстрее. Строй желтых фонарей провожал меня к остановке.

Троллейбус подошел скоро, он был пуст. Я стоял у заднего окна. Желтые огни перед остановкой быстро удалялись. Отчего-то вспомнился тот, декабрьский, троллейбус. Жаль только, что теперь не было дождя и капель на стекле. Больно закололо сердце, все свалилось разом: напряжение перед экзаменом, беготня с подготовкой вечера, последний «мальчишник» в общежитии, коньяк и этот дурацкий…

Остановка. Дом рядом. Какое счастье, что мои уехали на дачу. Боль становилась все сильнее, но я достал бутылку водки, налил стакан и залпом выпил. Поплелся в спальню, по пути стянул галс тук-удавку, скинул пиджак и рубашку. Грудь сдавливало, как жгутом. На лбу выступил холодный пот. Я полез в карман брюк, чтобы достать платок, и вдруг из него на пол вывалилась коробочка, а из нее выскочило кольцо. Этот «осколок неба» поблескивал на полу у окна от яркого света луны. Я ухмыльнулся и, совершенно обессилевший, свалился на кровать. Окно было открыто. В соседнем дворе мальчишки под гитару фальшиво пели Цоя. Все еще стрекотал сверчок и дул все тот же легкий ветер, но мне было душно, тело покрывалось холодным липким потом. Я заставил себя закрыть глаза. Голова неприятно шумела. Звуки стали расплываться. Внезапно острая режущая боль разлилась от сердца к лопатке, я громко застонал, повернулся на бок и забылся.