Читать книгу Свобода по умолчанию (сборник) - Игорь Сахновский - Страница 20

Хватило считанных пяти-шести дней, чтобы от секретарши, в упор не замечающей Турбанова, эта инфекция перекинулась на остальных сослуживцев. Теперь все они что-то знали, чего не знал он.

Точнее сказать, ясно понимал, что вот-вот лишится работы и окажется на зимней улице с волчьим билетом. Хотя возможны и худшие варианты. Но это понимание было пока обложено серой ватой неопределённости, под которой могли скрываться спасительные приступки и уголки.

А может, даже и лучше, думал Турбанов, что друг детства перестанет быть моим начальством? Но трусоватая логика самосохранения подсказывала, что в этой ситуации он будет скорее не свободнее, а беззащитнее.

Когда у них ещё случались откровенные разговоры о политике, Надреев однажды с апломбом сказал: «А знаешь, почему у нас такая власть мощная? Потому что она закрытая. От всех! Когда власть невидимая, тогда её боятся и уважают. Она должна находиться за такой высоченной крепостной стеной, чтобы туда никто не мог сунуться и даже заглянуть! А нам разрешено к этой стене прислоняться и охранять её. Считай, что нам с тобой повезло». Турбанов припомнил эти слова с лёгкой растерянностью и подумал, что скоро окажется не возле стены, а по ту сторону крепостного рва, если не в самом рву.

В обеденный перерыв Турбанов набрёл на газетно-журнальный киоск и почти непроизвольно купил брошюрку из серии «Стань полезен для страны!», где на рыхлой газетной бумаге еженедельно печатали списки свободных вакансий – как правило, бросовых, подходящих разве что самым несчастным мигрантам из районов экологических катастроф и локальных боевых действий. Он мог бы отыскать такие же объявления на городских сайтах, в санкционированном сегменте Сети, но погибающая от безделья собственная служба безопасности уже сегодня знала бы, что Турбанов, имея В-доступ, ищет работу на стороне.

Вакансии преобладали однотипные, надиктованные нуждами городской санитарии. Требовались в основном уборщики улиц, дворов и жилых помещений. Расценки прельщали коматозной стабильностью: 19 копеек за квадратный метр в квартире, 26 копеек – на улице. Некоторые объявления сопровождала загадочная приписка: «Если вы найдёте, где платят больше, сообщите нам – мы разберёмся!» Турбанов прикинул, что, отчистив от снега или от грязи десять метров асфальта, можно смело претендовать на покупку одноразового пакетика чая, но на пирожок с требухой может и не хватить.

На фоне сплошной копеечной уборки бросался в глаза такой завлекательный текст:

«Престижная работа в новой медицинской отрасли! Оплата выше всяких ожиданий! Можно без диплома и специальной подготовки. Только собеседование и дактилоскопия. Звоните сегодня!»

Допивая чай, налитый из огромного военно-промышленного бака, и поглядывая в мутное окно Кулинарии № 1, он ещё успел домыслить подозрительно гладкий сюжет, где главный герой по фамилии Турбанов выучивает наизусть клятву Гиппократа, напяливает тесноватый белый халат и быстро, но добросовестно овладевает новейшими приборами для диагностики или, допустим, лазерной терапии.

Через час он был вызван по громкой связи в кабинет министра – таким способом у них вызывали только младший технический персонал.

За столом, в надреевском кресле сидел человек без возраста, с лицом, похожим на бидон, а сам Надреев, как бедный родственник, сутулился у подоконника, казалось, готовый спрятаться за штору. Турбанову не предложили сесть, поэтому он так и застрял в неустойчивой позе на подходе к столу.

Этот деятель с бидонной внешностью умел формулировать вопросы. Скорей всего, это единственное, что он умел. И нужно было залепить глаза и уши, чтобы не заметить: кардинальный ответ на все свои вопросы он принёс с собой и держал наготове, как кирпич под столом. Или где ещё он мог его держать.

Знает ли Турбанов, что такое педофилия?

Замечает ли он у себя такую склонность натуры?

Как насчёт полового пристрастия к малолетним особям?

Доводилось ли ему совершать развратные действия со школьницами младших классов? А если подумать?

Известно ли Турбанову, что пропаганда педофилии карается не менее сурово, чем?

Опираясь на наше гуманное законодательство.

Исходя из принципа неотвратимости наказания.

Допрашиваемый пытался взглянуть на себя со стороны и видел отъявленного маньяка, уходящего в глухую несознанку. Но его ответы уже точно никакой роли не играли. Он мог твердить под сурдинку хоть «да», хоть «нет»; или «отнюдь», или «весьма» – неважно. А тут ещё вдруг из какой-то щели приползло на животе страшенное слово «скоросшиватель».

У этого скоросшивателя, теперь ползущего по столу, были никелированные зубки, между которыми топорщилась толстенькая стопка улик. Маньяку было дозволено подойти и ознакомиться.

Первая (и, видимо, главная) улика являла собой позапрошлогоднюю бедную книжонку со статьями по истории русской литературы. Злодеяние скрывалось на странице 61, в третьем абзаце снизу, отчёркнутом неопровержимо чёрным фломастером. «Несмотря на свою скандальность и криминальный сюжет, “Лолита” – один из самых пронзительных романов о несчастливой любви, о боли и трагическом одиночестве людей…» – написал в прошлом веке старый профессор-эмигрант, а два года назад Турбанов дал цензурное разрешение на публикацию этого сборника статей.

Вторым вещественным доказательством служил глянцевый буклет с рекламой интимных услуг, выпущенный бесцензурно в разгар 90-х годов. На первой же странице под фотографией дебелой тётеньки в одних чулках, но с тинейджерскими косичками ярко желтел анонс: «Массажный салон “Лолита” – лучшие девочки региона!» Здесь, вероятно, содержался намёк на то, что само имя Лолита означает дикий разврат.

Что он имеет сказать по существу предъявленных?

Любое запирательство только отяготит и без того тяжкие.

«А между прочим, – сказал Турбанов, – я ещё увлекаюсь каннибализмом. Супчики и отбивные из близких родственников… Моя личная рецептура. Доказательства найдёте в поваренной книге».

Финал разговора Турбанову не запомнился.

Он просто вышел на полуслове, оделся и побрёл домой. По пути его нагнало сообщение Надреева, посланное с анонимного номера: «Никаких последствий не будет, только увольнение. Извини, старик, я сделал всё что мог».