Читать книгу Без тормозов (сборник) - Игорь Савельев - Страница 9

А вот и баллоны пива, за которыми они сюда отправились. Разных оттенков коричневого, стоят на полках. В круглосуточном «комке» пахло табаком и потекшей холодильной установкой.

Настя подошла к прилавку; девица, торговавшая здесь, была, возможно, и младше ее, да только глаза уж больно уставшие.

– Девушка, извините… Не подскажете, где здесь ближайший травмопункт?

Как видите – не до пива.

«Девушка» прежде всего оглядела Настю с головы до ног в поисках видимых повреждений.

– Здесь надо вдоль проспекта остановки две пройти. Потом – за трамвайное кольцо и вдоль забора.

– Спасибо огромное!

«И че за девка, – подумала продавщица скорее с любопытством, чем с привычным раздражением. – И одета по-лоховски… И косметики ни грамма! В наше время только психбольная может не краситься».

Сама-то она была размалевана, словно в бой; да так оно и было, по большому счету.

А Настя, выйдя на крыльцо, в первую минуту испугалась: ей показалось, что он ушел… Но нет. Тень отделилась от стены. К разбитому носу Вадим прижимал салфетку.

– Да что за чушь! – Он все еще слабо сопротивлялся перспективе травмопункта. – Нос расквасили! Подумаешь… Ну, хочешь, сама пощупай: смещения нет никакого.

– Не говори глупостей. А если сотрясение, гематома мозга какая-нибудь, не дай бог? Тебе же завтра на трассу! Подохнешь еще где-нибудь… в районе Сысерти…

– Бо-оже, какие места ждут меня впереди!

Он усмехнулся, она же схватила его за руку и просто потащила за собой. Вадим еще пытался увещевать:

– Вот смотри. Уфимской прописки у меня нет – так? Не говоря уже о том, что паспорт дома… Тьфу, на хате у Скваера. В крови – алкоголь. Наконец, это была драка – факт! И ты думаешь, они не сообщат ментам? Да они просто обязаны…

– Перестань болтать чепуху.

После минутной паузы – опять же со смешком:

– Ты тащишь меня, как ребенка.

– А что мне остается делать, если мальчик не идет к врачу! Упирается. Ногами дрыгает. – Настя рассмеялась, а Вадим ей подыграл, приняв выражение капризного карапуза… Теперь смеялись уже оба, и обстановка, таким образом, была разряжена. Да и Вадим больше не сопротивлялся. Жалко, конечно, что все вот так дурацки вышло в этой чертовой Уфе! Останься он ночевать на трассе…

Салфетка промокла, мазала пальцы. К тому же там, внутри, кровь образовывала сгусток, и приходилось тяжело и нудно работать носоглоткой, чтобы от него избавиться.

– Вот черт, а! Невезуха какая-то. И откуда взялись эти сволочи?

– Гопота! – Настя пожала плечами. – Надо было сразу вдоль проспекта идти. Знаешь, все эти дворы по ночам… Ничего хорошего. – И после паузы: – На меня однажды тоже так напали несколько месяцев назад – у нас там, в Тюмени. И тоже, кстати, разбили нос.

– Тебе? Девушке?!

– А что?.. И вообще, их не я – их моя торба интересовала. Вырвали, по роже съездили разок и – убежали… Да… А знаешь, какая у меня торба была? О-о! Поэма. Как грудь члена Политбюро!

– В смысле?

– А я на нее медали вешала, ордена… Нет, вру – орденов не было. Вообще началось это так. Я нашла какие-то кондовые значки, ну, знаешь, типа «Хэ Хэ пятилетка» и все такое прочее… Повесила на торбу. Народ заценил. Кто-то принес памятную медаль «50 лет Победы» – так, ничего особенного, но я повесила. И началось… Знаешь, сколько этого добра у людей валяется, как оказалось? Несли и несли. У Людки – это моя лучшая подруга – умер дед. Мировой был старик, но это не важно. Она мне отдала какие-то его медали, обещала еще ордена, но… видишь, как получилось.

– Да, вещь жалко… Такую же себе, что ли, сделать… Ну а ты тоже хороша! Что же ты одна ночью шла?

– А я была не одна. В том-то все и дело. Это-то и было ужаснее всего.

Настя заметно помрачнела, ушла в себя… И они брели уже молча, и по левую руку был пустой, залитый ядовито-оранжевыми лампами проспект, и только Вадим в полной тишине с усилием сглатывал кровь. Вон и трамвайное кольцо: пустое, разумеется, в четвертом-то часу… В такое время все трамваи дружненько бок о бок спят в депо, как и их пассажиры, впрочем. За кольцом белел забор. Все правильно. Они не сбились и почти у цели. Вадим хотел поделиться этим с Настей, покосился на нее – и не стал этого делать.

«Вот идем мы рядом. Казалось бы – и что у нас может быть общего? Мальчик из Питера и девочка из Сибири. Сибирочка…»

Тюмень! Он не был там. Но, может быть, окажется когда-нибудь, доедет и дотуда… Что это может быть за город? С серым снегом вдоль улиц зимой, с маршрутками, с трубами фабрик, дым которых стелется в морозном воздухе. Те же девятиэтажки… В этом городе жила Настя, ее лучшая подруга Людка и дедушка Людки, когда-то – веселый солдат.

Их были сотни и сотни таких – тип Василия Теркина, ярких, неунывающих, из тех, про кого говорят «рубаха-парень». Имеет ли смысл называть все города и боевые операции, где Людкин дедушка терял кровь и понемногу геройствовал?.. «Глядь – и орден как с куста». Это в те годы. Потом-то он и правда стал дедушкой: гордым и мудрым, в пиджаке с наградами, в обнимку с внуками… Все тот же веселый солдат.

В гробу ему так и не смогли закрыть рот. Это было жуткое и жалкое зрелище.

Ну а потом его медали перекочевали на торбу к Насте. В ту пору она хипповала, пожалуй, больше, чем сейчас… К примеру, такая вот деталь: как и многие тюменские «неформалы» тех лет, в левом ухе Настя носила анодированную свастику. И те не очень вразумительные монстры, что изначально красовались на знаменитой торбе, тоже ведь были в каком-то подобии фашистских касок. Если это можно было потом рассмотреть за советскими медалями…

Вы думаете, я осуждаю? К этому веду? О нет, совершенно… Выводить из этого всего суждение наподобие «o tempora, o mores!» было бы глупо. Скорее… все это говорит нам «о вечном примирении и о жизни бесконечной». Иван Сергеевич Тургенев.

…А вот и травмопункт. Он выплыл из ночи низеньким блочным зданием, с собственной луной над входом. Да! Большой и плоский плафон, бледно мерцающий, навевал уныния не меньше, чем ночное светило: одиноким блином горел он в темноте, привлекая разве что крупных серых бабочек и прочих ночных насекомых, отвратительных.

– Вон два окна, кажется, горят, – сказал Вадим после паузы; перед тем они долго рассматривали здание. – Уф. Мне-то показалось сначала, что там совсем никого нет.

– А мне вообще показалось, что это морг.

– Да, кстати, и правда – похоже.

Они подошли… Вокруг травмопункта было безмятежно.

– Уфа-то, оказывается, совсем спокойный город! – Вадим рассмеялся с сарказмом. – Я думал, здесь очередь из раненых…

– Поплюй! Может, они внутри толпятся.

И Вадим послушно отхаркнул кровь.

Но внутри было так же тихо и пусто. И только за дальним столом, в конце коридора, сидела сестра в нечистом халате и с телефонной трубкой у уха: окинув вошедших с бесконечной тоской, она продолжала все так же монотонно говорить:

– Глеб, прекрати, а. У тебя уже шизоид. Глеб, ну че ты как ребенок. Я тебе объясняю, объясняю, а ты не слышишь. Глеб!..

В детстве Насте приходилось часто болеть, а может, были слишком мнительными родители, но, в общем, все эти интерьеры советской медицины с тех самых пор она люто ненавидела. И вот опять! Бугристый, закапанный чем-то раз и навсегда линолеум. Мазок крови на мертвенно-бледной кушетке. А самое главное – запах, этот запах раскисшего мыла, который совершенно нельзя переносить.

– Я тебя на улице подожду, ладно?

Медсестра тем временем повела глазами на дверь дежурного хирурга – мол, мальчик, иди и лечись. Действительно, не отвлекаться же на каждого волосатика с подбитым глазом, когда кипят такие страсти…

Настя вышла на крыльцо: о, вон скамейка. При ближайшем рассмотрении выяснилось, правда, что вся она кровью захаркана, как в гестапо: пришлось сесть на спинку и сгорбиться. Итак, что мы имеем? Какая-то редкостно дурная ночь, и выспаться толком уже не придется: встать надо рано, чтобы добраться в Нижний до ночи. До следующей ночи.

А ведь был уже тот глухой предрассветный час, когда на всех окрестных улицах ты не встретишь ни машин, ни людей – никого. И можно, кстати, смело шататься по самым темным дворам и подворотням, ибо те страшные-ужасные «хулиганы» давно и крепко спят, пускают слюни на подушку и видят наивные детские сны.

Вон за травмопунктом виден дом. Знаете, такой совершенно громадный шлакоблочный монстр позднесоветской застройки. И во всех его окнах, а сколько их – не сосчитать, нигде нет огонька! Хоть бы кто-то, хоть бы где-то! Нет. Дом – вымерший.

Господи, ну почему она здесь, что она здесь забыла! Одна, одна в чужом, враждебном городе; всегда – одна, всегда – бежать, бежать – от самой себя…

Настя сидела на скамейке, плакала горько, и казалось ей, что она – одна во всей вселенной.