Читать книгу Чужая земля - Игорь Пресняков - Страница 2

Вечером 2 сентября губернское партийное и хозяйственное начальство собралось на проводы Медведя. Высокие гости дружно провозглашали тосты за здоровье виновника торжества и поминали заслуги Платона Саввича в борьбе за дело рабочего класса. Наконец поднялись от стола размяться и покурить. Пользуясь случаем, поспешили откланяться малопьющие предгубисполкома Платонов и начальник милиции Зотов. Луцкий рассеянно прислушивался к досужим разговорам коллег и тоже подумывал об отъезде. Черногоров отозвал его в сторону:

– Ты чтой-то не весел, Григорий Осипович!

– Да, знаешь ли, утомился, – поморщился Луцкий. – И потом, не люблю я все эти попойки с буржуазными разносолами. Завтра же пойдут по городу пересуды, как мы тут ели-пили.

– Верно, Медведь закатил проводы на славу, – рассмеялся Черногоров. – Одних поросят зажарили не меньше дюжины. Ну да пусть потешится, в Туркестане ему такой роскоши не видать.

– Это уж точно, – кивнул секретарь губкома. – Только зачем подобную роскошь видеть девушкам из столовой «Нарпита»? Разве нельзя было пригласить обслуживать стол сотрудниц ГПУ?

– Обижаешь, Григорий Осипович, – покачал головой Черногоров. – У них другие обязанности.

– Вечерочек можно и потерпеть, – отмахнулся Луцкий.

– Вижу, ты чувствуешь себя не в своей тарелке.

– Да уж как есть! Уедет Медведь за тридевять земель, а сплетни о шикарном банкете нам с тобой оставит. На собраниях и пленумах мы ругаем буржуазную мораль и порядки, а сами – пожалуйте! – уподобляемся купеческому собранию.

Луцкий понизил голос и прошептал:

– Да жри ты от пуза, коли чужие глаза не видят. Я тоже люблю вкусно отобедать, так ведь не рассылаю широкой публике перечня блюд и напитков.

Черногоров примирительно улыбнулся:

– Поехали-ка, Григорий Осипович, по домам. Я тебя провожу.

* * *

Метрах в трехстах от дома Луцкого Черногоров приказал остановить машину и предложил секретарю губкома пройтись пешком.

– У меня к тебе серьезный разговор имеется, – сразу же приступил к делу Кирилл Петрович. – ГПУ доподлинно установило связь некоторых чинов прокуратуры с преступными элементами.

Луцкий недоверчиво посмотрел на Черногорова.

– Шутишь, Кирилл Петрович, – с трудом выдавил он.

– Тут не до шуток, – усмехнулся Черногоров. – Факт – налицо!

– Объяснись!

Кирилл Петрович оглядел пустынную улицу и подал охране знак не приближаться.

– Расследуя «дело Гимназиста», мы выяснили, что бандиты действовали под прикрытием заместителя губернского прокурора Изряднова. За солидную мзду он затягивал следствие, закрывал дела, вносил путаницу и неразбериху. В городе его подручным являлся уполномоченный Мигунов, в Торжецком уезде – прокурор Апресов. Мои ребята недавно взяли некоего Боброва, адвоката-делягу, который и выступал связующим звеном между взяточниками и бандитами. Адвокат уже начал давать показания. Скоро будем брать Изряднова с шайкой. Вот закончится следствие – дам тебе материалы, полюбопытствуешь, как стервятники расплодились.

– Ведь мы же… Изряднову доверяли, можно сказать, из одной чашки ели-пили! – гневно вскричал Луцкий.

– Не шуми, Григорий Осипович, – строго прервал его Черногоров. – Изряднов с Апресовым – не последние люди в губернии, дело надобно вести осторожно и вдумчиво. За прокурорами ниточка может и дальше потянуться. Тут нельзя шашкой с плеча рубить!

– Дальше, говоришь, ниточка потянется? Куда ж еще? – тяжело дыша, спросил Луцкий. Он нетерпеливо схватил Черногорова за рукав кителя: – Ну, отвечай!

– В совнархоз, – пожал плечами Кирилл Петрович. – Адвокат Бобров на виду якшался с Сахаровым. Вот и посмотрим, в чем состояла их дружба.

– Что требуется лично от меня?

– Помощь.

– Какая именно?

– Сейчас проводить аресты прокуроров рановато – нужно довести до конца допросы Боброва, дождаться возвращения из Торжецкого уезда одного моего сотрудника. Тем более, что Изряднов находится на отдыхе. Начнем через неделю-другую. Губком в твоем лице должен огородить ГПУ от нападок дружков Изряднова.

– О чем разговор! – развел руками Луцкий. – Я всем ячейкам так рот зажму – никто не пикнет.

– Нельзя зажимать рты простым партийцам, – покачал головой Черногоров. – Наоборот, обсуждение преступлений Изряднова должно быть гласным, – мы же боремся за чистоту рядов прокуратуры и партии! Я опасаюсь другого: как бы приятели Изрядного не принялись писать в Москву, упреждая правдивую огласку дела. По закону мы не можем рассказать общественности о преступлениях Изряднова, не располагая доказательствами его вины, а таковые появятся лишь после дознания. Узнав об аресте, приятели Изряднова спишут это на козни ГПУ и начнут жаловаться Сталину, Дзержинскому и Куйбышеву. Покуда мы не выявили факты причастности Изряднова к преступлениям банды Гимназиста, высокие московские кабинеты наполнятся кляузами о произволе Черногорова и Луцкого.

– И как же нам уберечься от клеветы?

– Очень просто: накануне арестов прокуроров я дам тебе список дружков и приспешников Изряднова в губкоме, совнархозе, прокуратуре и милиции. Их, кстати, не так уж и много. Под благовидным предлогом, по партийной линии разошли их в уезды с инспекциями, отправь в командировки или на партучебу.

– А не проще ли их арестовать вместе с Изрядновым? – предложил Луцкий.

– Само собой – нет, – улыбнулся Черногоров. – Эти товарищи – не преступники, они лишь близкие прокурору люди, уверенные в его неподкупности и преданности делу партии.

Луцкий достал носовой платок и вытер мокрый лоб.

– Подожди-ка, – задумчиво проговорил он. – А не насторожится ли Изряднов после ареста Боброва? А ну как ему на отдых телеграфом отстучат? Тот же Апресов.

– Ничуть. Адвокат получил подложную телеграмму от золовки из Вологды о том, что его брат серьезно болен. Бобров срочно отправился в дорогу, в Биркине Гринев с опергруппой снял его с поезда и препроводил в тюрьму ГПУ.

– Ловко, – усмехнулся Луцкий. – Молодчина твой Гринев.

– Да, не зря народные хлеба проедает.

– Ну раз так – договорились, – секретарь губкома протянул руку Черногорову. – Хватай подлецов, будем действовать сообща.

Кирилл Петрович пожал ладонь Луцкого и устало вздохнул:

– «Дело прокуроров» – лишь начало. Нам еще много битв предстоит. Раньше за «контрой» недобитой гонялись, а теперь, видишь: черви-взяточники подтачивают пролетарское государство. Вона как жизнь повернулась, самому в диковину!

Луцкий легонько похлопал Черногорова по плечу:

– Жаль, Кирилл Петрович, что мы редко разговариваем по душам. Ведь мы с тобой – опора власти в губернии. Нам волей-неволей положено дружить. Вот смеялись не раз партийцы над Медведем – дескать, и туповат, и груб по-мужицки, и малограмотен. А все ж он свой в доску, кровь и огонь прошел с нами рука об руку! Скоро разбредемся по стране кто куда, затеряемся. На последнем съезде партии, сам знаешь, призвали выдвигать к управлению молодые кадры. Пройдет год-другой, и останется старых большевиков в руководящих органах – капля в море. А ведь мы уже не те, товарищ! Постарели, учеба в голову не лезет…

– Так в чем же дело, Григорий Осипович? – пожал плечами Черногоров. – Я не против дружбы, всегда ценил твое упорство и целеустремленность.

Луцкий шутливо погрозил пальцем:

– Хитришь, Кирилл Петрович. Я, как всем известно, придерживаюсь линии большинства ЦК, никогда не состоял в «оппозициях»; ты же – сторонник Льва Давидовича. Отсюда и расхождения, недомолвки.

– Не так все просто, – поджал губы Черногоров. – С Троцким у меня лишь старая дружба по эмиграции. К тому же, коли говорить откровенно, ты, как и все партийцы, не служившие в Красной армии, испытываешь ревность к тем, кто находился в подчинении Льва Давидовича в годы войны. Вот и весь корень расхождения. В остальном – я никогда не примыкал к «оппозициям», более того – взглядов Троцкого не разделяю.

Луцкий с минуту испытующе глядел на собеседника.

– Видишь, наши точки зрения во многом сходятся, – наконец проговорил он. – Однако оставаться в стороне от внутрипартийной борьбы нельзя, чем скорее каждый коммунист сделает правильный выбор, тем скорее прекратятся дрязги и пустые дискуссии. Раньше я тоже стоял вне группировок, а теперь понял, что нужно определяться.

– Для меня лично важна позиция всей партии, ее активного большинства, – ответил Черногоров.

– Значит, позиция Сталина? – сощурился Луцкий.

– Выходит, так.

– Тогда – и дискуссиям конец, – облегченно вздохнул секретарь губкома.

– Строго говоря, в дискуссиях нет ничего плохого, это у нас в провинции они превращаются черт знает во что, – усмехнулся Кирилл Петрович.

– Спор спору рознь, – покачал головой Луцкий. – В стране – гора проблем. Время ли спорить? За дебатами можно легко забыть о делах насущных…

– Давай-ка отвлечемся от столичных далей и поговорим о наших губернских проблемах, – прервал секретаря губкома Черногоров.

– Изволь. У нас стараниями вашего покорного слуги дискуссии в губкоме исчерпаны.

– Дискуссии исчерпаны, а необходимые решения по насущным вопросам не всегда принимаются вовремя, – скривился Черногоров.

– Примеры?! – вызывающе поднял брови Луцкий.

– Далеко не будем ходить. Взять хотя бы мое обращение к бюро губкома двухнедельной давности. В записке на твое, Григорий Осипович, имя обобщались сведения из уездных отделений ГПУ. Я писал, что крестьяне озабочены засушливым летом и несмотря на относительно неплохой урожай, недовольны установленным на этот год размером продналога и низкими закупочными ценами на излишки хлеба.

– Размер продналога и цены на хлеб определяю не я, а вышестоящие органы в Москве, – хмыкнул Луцкий.

– Согласен. Однако тебе доподлинно известно об августовском восстании в Грузии! Какие меры предпринял губком, чтобы успокоить крестьян и снять напряжение?

– Позволь, но решение о снижении закупочных цен надобно согласовывать с Москвой.

– Так согласуй! Или ждешь, когда мне со своими ребятами придется с помощью револьверов решать вопрос? Забыл уроки прошлых лет?

– Ну, не сгущай краски, Кирилл Петрович, – устало протянул Луцкий. – Мужики вечно ворчат и жалобятся. Секретари укомов мне не далее как на прошлой неделе рапортовали, что обстановка вполне спокойная.

– Вона как! Много знают твои «укомовцы». Как начнут их на вилы подымать – так по-другому запоют, – сверкнул глазами Черногоров.

– Ладно, Кирилл Петрович. Обещаю после встречи Тухачевского провести пленум губкома и подумать над ситуацией.

Черногоров проводил Луцкого до парадного. Они простились как старые приятели – с крепкими рукопожатиями и сердечными пожеланиями.

Подымаясь по лестнице, Григорий Осипович с удовольствием подумал о том, каким чудесным образом неприятности сблизили таких разных людей, как он и Черногоров.

* * *

А между тем в квартире Медведя продолжался банкет. С отъездом первых лиц губернии гости стали вести себя раскованнее: чаще слышался смех; без стеснения, во весь голос рассказывались скабрезные истории и анекдоты. Подозвав старшую из подавальщиц, Медведь распорядился «сменить приборы и – убираться прочь».

Как и случается в состоянии сильного подпития, да и при отсутствии женщин, наступила пора пьяных откровений. Один за другим подходили на «исповедь» к Медведю коллеги и соратники, клялись в вечной дружбе, поминали годы трудов и лишений, крепко обнимали.

Оделив всех вниманием и поцелуями, Платон Саввич до краев наполнил водкой огромный фужер и поднялся. Его лицо покраснело от умиления.

– Друзья мои! – крикнул Медведь. – Я благодарю судьбу за то, что свела меня с такими замечательными товарищами! У нас есть братство, скрепленное войной, и где бы мы ни были – мы вместе. И на войне, и в мирное время мы – боевая гвардия рабочего класса. Поставь партия любую задачу – расшибемся в пыль, а сделаем. Мы, простые русские мужики, давешняя голь и рвань, сокрушили легионы смрадных гадов. Нынче кое-кто думает, будто наши шашки затупились. Ох, просчитаетесь, господа! Не за горами час, когда схватим мы железною рукой за горло жирного нэпмана и передавим, как вшей, буржуазных недобитков.

Медведь взмахнул кулаком и повернулся к Сахарову, заместителю председателя губсовнархоза:

– А ну-ка, Сашко, заводи нашу, чтоб кровь в жилах закипела!

Сахаров встал и ровным, хорошо поставленным баритоном запел:

Гости, как по команде, вскочили и дружно подхватили:

Глаза загорелись задорным юношеским блеском, плечи расправились, вмиг исчезли хмель и усталость.

Голоса сливались в сильный слаженный хор:

Песня вызывала из глубин души самые светлые и чистые порывы, на которые только были способны эти люди. Сильные и прекрасные качества русского характера обрели в сердцах большевиков новый смысл, до конца понятный и оправданный лишь теми, кто был членом сей невиданной касты. Вся мрачная суровость средневековых орденов, кромешные радения Ивановых опричников, сектантская истерия раскольников и хлыстов представлялись невинной забавой по сравнению с большевистским сообществом.

…Гремела боевая песня, вырывалась в тишину ночи, заставляя вздрагивать мирных обывателей и темные безмолвные небеса.