Читать книгу Чужая земля - Игорь Пресняков - Страница 1

На работу Артемка Топорков всегда приходил первым. Еще окутывали город серые предрассветные сумерки, а он уже крутился вокруг своей «единички» – видавшего виды трамвайчика под номером один.

Последний губернатор считал пуск городского трамвая не просто насущной необходимостью, а своим личным долгом перед населением. Озаренный светлой идеей губернатор собрал средства, пригласил из Петербурга молодого инженера Дудочкина (ученика и сподвижника Графтио), реконструировал маломощную электростанцию и на праздник Святой Троицы в год 1913-й от Рождества Христова сделал горожанам подарок. При огромном скопище народа по линии прошел первый, разукрашенный гирляндами, вагон. Его так и назвали – «Единичка». Трамвайчик был тогда молод и полон сил – он блестел свежей краской, чистыми окнами и задорно урчал двигателем. Таким и увидел его десятилетний Артемка Топорков.

С тех пор мальчик мечтал быть вагоновожатым. Он частенько прибегал в депо поглазеть на пересменку машинистов и поинтересоваться, как протекает ремонт машин.

Между тем любимые Артемкины трамвайчики исправно возили пассажиров и вместе с ними терпели невзгоды наступившего лихолетья. Неутомимый работяга Единичка таскал по рельсам бойцов Красной гвардии и даже пару раз, увешанный кумачовыми лозунгами, использовался как революционная трибуна. Трамвайчик не жаловался – он только хотел, чтобы люди обратили внимание на его износившийся мотор, обшарпанные стены салона, грязный пол и выбитые пулями стекла. Однако люди не обращали внимания на здоровье Единички, более того – он все чаще становился им ненужным. Порой целыми месяцами стоял трамвайчик рядом со своими младшими собратьями в холодном пустом депо, пытаясь понять причину жестокой неблагодарности людей. Именно людской неблагодарностью и черствостью наивный трамвайчик объяснял отсутствие тока, машинистов и мастеров-ремонтников.

Однажды жарким июльским днем 1919 года о нем вспомнили. В депо явился человек в кожанке, с силой хватил Единичку кулаком по ржавому борту и попросил: «Ну, братец, не подведи, послужи!» Трамвайчик так обрадовался, что тут же простил грубость и забыл напомнить, что уж не столь хорош и резв, как прежде. Единичка должен был перевезти боеприпасы из центра города поближе к порту. Вагон нагрузили тяжелыми ящиками, трамвайчик поднатужился, выехал из темноты депо на улицу и готов был уже понестись во весь опор, но тут его стальное сердце не выдержало, и он остановился, глупо и бестолково зачихал и замер.

О трамвайчике вспомнили три года спустя. Весной 1922 года первые рабочие вернулись в депо. Единичку основательно подлечили и передали новому персональному хозяину – машинисту Артему Топоркову. Он вырос в стройного юношу, и поначалу трамвайчик его даже не узнал, но любопытные добрые глаза выдали того самого мальчишку, который крутился в депо со времен первого рейса. По тому, как Артемка поздоровался с ним и ласково провел рукой по спинке скамьи, трамвайчик понял, что они подружатся.

Сегодня день начинался как и всегда. Артемка вывел Единичку на маршрут и неторопливо покатил к остановке. И машинист, и трамвайчик любили именно так начинать работу – медленно, с ленцой проехаться по пустынным улицам.

Алое зарево разливалось в небе, купалось в кудрявом, поднимавшемся от реки тумане. Прямо против светлеющего востока стоял упрямый месяц, окутанный нежной лазурью, уже готовый раствориться в ней и уйти до срока отдыхать.

Трамвайчик поглядывал на светлеющий небосклон и думал о том, что лето уже кончилось и дни стали заметно короче; что совсем скоро придется им с Топорковым выходить на маршрут в совершенных потемках.

Машинист думал о том, что сегодняшняя смена обещает быть суматошной – начинался учебный год, многие из тех, кто еще вчера нахально раскатывали на «колбасе» его трамвайчика, войдут в вагон аккуратно причесанными, с портфелями и сумками в руках. Артемка вспомнил о собственном малыше и улыбнулся – тот пока спит в колыбельке и не заботится об арифметике и чистописании. Сорванный ветром желтый лист упал на лобовое стекло, попытался удержаться и, перевернувшись, полетел на мостовую. «Вот и осень, – вздохнул Артемка. – Да нет, погодка стоит славная! А листва пожухла от жары – лето выдалось знойным». Он увидел на тротуаре своего кондуктора Федора, дал звонок и затормозил.

* * *

Полина проснулась на добрых полтора часа раньше обычного. Она с удивлением посмотрела на часы и пошла умываться. Чуткая на ухо домработница Даша, заслышав возню на кухне, выглянула из своей комнаты.

– Чтой-то вы, барышня, поднялись ни свет ни заря? – коротко зевнув, справилась она.

– Сама не знаю, – весело отозвалась Полина.

– Шли бы вы спать, утренний сон – самый сладкий, – покачала головой домработница.

– Я выспалась. И хочу кофе!

Даша поглядела на свежее розовое лицо молодой хозяйки и деловито запахнула халат:

– Ступайте к себе, Полина Кирилловна, я сварю вам кофе.

– И кашу! – подхватила Полина.

– Боже святый! – всплеснула руками Даша. – В кои-то веки вам, барышня, захотелось каши.

– А вот сегодня хочу! – Полина со смехом поцеловала домработницу в щеку и направилась в свою комнату.

Она полюбовалась рассветом и задумалась: чем бы заняться? Перебрав и отложив в сторону стопку книг, Полина отыскала дневник и уселась за стол.

«1 сентября 1924 года. Самым невероятным образом появилась возможность записать все, что произошло за последние месяцы.

В середине июля к нам с мамой в Крым приехал папа, и наша степенная, размеренная жизнь окончилась. Не осталось места ни для книг, ни для дневников. Отец принялся возить нас по окрестностям, знакомить с какими-то „товарищами» и „друзьями». Для начала мы отправились в Севастополь, затем в Феодосию, побывали даже в Керчи. А вот в Коктебель я так и не попала. А так хотелось!

Наконец всем семейством поехали в Ленинград. Я гуляла по городу и чувствовала, что он не только мой, но и Андрея. По этим самым улицам, мостовым ходил когда-то самый дорогой мне человек. Здесь живет его мама. Мне очень-очень захотелось с ней познакомиться. Я даже немного рассердилась на себя за то, что не выведала адрес.

18 августа мы вернулись домой. Сразу позвонила Андрею, но выяснилось – он уже месяц как пребывал в командировке! Кинулась за объяснениями к отцу, – он, оказывается, поручил Рябинину секретное задание, о котором еще неделю назад не имел права говорить. Теперь, когда миссия близилась к завершению, папуля поведал, что Андрей отправился в Торжец ловить пресловутого Мирона Скокова. Не без удовольствия отец добавил, что Рябинин довольно быстро выследил бандитов и с помощью бойцов Имретьевской кавбригады разгромил их основные силы. „Его отряд идет по пятам за остатками банды, потерпи, – скоро вернется», – заверил папа.

Последние две недели посвятила подготовке к новому учебному году и общению с друзьями. Света Левенгауп с компанией вернулась из Батума и привезла нам с Андреем подарки; Наташа закончила гастроли и закатила торжественный банкет в „Музах». Было много смеха, дуракаваляния и неизменных сплетен. Вихров поведал забавную историю про Меллера (который, на удивление, отсутствовал). Наум недавно съездил в Москву, где встретился с самим Дзигой Вертовым. Вернувшись, Меллер, по обыкновению, напился и повздорил с неким Кадочкиным, соседом по квартире. Скандал быстро перешел в драку, в результате которой Наум получил внушительный фонарь под глазом. Вид „боевой награды» весьма огорчил его пассию Виракову, ту самую гризеточку с „Красного ленинца». Пылая справедливым пролетарским гневом и жаждой реванша, она не преминула заступиться за несчастного Наума и вызвала „злодея» Кадочкина на поединок. Мужская сила уступила ловкости заводской молодки и большому эмалированному тазу, которым Надежда орудовала. В итоге сосед позорно бежал с поля боя и даже слег от полученных ран. Вихров резюмировал, что теперь Меллер может быть спокоен – в лице Вираковой он имеет защиту не только от коммунальных и уличных хулиганов, но и от недоброжелательных критиков его творчества. В общем, остатки лета наша молодежь, как всегда, провела весело.

Слухи о разгроме банды Мирона Скокова вскоре доползли до города. Стало известно и то, что операцией руководил Рябинин. Телефон раскалился от бесчисленных звонков „друзей». Если раньше эти милые подхалимы твердили о внешней привлекательности Андрея, его „перспективности» и порядочности, теперь бросаются фразами из газетных передовиц о „непоколебимой верности делу рабочего класса» и „истинно пролетарских качествах души». Только Наташа иронично улыбается, да Света ехидно пророчит скорое появление хвалебных виршей (скорее – в исполнении Меллера). Не думаю, что Андрею подобные настроения могут понравиться».

* * *

Не успел Кирилл Петрович приступить к изучению свежих оперативных сводок и донесений, как дверь распахнулась и в кабинет ввалился Медведь.

– Ну, брат, пляши! – вместо приветствия воскликнул он. – Ты теперь – полпред ГПУ.

Черногоров усмехнулся:

– А тебя куда же, Платон Саввич, переводят?

– На самый ответственный участок! – решительно взмахнул кулаком Медведь. – В Туркестан еду, воевать с басмачами.

– Вона как! – разыгрывая удивление, покачал головой Черногоров. – А ведь нам без тебя трудненько придется!

Медведь поморщился:

– Будет уж тебе, Кирилл Петрович, смеяться. Какая от меня помощь? Работа, сам знаешь, пошла кабинетная, все больше задницей думать приходится…

– А чем же еще прикажешь? – рассмеялся Черногоров.

– То-то и оно, – не понял иронии Медведь. – Короче, диспозиция такова: завтра в девятнадцать ноль-ноль собираемся на банкет. Даю, как говорится, откатную. Приглашены все наши члены коллегии, бюро убкома, кое-кто из хозяйственников и милиции, прокуратура…

Он вдруг хлопнул себя по лбу:

– Ах да! Совсем забыл. Что за предписание третьего дня пришло из Москвы? Я в пятницу поглядеть не успел, а нынче уж – недосуг.

– Извещение о приезде делегации Реввоенсовета. Послезавтра в расположение Колчевской пехотной дивизии прибудет группа товарищей во главе с Тухачевским. С ними – чины германской армии. По особой договоренности с нашим правительством немцы будут строить под Колчевском учебный аэродром.

– Сотрудничество, значит, со вчерашним врагом налаживаем? – криво усмехнулся Медведь.

– Нет-нет, Платон Саввич, тут – большая политика, – не согласился Черногоров. – Германия нам – поневоле друг. Она, как и Советская Россия, воевала с Антантой; немецкий пролетариат – первый союзник российского. Опять же, враг у нас есть общий – Польша.

– В этом ты прав, – кивнул Медведь. – И потом, германец – он вояка грамотный, многому научить сможет.

– Вот потому-то наши с тобой чекисты должны обеспечить охрану делегации, оградить от нежелательных встреч, – добавил Черногоров.

– «Комендантских» думаешь послать?

– И контрразведчиков, и агентов под видом переводчиков и прислуги, – пожал плечами Черногоров. – Дружба, как говорится, дружбой, а табачок – врозь.

– Верно, ухо надобно держать востро, – согласился Медведь и, махнув рукой, направился к двери. – Ладно, пойду я вещички собирать.

– Минуту, Платон Саввич, – остановил его Черногоров. – Надо бы вечером общее собрание провести, официально передать дела.

– Как скажешь, – развел руками Медведь. – Ты теперь полпред, тебе и карты в руки.