Читать книгу Доктор Ахтин. Патология - Игорь Поляков - Страница 9

Ночь прекрасна. Свежесть после дождя. Пахнет влагой и озоном, свежей травой, землей и формалином. С обнаженного холма виден лес, – бескрайний и бесконечный. Я знаю, что тайга имеет начало и конец, но её размеры завораживают меня. Уже не раз я пытался выйти из бескрайнего леса, но в детстве мне потребовалась рука той, что вывела меня к свету далеких фонарей, а примерно год назад, – многочисленные жертвы и визит в Храм.

Я уважаю таежный мир. Нет, не боюсь, – уверен, что рано или поздно тайга отпустит тебя, как бы ни казалось, что лес гипнотически бескраен. Как равный с равным, просто с удовольствием смотрю в лесную даль.

Сидя на краю ямы, – примерно два на полметра, – я пытаюсь понять самого себя. Это как сбор анамнеза у больного: чем болел, и как протекала жизнь, когда появились первые симптомы и как они проявлялись, как прогрессировало заболевание, и когда в первый раз понял, что пора обращаться к врачу.

Когда-то давно я сделал первый шаг. На пути, ведущем к свету далеких фонарей. Сначала я двигался наощупь. Особенно в юности. Богиня не часто помогала мне, даже я бы сказал, реже, чем хотелось бы. Однако она всегда появлялась вовремя, словно знала, что мне нужна её помощь. Как это было после школы…

После успешной сдачи выпускных экзаменов в школе, я написал в военкомате заявление с просьбой отправить меня в ряды Российской армии, так как я горю желанием исполнить свой патриотический долг. До восемнадцатилетия оставалось три недели, и ничего не мешало мне вновь попробовать быть, как все остальные люди.

Военком, поджарый подполковник, прочитал мое заявление, ухмыльнулся и отправил меня на медицинскую комиссию.

Вначале было неудобно ходить в одних трусах от врача к врачу, но скоро я привык. По грустному лицу медсестры, измерявшей мой рост и вес, я понял, что мне будет нелегко. Зрение у меня оказалось нормальное, и со слухом оказалось все в порядке. Невропатолог – стучал молоточком по коленям, водил им перед моим лицом, заставлял махать руками – тоже ничего не нашел.

Сложности возникли у хирурга. Нужно было снять трусы и обнажить головку. Я покраснел от пяток до макушки. Хирург (женщина лет тридцати) удивленно посмотрела на мою реакцию и сказала мне, чтобы я «быстро и полностью» обнажил головку полового члена. Затем повернула меня, заставила наклониться и раздвинуть руками ягодицы. Все остальных врачей я прошел на автопилоте, находясь под впечатлением от посещения хирурга. Очнулся только тогда, когда мне сказали, что я годен к строевой службе и завтра должен быть на областном призывном пункте. Куда я на следующий день и отправился. Отец утром позавтракал вместе со мной, сказал какие-то дежурные слова, дал денег (очень немного, сутки на них не проживешь), помахал рукой на прощание, сказал – пиши, и ушел на работу. Я обошел квартиру, попрощался с этим спокойным уголком, где я жил словно в ракушке. Меня обуревали разноречивые эмоции – страх неизвестности, неуверенность в себе и завтрашнем дне, ощущение своей никчемности и знание, что все это видят. И в то же время, ветер перемен дул мне в задницу, я чувствовал его холодок. «Новые люди, новые земли», – напевал я однообразные слова всю дорогу до призывного пункта.

Днем нас, около тридцати защитников отечества, отправили на железнодорожный вокзал, где погрузили в состав, следующий на Дальний Восток.

Мои попутчики по плацкартному купе вели себя по-разному. Федор, крепкий парень с серыми глазами, с трудом стоял на ногах. Ему было тяжело после проводин. Саша, которого провожали родители, очень их стеснялся. Я послушал, как его мать назойливо и неутомимо учит его, как вести себя, если промочит ноги, напоминает о необходимости два раза в день чистить зубы, кушать все, что дают и брать добавку, и… дальше слушать я не мог. Излишняя материнская забота утомляет, впрочем, её отсутствие оставляет чувство обиды и одиночества. Четвертым к нам пристроился капитан, который сопровождал группу призывников.

В плацкарте мы, расположившись на своих местах, минут пять смотрели в окно на мелькающие пейзажи. Затем Федор достал из рюкзака бутылку водки. Капитан заметно оживился. Саша, вырвавшись из-под маминой опеки, всем своим видом демонстрировал, что он свой, рубаха-парень. Я тоже поддержал компанию, но, так как никогда не пил ничего, крепче кефира, после двух рюмок отключился.

Далее, в течение суток, жизнь была, как хаотичная мозаика светлых и темных промежутков. Провалы в памяти перемежались с картинками моего бытия – вот я блюю в загаженное очко, вот Федя ведет меня по качающемуся на волнах перрону, вот помятый капитан сдает нас другому офицеру, и мы снова грузимся в вагон.

Очнулся я от острого желания. Придерживая обеими руками мочевой пузырь, сполз с полки.

– Очухался, – сказал Федор. Они с Сашей и еще двое парней сидели за столом. Мой взгляд остановился на бутылке и желудок болезненно сжался. Вихрем домчавшись до туалета (на мое счастье, он был не занят), я умудрился мочиться и блевать одновременно. Поплескал холодной водой на свою гудящую опухшую голову, прополоскал рот, в котором тараканы нагадили, и решил – больше ни капли этого дерьма.

Когда я вернулся в купе и отказался от предложенной рюмки, то Федя объяснил мне, что, во-первых, это самый лучший метод лечения. Во-вторых, он, то есть Федор, только что рассказал, какой ты, то есть я, крутой парень, особенно в плане баб и выпивки. И, в-третьих, отказ является проявлением неуважения к коллективу.

Коллектив я уважил, потому что хотел быть крутым, особенно в плане баб. И через несколько минут, действительно, стало лучше. Я включился в общение и, так как был самый трезвый, видел, что каждый говорит о своем, и все слушают друг друга. После второй, ощутив физический и душевный подъем, высказал свое мнение о последних событиях в стране и мире, о силе духа наших парней, воюющих в горячих точках, и о бабах, оставшихся дома. В какое-то мгновение, я понял, что все слушают только меня. Потеряв реальность на фоне алкоголя, ударившего по мозгам, я красочно и подробно описывал сексуальные оргии с Катькой (не знаю, почему, но я выбрал подружку Кости для своего пьяного бреда). Стоило мне на неё посмотреть, и она уже была готова. Заводилась с пол-оборота. Еле досиживали до конца урока, затем бегом в сторону спортзала, – там под лестницей был укромный уголок. Юбку поднимает, а там уже ничего нет.

Дальше я вывалил на замерших попутчиков всю информацию, почерпнутую мной из порнографических журналов. Тело, теперь уже без имени, созданное в моем воображении на основе цветной полиграфии, глухо стонало. Двигало бедрами. Я протянул руки к груди, качающейся в такт движениям.

Но тут кончил Саша. Он еще на Катьке выпучил глаза и дышал через раз, а на безымянном теле захрипел, держась обеими руками за штаны.

– Вот они, какие, женщины, – сказал Федя, отвлекая внимание от красного, как рак, Саши, – ну, за них, проклятых.

Замахнули, выдохнули. Чтобы отвлечься, переключились на спорт. Выпили за российских чемпионов всех времен – от древнегреческих олимпиад до наших дней. Потом провал в памяти практически до конца поездки.

Раннее утро. После трех дней пути земля под ногами дрожит в такт движения поезда по рельсам. Ощущаю себя мерзко – в теле слабость, в голове муть. Старательно вдыхаю божественно вкусный хвойный воздух. Мы идем по грунтовой дороге, которая, как бесконечная река, течет по бескрайней тайге. Постепенно оживаю. Когда после очередного поворота дороги, мы подходим к железным воротам с красной звездой, я уже чувствую себя относительно хорошо, с интересом смотрю на окружающую жизнь.

После бани и переодевания в военную форму, посмотрел на себя в зеркало и понял – родина в опасности. Висящая мешком на худом теле форма, перетянутая ремнем, и пилотка на опухшем лице. Из коротких рукавов торчат кисти рук, а тонкие ноги в штанах цвета хаки утонули в раструбах кирзовых сапог, в которых портянки сразу сбились к носку.

Вечером появился капитан и толкнул речь перед строем, из которой я понял, что мы молодые бойцы и нас целый месяц будут учить защищать Родину. Затем он ушел, а сержант Хаматгалеев (я не националист, но внешний вид сержанта напомнил мне о нелегкой доле русичей под монголо-татарским игом) кратко, емко и образно объяснил, что нас ждет и в какую позу он нас поставит в процессе освоения всего многообразия воинских знаний.

В последующие дни я понял, что он имел в виду. С подъема до заката не было ни одной свободной минуты. Оказалось, что солдат должен много уметь. Помимо умения с криком «ура» бежать в атаку и стрелять в сторону противника, надо еще уметь подшивать воротнички, стирать и гладить свою форму, мыть пол, чистить очко, подбирать раскиданный мусор и совершать массу других далеких от штыковой атаки действий.

Сержант много внимания уделял спортивной подготовке – от утренней трехкилометровой пробежки до частых занятий на перекладине. И, если в утренние пробежки я быстро втянулся, то перекладина была для меня виселицей, то есть, я на ней висел, как мешок. Любимой забавой для сержанта было гонять нас по несколько раз в день по полосе препятствий. Я проклинал тот день, когда мать решила не делать аборт, я посылал подальше все национальные меньшинства страны, я напрягал свое слабое тело в попытке преодолеть препятствия, но полоса была для меня непреодолима. Как правило, я застревал на шведской стенке, ну, если раньше не падал с бревна или не допрыгивал до другого края рва с водой. Все сидели на траве и прикалывались над моими нелепыми прыжками на шведскую стенку.

Я отдыхал, когда мы учили устав воинской службы и маршировали строевым шагом на плацу. В свободное время вечером большинство, приготовив все на завтра, садились писать письма домой. Я сидел и размышлял, кому бы мне написать, но, кроме отца, писать было некому, а ему я писать не хотел. Во всяком случае, пока. Я бездумно смотрел в окно на заходящее солнце, такое же одинокое в холодном космосе, как я. С радостью услышав сигнал отбоя, я ложился спать, но следующий день и новые проблемы приходили вновь.

В одно прекрасное утро я получил удовольствие от пробежки – бодрящая утренняя прохлада действовала возбуждающе. Я чувствовал легкость в теле, мой нос вдыхал лесные запахи, несущие ароматы свободы, мои окрепшие за месяц мышцы работали, неся тело по маршруту утренней пробежки. В этот день мы были на стрельбище. Я впервые держал в руках настоящий автомат. Утренняя эйфория в сочетании с приятной тяжестью оружия в руках дала результат – все три пули, данные нам для стрельбы, я всадил в мишень. У меня возникло ощущение, что мишень сама приблизилась ко мне. Осталось только нажать на курок. Мне даже показалось, что все посмотрели на меня, как-то по-другому, может быть не уважительно, но с интересом. Сержант Хаматгалеев, явно от меня этого не ожидавший, скупо похвалил.

Затем пришел день, когда командир дивизии решил посмотреть, что за бойцы пополнили ряды его дивизии. Я стоял в строю по стойке «смирно» и молился, чтобы меня не заметили, но, будучи правофланговым, я выделялся ростом.

Полковник остановился напротив меня и, постукивая ритмично палкой по сапогу, оценивающе посмотрел.

– Рядовой. Бегом на полосу препятствий, покажи, чему тебя научили.

Он еще не договорил, а я уже знал, что меня ждет. Боковым зрением я увидел, как изменился в лице сержант, и замерло дыхание в строю. «Видимо, у полковника полоса препятствий тоже фишка», – запоздало подумал я, встретился глазами с ним и, прочитав там сомнение в моих способностях, лихо ответил:

– Есть, бегом на полосу.

Строевым шагом вышел из строя. Чувствуя на своей спине взгляд полковника, слыша ритмичное постукивание палкой, я побежал к полосе. Ну, что же, полоса, так полоса, легко преодолею. Не останавливаясь и даже не пытаясь балансировать руками, пробежал по бревну. Прополз под натянутой сеткой, не задев её задницей. Легко, как кенгуру, перепрыгнул через ров с водой. Разбежавшись, прыгнул на шведскую стенку и перемахнул через неё, даже не поняв, что это было непреодолимое для меня препятствие.

Слегка запыхавшись, подбежал к полковнику и, перейдя на строевой шаг, остановился в метре от него.

– Товарищ полковник. Ваше приказание выполнено. Разрешите встать в строй.

– Молодец, солдат. Как фамилия?

– Ахтин, товарищ полковник.

– Молодец, Ахтин. Вот таких бы бойцов нам побольше, – лицо полковника (жирное, пористое с короткими сальными волосами и носом картошкой) светилось от удовольствия. – Встать в строй.

– Есть.

По всем правилам строевого искусства встал в строй, ощущая себя незаменимым бойцом Российской Армии.

– Сержант Хаматгалеев.

– Я, – сержант на своих кривых ногах вышел из строя.

– Объявляю благодарность за хорошую подготовку молодых бойцов.

– Служу России.

После того, как все начальство разъехалось, сержант подошел ко мне.

– Что это было? – спросил он.

– Не знаю, – честно ответил я.

– Значит, ты меня не боишься, – сделал глубокомысленный вывод сержант, – в состоянии аффекта из-за страха перед полковником ты легко смог преодолеть все препятствия, а меня ты не боишься.

Было заметно, что это умозаключение его очень расстроило.

После отбоя я думал о том, что произошло сегодня. Во мне происходили изменения, благодаря которым я избавлялся от своих комплексов, от страха, погружающего мой разум в состояние панической прострации. Я мог делать все – то, что был способен делать в реальности, и на что был не способен. А главное, это ощущение куража и кайфа мне нравилось. Я чувствовал себя человеком, которого уважают и с которым считаются. Уже засыпая, я понял, что мне бы хотелось, чтобы это состояние всегда было со мной.

Я хотел быть таким, как все, и чтобы меня уважали.

Тогда я еще боялся пойти своей дорогой.