Читать книгу Никогда. Высокие технологии, любовь и смерть в холодной стране - Игорь Сидоров - Страница 10

Он выволок из дровника козлы, размотал кабель пилы, взвесил в руке колун. В иной день не стоило бы заниматься хозяйством в этакую хмарь. Но сегодня душа просила. С низкого неба сыпалась снежная крупа. Иван крякнул, решительно установил козлы и бросил на них первое бревно.

Пилить дрова он не любил: слишком механическое занятие. Другое дело – колоть напиленные по размеру чурбачки. Финский колун ловко лежит в руках, полешки разлетаются с сухим треском, эхо ударов отскакивает от дома.

Поработать сегодня стоило: впереди зима, обещают – аномально холодная. В интернетах пишут, такая случается раз в сто лет.

– Точно собираешься с ним встречаться?

Машка подошла неслышно. Стояла, кутаясь в тёплый платок, глядела недружелюбно.

– Накинула бы ватник. И варежки. Руки замёрзнут, а тебе вредно…

– Так точно намерен?

– Это бизнес, Маша. У меня перед Майклом обязанности.

– Становиться смешным тебя никто не заставляет.

– Смешным?

– А то не понимаешь… ладно, пошли чай пить. Мне сейчас наливать трудно, поухаживай.

– Пилу только спрячу. Сопрут ведь.

Её резиновые сапоги оставили на тающем снегу тёмные следы. На сарай села здоровенная ворона, покосилась с интересом. «Кыш» – машинально сказал Иван. Ворона оглушительно каркнула и улетела.

– Не понял насчёт смешного, – сказал Иван, ставя на стол кружки. – Объясни по-человечески.

– У тебя, Ваня, шея длинная. С трудом доходит.

Как всегда, она грела руки о кружку.

– Только-только за дело принялся, и вот уже, хоп! – ты должен советоваться с мужиком, который тебе морду бил. Отличный партнёр, ничего не скажешь! А отношения ваши берётся наладить видный член партии жуликов и воров, у которого на роже – печать кристальной честности…

– Маш, ну что ты, чес-слово… человек такую карьеру сделал… сам, без богатенького папочки, это уважать надо…

– Карьеру? Какую карьеру? Учёного, врача, архитектора? Нет, он сделал карьеру жополиза и прохвоста. Всегда чуял, зараза, под кого подстелиться. Нет, Ваня, я это уважать не буду. И тебе не советую.

– Уж больно ты сурова.

Взгляды жены на власть Ивану были хорошо знакомы. В целом он их поддерживал, не одобрял только Машкиного фанатизма. Ну да, наверху – ворьё, дело известное. Но ведь везде так. И везде люди свою власть терпеть не могут. Закон природы. Иван предпочитал не слишком углубляться в тему: что толку? Такова жизнь. Изменить её невозможно.

Машка, однако, смотрела на дело иначе. Во-первых, по образованию она была историком. Любила сопоставлять факты, выводить закономерности. Во-вторых, ещё в школе открыла для себя запрещённых тогда Солженицына, Джиласа, Восленского.

А началось всё с её деда.

В школьные годы Иван видал этого старика частенько. Тот каждый день вышагивал по переулкам – спина прямая, без палки, руки за спиной. Считал, если проходить в день не меньше десяти километров, доживешь до ста лет.

Был он сух, горбонос, кожа – смятый пергамент. Длинные суставчатые пальцы всё время крупно тряслись. Чтобы взять вилку, дед придерживал правую руку левой. Вилка падала, он оглашал дом проклятиями.

Семейная легенда гласила: неизлечимая дрожь – с гражданской. Воевал дед с басмачами, попал в плен, его жестоко пытали, подвешивая за руки. Как-то старикан подмигнул Ивану:

– Хочешь фокус?

Достал чекушку, велел налить стопку. Долго приноравливался, – как ухватить, чтобы не пролить. Молодецки хлопнул, вытянул руки.

– Гляди!

После стопарика пальцы были абсолютно неподвижными.

Подлинная история деда была страшнее легенды о басмачах.

Однажды, когда Машка училась в девятом классе, дед захотел с ней поговорить.

Он вытянул руки и спросил: «Думаешь, басмачи пытали? Нет, внучка, это органы».

Взяли его как участника какого-то заговора. На допросах били резиновым шлангом, подвешивали за руки. Потом, удивительное дело, выпустили. В сорок первом дед пошёл добровольцем, в сорок пятом загремел в лагерь: брякнул, что студебеккер – хорошая машина. Такое считалось антисоветской агитацией. Отсидел девять лет и никогда уже больше не говорил ни о войне, ни о лагере. А внучке решил открыться.

Машка была абсолютно советской девочкой: собрания, политинформации, вахты памяти. Деду не поверила: такого не может быть. Насупившись, слушала, как брали ночью, как тащили волоком, били, подвешивали на крюк.

На следующий день на переменке отозвала в угол подругу Ольгу, первую книжницу класса. Через несколько дней та, таинственно подмигивая и оглядываясь, сунула Машке пакет. Слепую машинописную копию «В круге первом» Солженицына Машка одолела за несколько ночей – таясь родителей, с фонариком под одеялом. Родители не одобрили бы чтение антисоветской литературы.

Ещё через неделю она пришла к деду и спросила: «Деда, как жить теперь?». Старик ответил: «Молча. Я же живу». И через год умер от рака.

Когда они поженились, Машка рассказала эту историю Ивану. «Так зачем он тебе открылся, если всю жизнь молчал?» – «Чтобы советской дурой не выросла. Я и не выросла» – «Хорошо, что нам другие времена достались» – «А вот и нет, Ваня. Об этом он особо предупреждал. Не будь, сказал, наивной. Зло не исчезает. Оно просто меняет облик».

Так и жила она, ненавидя телевизор с его истеричными ток-шоу, саркастически комментируя каждое идиотское решение депутатов Думы. Иван внутренне соглашался, мысленно иронизируя: меньше страсти, Машенька. Вредно для нервной системы.

И вот – впервые Машка приложила свои политические взгляды к семейному делу. Результат Ивану не нравился.

– Маш, я же их просто использую, – принялся объяснять он. – Обниматься с ними не собираюсь. Просто хочу честно выполнять обязанности гендиректора. Надо в коридорах власти кланяться – поклонюсь. Надо с олигархом виски пить – буду пить. Я должен получить результат, иначе какой я директор! Они для меня – инструменты. Пришло время – я их достал. Обычное дело.

– Смотри, как бы они тебя не достали, – усмехнувшись, сказала Машка. Коли с ними связался – жди чего угодно. Хорошо хоть, кагебешника этого, Джо, додумался не подтягивать. А то совсем дело дрянь было бы.