Читать книгу Голубка - Игорь Ревва - Страница 3

* * *

Комната, которую снимали Поль Вандаль с Мадлен, была не очень просторной. Фактически она представляла собой спальню, где помимо кровати, старого итальянского комода с зеркалом, платяного шкафа, небольшой железной печки в одном углу и умывальника в другом, с трудом находилось место для крошечного столика и пары деревянных складных стульев без спинок. Самый нижний ящик комода играл здесь роль посудного шкафа. Там хранились небольшая сковорода, чугунный котелок, несколько тарелок и прочее, что может понадобиться молодым людям, затевающим иногда дома приготовление обеда.

Обычно готовила Мадлен, но в дни удачной охоты эта работа ложилась на плечи Поля. Не сказать, чтобы это происходило так уж часто, но один-два раза в месяц на сафари ему выходить случалось. И тогда он ненадолго превращался в повара. Мадлен наотрез отказывалась ощипывать и потрошить добычу, но Поль со временем приноровился и научился превосходно справляться с этим сам. Мадлен же в это время отправлялась пройтись по улице, что, впрочем, Поля даже устраивало. Он считал, что за готовкой его ничто не будет отвлекать от мыслей о новом рассказе. И действительно, каждый раз Поль совершенно искренне и с немалым удовольствием принимался обдумывать повороты сюжета и строить диалоги героев. Но каждый раз как-то так получалось, что мысль его сама собою уползала в сторону. И через некоторое время Поль с изумлением замечал, что с не меньшим удовольствием обдумывает он уже не рассказ, а их с Мадлен поездку в Швейцарию два года назад. Или свою встречу в библиотеке с молоденькой и хорошенькой любительницей поэзии. Или новые приёмы охоты на голубей – на эти рельсы поезд его мыслей съезжал чаще всего, что, впрочем, было совершенно неудивительно. Надо заметить, что все прожекты Поля по улучшению методов всегда разбивались о какую-нибудь мелочь, которыми наша реальность, в отличие от фантазий, изрядно переполнена.

Такой охоте научил Поля один знакомый художник, который сейчас уже уехал из Франции. Звали его Томасом Хадсоном и был он правильным, вообще-то, человеком. Ну, если не считать его голубиной охоты и дружбы с одним неприятным писателем. Впрочем, и сам Поль хоть и не дружил с тем писателем, но знаком с ним был очень хорошо. Знакомство это было давним, ещё по Италии, где О’Брайен, выпускавший литературный альманах, заменил его рассказом рассказ Поля Вандаля на том совершенно резонном (но тем не менее обидном) основании, что рассказ Вандаля понравился ему меньше. Писатель тот был американцем и фамилия у него была «Хеммингей» (так, во всяком случае, значилось в альманахе у О’Брайена). Этот Хеммингей жил в одном доме с Хадсоном, на Нотр-Дам-де-Шан, номер тринадцать, как раз над лесопилкой. И вместе с Хадсоном часто бывал в кафе «Клозери-де-Лила», куда любил заглядывать и сам Вандаль – ему нравилось подолгу рассматривать через чуть затуманенное стекло окна статую маршала Нея, прятавшуюся через дорогу в тени деревьев. Но когда Хадсон уехал, Поль совершенно прекратил посещать это кафе. И в основном из-за Хеммингея, с которым ему хотелось видеться как можно реже, а лучше бы, конечно, не видеться вовсе.

Поля раздражала его показная манера писать прилюдно: карандаш, блокнот, стакан белого вина, рассеянный взгляд, не останавливающийся ни на чём, и вялые, неохотные, почти всегда невпопад, ответы. И вечное выражение недовольства на лице тем, что ему помешали писать.

Поль в кафе ходил отдыхать, а писать он предпочитал в библиотеке. То есть, он, конечно, предпочитал бы писать дома, будь там условия для этого. Но второй этаж наследницы аббатства Святой Женевьевы его вполне устраивал. Здесь было тихо, под рукой много книг, среди которых всегда можно было отыскать нужную, мягкий свет настольной лампы под зелёным абажуром… а стоимость читательского билета была многократно ниже ежедневных расходов в кафе, даже если обходиться одним лишь кофе со сливками.

Впрочем, в кафе Поль тоже иногда работал. Но это было другое кафе – не «Клозери-де-Лила», а «Купол» – и другая работа – не рассказы, а статьи для газет и журналов. Потому что как ни старался Поль, но зарабатывать на жизнь сочинением художественных рассказов у него никак не получалось. Может быть, они выходили у него недостаточно хороши в силу своей недостоверности – как заметил один критик. Но Поль старался не касаться тем неизвестных или малознакомых; он следовал старому, как мир, правилу: писать либо о том, что знаешь хорошо, либо о том, о чём не знает никто. А если уж быть до конца откровенным, то Поль почти всегда придерживался именно второй части. Потому что, трезво поразмыслив, он пришёл к выводу, что нет у него в багаже ничего такого, что он бы действительно «знал хорошо». Жизнь его была обычной, ничем не примечательной; яркие события её почему-то избегали и даже редкий для своего поколения шанс поучаствовать в войне он упустил. А эпидемию перенёс настолько легко, что за написанный на эту тему рассказ редактор журнала, потерявший от болезни всю семью, его едва не побил, сочтя подобное описание страданий издевательством.

Но и сочинять на тему, о которой никто ничего не знает, Полю пока тоже не очень-то удавалось. То есть, он сочинял, но это оказывалось не особенно интересно даже ему самому, не говоря уже о читателях. Поэтому он и был вынужден заниматься статьями – как он их называл: «статейками», – несмотря на то, что платили за них не так много, как за художественные рассказы. И что самое удивительное и обидное, эти-то «статейки» удавались ему много лучше, и вызывали они не в пример больший интерес у публики. А что касается его обзоров картинных галерей, то они, можно сказать, даже пользовались успехом у широкого круга читателей. Хотя уж в живописи-то Поль Вандаль разбирался меньше, чем в чём бы то ни было другом. Секрет же был в том, что в статьях своих Поль мало уделял внимания собственно живописи, которая – скажем прямо – широкий круг читателей не особенно-то и интересовала. Зато именно из его статей можно было узнать, сколько картин и за какую цену продал тот или иной художник на прошлой выставке. А поскольку плохую картину никто бы не купил, то для большинства читателей статьи Вандаля являлись своеобразной линейкой, которой меряли талант художника… или то, что публикой за талант принималось. Согласитесь, что при определённых условиях можно и температуру предмета взвесить…

Но если тратить всё время на статьи, то когда же заниматься творчеством? Поэтому часто получалось так, что в кармане у Поля Вандаля, чересчур увлёкшегося очередным рассказом, оставалось всего сто франков. А до ближайшего гонорара ещё почти неделя…

Эти «последние сто франков» непонятно почему вечно вызывали огорчение. Последние триста, двести и даже пятьдесят – нет, не вызывали; а последние сто – извольте видеть! Какая-то незримая мистическая граница пролегала в кармане именно через эту сумму. Причём, на двести франков, как и на пятьдесят, тоже не прожить, и сто положения не спасали. Но на последней сотне Поля охватывала какая-то необъяснимая паника. И он уже не видел для себя иного выхода, кроме как отправляться на голубиную охоту. И та, надо признать, частенько позволяла им уснуть сытыми. Но накануне Вандалю не повезло.

Начать следует с того, что сторож оказался новым, совершенно незнакомым Полю. Однако вёл он себя так, словно работал здесь уже много лет. Да и форма на нём была видавшая виды.

Поль хорошо знал в лицо всех троих сторожей, здесь работавших. Больше всего ему нравился старик Маршаль – сухонький невысокий человек лет шестидесяти, вечно приветствовавший Поля взмахом руки. Поль всегда невольно улыбался, видя дорогой перстень с изумрудом на его безымянном пальце. Перстень этот – наверняка фамильная ценность – совершенно не вязался с формой сторожа. Сам Маршаль всегда был приветлив и радушен, и Поль сильно подозревал, что он в курсе этих его голубиных охот. Слишком уж тот понимающе улыбался, сверкая золотым зубом, когда Поль кивал ему в ответ. И слишком уж он торопился уйти поскорее, не спугнув ненароком слетевшихся голубей. Пару раз, встретив Поля в другое время и в другом месте Люксембургского сада, старик Маршаль вступал с ним в беседу. Они говорили о погоде, о ценах, о политике и прочих мелочах. Но столкнувшись с Полем у фонтана «Вечность» старик Маршаль ограничивался приветствием и поспешно уходил – явно же для того, чтобы не смущать Поля и не мешать ему. Однако в тот день старика Маршаля не было, равно как не было и никого из остальных знакомых Полю сторожей. А был вместо них новый, неизвестный; и неизвестно было, как он себя станет вести.

Второй неприятностью была внешность сторожа. Вроде бы, выглядел он совсем как остальные: за шестьдесят лет, медленная слегка шаркающая походка, чуть сгорблен, седые пряди, выбивающиеся из-под фуражки, и так далее. Но разительный контраст с другими сторожами заключался во взгляде его – было там что-то острое, не по возрасту живое, напоённое злой молодостью и… нет, не так… Полю никак не удавалось подобрать удачного определения. То ли женственность колыхалась в глазах… но нет, не то, не то!.. Эти глаза были не на своём месте, они словно бы не его, словно принадлежали другому человеку. Вот в чём дело! Именно поэтому Полю и не удавалось их описать. И глаза эти были бы чужими на любом лице – на женском они казались бы слишком уж по-мужски грубыми, на мужском выглядели бы чересчур женственно, на молодом они не по возрасту стары, на пожилом излишне молоды. Можно придумать хоть тысячу лиц и ни на одном из них глаза эти не приживутся, всегда будет создаваться впечатление, что они тут на минутку, что скоро их не станет и вам откроется подлинный взгляд человека. Невозможно было не рассматривать эти глаза. И невозможно было не испытывать раздражающей неуютности от того, что вдруг в старости и ваши собственные сделаются такими же.

Вероятно, что этой второй неприятностью объяснялась и третья: новый сторож, предупредив о закрытии, не ушёл. Он замедлил шаг и в странном взгляде его промелькнуло недоумение. Затем он остановился, неторопливо развернулся и зашаркал к Вандалю, терпеливо стоявшему возле фонтана. Поль поспешно задрал голову и с интересом принялся разглядывать плывущие по небу облака. Он не смотрел на сторожа, но слышал его шаги и хорошо представлял себе, как тот подходит, окликает (мсье!.. время позднее!.. вам пора покинуть…); голос у него, должно быть, дрожащий, с отдышкой, и через слово он чмокает губами…

– Осень, – раздалось рядом, и прозвучало это с неожиданным и каким-то непонятным вызовом. И голос у старика оказался не дрожащий и без отдышки; говорил он уверенно и с чувством собственного достоинства. Полю стоило немалого труда продолжить изучение облаков. Но сторож и не думал останавливаться на сказанном.

– Я говорю – осень, – настойчиво повторил он, и добавил: – Зима скоро. Холодает…

– Да, – рассеянно ответил Поль, стараясь чтобы голос его звучал безразлично. Он целиком сосредоточился на облаках. Они напоминали ему жирных голубей. Один даже был зажаренным – с аппетитно хрустящей корочкой и приятным, чуть кисловатым запахом…

Поль проглотил слюну и всё-таки посмотрел на сторожа. Тот удовлетворённо кивнул, словно добился именно того, чего хотел, и уже совершенно другим тоном сказал:

– Вы часто сюда приходите. Я помню вас. Поэт? Художник? – два последних слова прозвучали как выстрелы – хлёстко и безысходно.

– Что? – вздрогнул Поль. – Нет, я писатель.

– Писатель. Да, – кивнул сторож, и взгляд его на секунду стал жёстким и пронзительным, а потом он, как ни в чём не бывало, спокойно заявил: – Писатели любят птиц.

Поль едва не ляпнул: «Жареных». От этой мысли ему сделалось вначале смешно, а потом неловко. Он представил себе реакцию сторожа – немолодого уже человека, уставшего и, наверное, одинокого, стосковавшегося по разговору… он, может быть, целый день ждал случая перекинуться словечком со случайным прохожим, рассказать ему какую-нибудь историю из своей…

– …истории.

– Простите, что? – переспросил Поль.

– Я говорю, что писатели иногда сочиняют любопытные истории, – повторил сторож, по-прежнему сверля Поля взглядом. – Это их работа – сочинять любопытные истории.

Поль промолчал, хотя первым его побуждением было кивнуть в ответ. Но он вдруг ни с того ни с сего подумал, что становится похож на лошадь, которая мотает башкой при виде каждого встречного. Кроме того, что-то во всём происходящем настораживало. Было в словах сторожа нечто, что могло бы вызвать у Поля удивление, если бы не чувство голода. Какое-то дикое, но совершенно неуловимое несоответствие было и в поведении, и во взгляде сторожа. Объяснить себе этого Поль не мог, но словно невидимая тень перекрыла свет закатного солнца. И остальные тени вокруг сгустились, сделались глубоко чёрными, как внезапно открывшиеся провалы в бездонную пропасть. Длилось это один короткий миг, да и непонятно вообще, было ли это на самом деле – было и исчезло, – или померещилось.

Сторож постоял некоторое время, словно ожидая, разберётся ли Поль, в чём причина этих странностей. Затем кивнул, молча развернулся и направился вглубь аллеи. Поль проводил его взглядом, потом грустно посмотрел на разлетевшихся и рассевшихся по деревьям голубей. Проклятый старик всех распугал, подумал Поль, борясь с желанием запустить вслед сторожу припасённый для охоты камень. Сколько теперь придётся ждать, пока ужин опять слетится… да и не слетятся они, куда им слетаться – крошек уже не осталось, склевали всё… да и ему самому торчать тут дольше нельзя, поздно уже…