Читать книгу Пристально вглядываясь. Кривое зеркало русской реальности. Статьи 2014-2017 годов - Игорь Яковенко - Страница 4

Культурная детерминация значительно сложнее, многообразнее и драматичнее.

В самом общем виде культура и человек находятся в субъект-субъектных отношениях. Создатель инноваций может как разрушать культуру, так и развивать, адаптируя к изменениям общеисторического и социокультурного контекста. Для этого в каждой культуре есть механизм тестирования инноваций. Этот механизм вырабатывает решения: кого – на костер, что положить в долгий ящик (потом пригодится), что внедрять, но по-тихому, незаметно, а что – объявить возвратом к истокам и внедрять широко, и так далее. Что же касается массового традиционного человека, то он представляет собой культурный автомат. Все возможные и мыслимые для него реакции заданы врожденной культурой. Вариации (микросреда, личностные характеристики, социальный статус) покрываются целостностью данной культурной традиции.

Культура использует массу механизмов управления сознанием своих носителей. Это и иррациональный ужас от мысленного прикосновения к сакральным сущностям, табуированным к осмыслению. Это и рефлекторный конформизм. И заданное культурой ранжирование тем и дискурсов, разделение всего множества возможных тем на солидные, принятые в приличном обществе, и непристойные, нарушающие правила игры. Это и демонизация определенных исходных установок и их носителей. Это и клевета на противостоящую позицию, и, наконец, формирование пакета устойчивых дискурсов, оформляющих накатанные процедуры и формы выражения своих мыслей. Что всякий раз приводит к устойчивым и ожидаемым результатам.

Дело в следующем: каждая культура постоянно конкурирует с другими культурами в борьбе за два ресурса: людей и территорию. Поскольку человек, в силу массы самых разнообразных обстоятельств, может покинуть врожденную ему культуру и перейти в другую, культуры ценностно ранжируют мир на позитивный «наш» и негативный «их». А также закладывают иррациональный страх перед утерей врожденного образа жизни, привязывают человека к месту рождения, демонизируют исторические альтернативы «нашему» миру (к примеру, взаимная неприязнь кочевников и земледельцев), и так далее. В равной степени культура требует выполнения предписанных правил игры, подавляет диссистемные тенденции и вписывает в общую целостность контркультурные и субкультурные образования. Иными словами, манипулирует человеком, двигая его в нужном направлении.

Поколения советских людей из года в год ходили на выборы и переживали выборы как особый советский праздник (существенный элемент которого – буфет с дефицитными продуктами на избирательном участке). Ядро этого праздника – ритуал припадания к Власти и единения со «всем советским народом» в акте голосования за «нерушимый блок коммунистов и беспартийных». Только продвинутые интеллигенты с широким кругозором (выводящим их из множества нормальных советских людей) осознавали фарсовый характер советских выборов без выбора. Я уже не говорю о том, что миллионы людей действительно верили в построение коммунизма. Индоктри-нированный советский человек был честным и искренним носителем предписанной доктрины.

Тому, кто скажет, что приведенные примеры – дела давно минувших дней, предлагаем обратиться к сюжету на Первом канале российского телевидения от 12 июля 2014 года о трехлетнем мальчике в трусиках и футболке, распятом жидобандеровцами в городе Славянске. Один солдат прибивал, двое держали.

Можно перечислить и другие ухищрения. Необходимо интеллектуальное мужество для того, чтобы осознать, что родная, впитанная с молоком матери культура не является ни антропологической универсалией, ни лучшей из всех возможных. Это – один из вариантов бытия человека. Кому-то он близок, кому-то – нет, а для кого-то является сущностью, отрицающей его бытие.

Повторим еще раз: от момента антропогенеза и до сегодняшнего дня культура манипулирует человеком. Прежде всего она трансформирует суждения об онтологическом статусе себя самой, а также пропорции времени и пространства. Любая культура (локальная цивилизация) – не что иное, как модус, выдающий себя за субстанцию. «Наша» культура исходна и вечна4. Мы не один из тысяч вариантов социокультурной целостности, реализованный в истории человечества, а антропологическая универсалия. Массовый американец полагает, что все люди на земле похожи. Все хотят демократии, свободы, общества равных возможностей, прогресса и развития и так далее. Если где-то люди этого лишены, то в силу тех или иных обстоятельств. Дайте им возможность, и они устроят нормальное общество. (Темные, запуганные люди, если их просветить, разъяснить и дать возможность организовать подлинно свободное общество – все пойдет прекрасно.) Идея о том, что для массового гражданина КНДР не просто нормальной, но единственно возможной является данная ему от рождения реальность, не укладывается в голове среднего «янки». Между тем онтологический раб постоянно озабочен тем, чтобы из бытия была исключена свобода, и готов отдать все силы и самую жизнь ради утверждения и сохранения естественного и органичного для него социокультурного космоса.

Правильный носитель традиционного сознания не в состоянии представить себе, что мир может быть устроен как-то иначе. Не получивший европейского образования традиционный индус воспринимает живущих рядом с ним христиан и мусульман как представителей отдельных каст. Идея о том, что возможны общества, в которых нет кастового разделения, не вмещается в его сознание.

Далее, культура задает трансформированную и отредактированную определенным образом картину реальности.

Начнем с самого первого, базового процесса наделения сущностей именами. Культура дробит универсум, выделяя отдельные сущности (процессы и явления), и дает им имена, в которых нерасторжимо слиты познание и оценка. Таким образом задается определенная картина мира. То, что в языке одной культуры предстает как позитивное и естественное, в другой может иметь совершенно иные оценки. К примеру, «кровная месть» – это освященный традицией обычай и моральный долг, лежащий на семье, в которой был убит один из ее членов, или варварский пережиток догосударственного бытия, требующий решительного искоренения? «Убийства чести» – непреложная норма исламского мира или еще один омерзительный пережиток средневековья?5

И дробление универсума, и наделение знаков определенными денотатами не являются ни единственно возможными, ни бесспорными. Так, в русском языке отсутствует понятие privacy (прайвиси). Иногда можно встретить перевод – «приватное пространство». Носитель отечественной культуры не склонен осознавать свое «приватное пространство» как значимую сущность, охранять его от посягательств и, соответственно, уважать чужую приватность.

Вспомним подлинно хамскую бесцеремонность, с которой люди из простонародья вмешиваются в чужую жизнь. Поучают, дают советы. Делается это из лучших побуждений, для блага объекта вмешательства. Идеи о том, что бесцеремонное вторжение в чужое личное пространство безнравственно, не обретается в сознании этих людей. Для того чтобы осознать это, необходимо выпасть из синкретического целого и стать автономной личностью.

Со словом «приватное» в русском языке соотносится понятие «частное». Однако они кардинально различаются по смысловому и ценностному наполнению. Смысл слова «приватный» можно описать как принадлежащий личности. Отсюда английская языковая конструкция private property, которая по своему генезису и смысловому наполнению не тождественна понятию «частная собственность», хотя переводится на русский именно так. Дело в том, что в русском сознании часть ниже целого. Целое позитивно и онтологично, часть – ущербна, второстепенна и онтологически менее безусловна, нежели целое. Вспомним советское идеологическое ругательство «отщепенцы». Оно апеллировало к образу: есть наше, советское бревно. Мощное и могучее. И вот в силу случайных обстоятельств от него откололась малая щепочка. Откололась и повисла на тонком волоске. Одно движение, дуновение ветра – и случится непоправимое: щепка оторвется и улетит в пропасть.

Русский язык фиксирует стадию исторического развития, на которой начинался процесс разложения родовой либо соседской общины, и, соответственно, выделения из нее отдельного человека и частной собственности как социального базиса личностной автономии. Но это – особенность русского сознания. К примеру, в польском и украинском языках данная речевая конструкция строится калькой с английского: wlasnoscia priwatna – в польском и приватна власнiсть – в украинском.

Далее, в каждой культуре происходит ценностное ранжирование универсума – все реалии делятся на сакральные, важные, профанные, неприличные, табуированные к упоминанию и осмыслению. Средний советский человек прекрасно знал, что такое политинформация и стахановец, но понятия не имел об ипотеке, волатильности и финансовых рисках. В результате формируется специфическая картина мира, в которой названы и выделены как значимые, заслуживающие внимания одни сущности и отправлены в фон как второстепенные, неприличные или табуированные другие. Скажем, в советской реальности существовали искушенные в истории знатоки, понимавшие особое значение словосочетания «запломбированный вагон» (речь идет о вагоне поезда, идущего через Германию от Швейцарии к Швеции, в котором в апреле 1917 года лидеры большевиков переправлялись в Россию). Однако обсуждать этот эпизод отечественной истории вслух категорически не рекомендовалось.

Язык закладывает глубинные основания миропереживания на уровне своей структуры. Фраза «Это стол» по-английски звучит This is а table, что дословно означает «Это есть стол». Во французском варианте – С’est un buffet. Из русского языка выпала связка «есть/ суть» в составных именных сказуемых. Мы не отдаем себе отчета в том, что тысячекратное повторение конструкции «это есть…» утверждает онтологическую безусловность окружающей нас реальности, которую можно попытаться изменить, но нельзя отредактировать. Ибо это есть или это было.

В русской культуре отсутствует глубинное убеждение в объективности мира, лежащего за рамками наших перцепций, его существовании по собственным законам, помимо нас и независимо от наших пожеланий. Автор помнит лозунг «Реки потекут вспять», звучавший еще в 50-е годы прошлого века. Сама идея построения коммунизма предполагала изменение природы человека и системы общественных отношений. Хилиастический проект как фундаментальное богоборческое усилие исходил из пресуществления этой природы, претворения ее в точке входа в Царствие Небесное. Для европейца, исходившего из научно-рациональной картины мира, такие построения лежали за рамками здравого смысла, в пространстве средневекового упования на чудо и благодать.

Надо сказать, что русская культура наделена гигантским потенциалом противостояния объективной истине. Здесь сразу вспоминается Достоевский, писавший: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной». Это существенно. Данная установка реализуется не только на уровне философского суждения, но и в тысячах обыденных ситуаций.

Помню, в молодости меня поражала глубочайшая безнравственность советского общества. Причем на самом массовом, низовом уровне. Детям врали об аистах, от них скрывали сложные обстоятельства и проблемы старших. От больных стариков скрывали смертельный диагноз. Из самых лучших побуждений, «чтобы не расстраивать». В сознании носителей этой культуры истины как непреложной, абсолютной ценности не существовало. Я уже не говорю о том, что люди постоянно врали по мелким, сиюминутным и грошовым поводам (трамвай сломался, у троллейбуса колесо отвалилось, застрял в лифте и так далее). Истинно то, что выгодно, то есть предпочтительно в данный момент по тем или иным мотивам. Как это замечательно пересекается с памятным старшему поколению тезисом Ленина «Нравственно все, что служит построению коммунизма, делу революции»6. В культуре с другими этическими традициями Ульянов-Ленин не имел бы шансов реализовать свои идеи.

В исламском мире бытует изречение «Даже Аллах не в силах сделать бывшее не бывшим». В нашей реальности все иначе. Если мир не являет собой непреложную объективность, его можно корректировать, подправлять, редактировать, увязывать с образом сакрального Должного.

Это еще не все. К примеру, понятие проблемы представляется нам самоочевидным. На самом же деле это не так: культура определяет, что есть проблема и каковы «правильные» пути решения этой проблемы. К примеру, традиционное крестьянство России хронически страдало от малоземелья. В традиционной семье рождались и выживали несколько сыновей, которые потом заводили собственные семьи. Однако земельный надел конечен. Участок земли меньше определенного предела не мог прокормить новые семьи. Из этой ситуации существовало три выхода: переселенческое движение на пустые земли; отход от традиционной технологии и освоение новых, прогрессивных технологий и, наконец, так называемый черный передел, то есть всеобщий передел земли и ликвидация помещичьего землевладения.

Переселение было достаточно сложным и дорогим предприятием, пустые земли существовали преимущественно на окраинах государства. Крестьяне с трудом поднимались на переезд, а случалось, и возвращались обратно. Власть и земская интеллигенция подвигали крестьян к освоению новых технологий, от чего традиционно ориентированный крестьянин категорически отказывался. Патриархальная крестьянская культура видела решение своей главной проблемы во всеобщем переделе земли. Крестьяне постоянно ждали «государевой воли», которая ликвидирует частную собственность на землю и передаст все пахотные земли в руки крестьянской общины. С этими упованиями крестьянство вошло в Февральскую революцию. Декрет о национализации всей земли и установлении для крестьян бесплатного землепользования от 12 ноября 1917 года обеспечил победу большевиков в Гражданской войне. Восторжествовало крестьянское понимание Должного, соответствующего традиционной культуре и отвечающего вековым упованиям крестьянства.

Так мы переходим к теме Должного: Должное – одна из центральных категорий средневековой культуры, описывающая совершенный идеал, трактуемый как сакральная норма. Должное невоплотимо в реальности, поскольку противостоит природе человека и природе социальных отношений, однако понимается как норма, которая обязательна для каждого правоверного и однажды воссияет во всей полноте.

Должное – сакральная истина, которая истинна в некотором высшем смысле. На уровне пошлой эмпирики реальность (сущее) может не соответствовать Должному. Не соответствовать здесь и теперь. Но соответствовать божественному замыслу, который непременно будет реализован в точке пресуществления. Пошлый и бескрылый европеец исследует объективную реальность; носитель идеи Должного, вглядываясь в образ реальности, провидит замысел Создателя и узнает контуры этого замысла, скрытые в хаосе случайных и сиюминутных примет времени. В связи с этим примечательна теория «социалистического реализма», которая предписывала литературе не элементарную правдоподобность, фиксирующую скорбные и убогие реалии нашей жизни, но отражение в художественных произведениях «типического». А типическим была борьба за построение социалистического общества, победа новых людей и утверждение новых идей на фоне краха поборников старого мира.

Что побуждало людей верить в Должное и принимать его как краеугольный элемент культурного космоса? Дискурсы Должного проходят через всю жизнь традиционного человека «с младых ногтей» до гробовой доски. Культура позиционирует Должное как безусловную нравственную истину (по правде, по справедливости), которая воспринимается как самоочевидная сущность. Главный обман и главное жульничество культуры состоит в том, что Должное постоянно декларируется, но практически никогда не реализуется субъектами этих деклараций. Апелляции к Должному и развернутые сокрушения по поводу того, что «они» (начальство, богатые, соседи, пришлые инородцы, молодежь) систематически попирают Должное и уклоняются от него, соседствуют с неуклонным попранием принципов сакральной справедливости поборником Должного в тысячах жизненных ситуаций. Осуждающий общественные пороки при первой необходимости «дает на лапу», при первой возможности подворовывает общественное достояние, требуя от окружающих солидарности, бежит донести на соседа и так далее.

Не менее значимы расхожие мифы и предубеждения, которые пронизывают сознание среднего носителя культуры. Исходно настороженное отношение к «инородцам», насмешливо-пренебрежительное отношение горожан к «деревне» – приезжим и мигрантам. Все эти фобии можно обобщить: чужое исходно инородно и всегда опасно. Никогда нельзя знать, что сделает чужак в следующий момент. В глубинке доживает настороженное отношение к европейской медицине. Врачи – это что-то чужое и непонятное, а потому опасное. Вот бабка Марья, которая искони лечит «наших» травами и заговорами, – это понятно и привычно. А убеждение, что «все эти таблетки одно лечат, другое калечат»… А борьба с вакцинацией по всему миру – от Пакистана до США… Мифы и предубеждения неисчислимы: летающие тарелки, масоны, рептилоиды… На смену одним мифам приходят другие, но само пространство мифов не оскудевает, поскольку мифы удовлетворяют базовой потребности архаического сознания в изоморфной этому сознанию картине мира.

Исходно мифологическое сознание – достояние архаиков и традиционалистов. Однако рациональное европейское образование не уберегает массового человека от мифологизации сознания. Нас окружает множество интеллигентских мифов. К примеру, расхожая антитеза «хорошие народы – плохие правители». Народы исходно и безусловно хороши: во всех проблемах и исторических коллизиях ответственность ложится на плохие правительства. Эти построения повторяются бессчетно и воспринимаются как самоочевидные. Понятна гуманистическая составляющая первого члена данной антитезы. Другое дело – правители. Оторванные от народной стихии и подчиняющие мир своекорыстным интересам, они подвигают людей на зло. Иными словами, данная картинка хорошо вписывается в обще-интеллигентскую картину мира.

В некотором смысле все народы и народности исходно и безусловно хороши. Однако в реальности стадиальные характеристики тех или иных этносов, политические и идеологические коллизии соотношения с другими народами создают ситуацию, в которой один хороший народ вырезает другой, не самый плохой народ. Сравнительно недавно, в апреле – июле 1994 года, в Руанде члены племени хуту вырезали от 500 тысяч до миллиона тутси. Представителей тутси массово насиловали, избивали и умерщвляли, их имущество присваивали. Межнациональная рознь тутси и хуту имела долгую историю. В геноциде тутси участвовали армия и отряды боевиков (интерахамве и импузамугамби). Однако большинство жертв погибли в населенных пунктах от рук соседей и местных жителей. Геноцид в Руанде – реальность, от которой нельзя отмахнуться. Эти события не свалишь на преступное правительство и плохих эсэсовцев. Перед нами – подлинно народное творчество, в котором участвовали десятки, если не сотни тысяч людей.

Геноцид армян, понтийских греков и ассирийцев, начавшийся в Османской империи и продолженный кемалистами, охватывает достаточно длительный период (1894–1923). Геноцид преследовал стратегическую цель выдавить иноверцев с территории страны (прежде всего из Малой Азии). Основанием для этого служили опасения сецессии регионов с православным греческим, армянским и ассирийским населением. Первая фаза геноцида армян развернулась в 1894–1896 годах (Стамбул, Сасун, район озера Ван). Число убитых оценивается в сотни тысяч душ. В то же время в 1895 году разворачивается геноцид ассирийцев. При этом порядка 55 тысяч уничтожены, а 100 тысяч насильственно исламизированы.

В апреле 1915 года, в связи с нападением франко-британских сил на Дарданеллы, началось выселение армян из близких к побережью районов в район города Конья неподалеку от границ Ирака и Сирии. Как это происходило? Консул в Трапезунде докладывал, что каждый день видит, как орава ребятишек и турецких женщин идет за полицией и захватывает все, что может унести7.

Затем последовали растянувшаяся на несколько лет депортация и геноцид понтийских греков – уничтожение коренного греческого населения исторического Понта (проживавшего на данной территории более двух тысяч лет), осуществленное правительством младотурок и продолженное кемалистами в период 1914–1923 годов. В рамках так называемой Освободительной войны (май 1919 – октябрь 1923) под руководством Кемаля Ататюрка шла война против христианских меньшинств – греков и армян. С мая 1915 года разворачивается следующая волна геноцида ассирийцев. Идут массовые убийства и насильственное выселение ассирийского населения в пустыни Сирии и Месопотамии. В этой «работе» принимали активное участие курдские племена.

Последний аккорд процесса уничтожения христианских народов на территории Турции – так называемый Стамбульский погром 6–7 сентября 1956 года. Из «Википедии»: «После погрома 2,5-тысячелетняя история греческого присутствия на территории современной Турции подходит к концу»8. Пострадало около 80 церквей, 4500 магазинов, 2500 квартир, 40 школ9. На этот раз число убитых было невелико. Ставилась цель выдавить греческое население из страны. Так, погромщики разрушали кладбища. При этом не только осквернялись памятники, но раскапывались могилы, из которых выбрасывали кости умерших. Грекам объясняли: «Уезжайте. Вам не будет покоя ни при жизни, ни после смерти». В результате из 140 тысяч греческого населения в городе остается несколько тысяч.

Понятно, что эти растянувшиеся на долгие десятилетия события нельзя списать на преступных правителей, группы радикалов и отдельных фанатиков. Перед нами подлинное историческое творчество широких масс. В отличие от погромов Средневековья геноцид христианских народов Османской империи и Турции, как и геноцид в Руанде, происходили сравнительно недавно и хорошо документированы. Эти свидетельства позволяют оценить масштабы и увидеть фактуру событий – разграбление имущества, убийства и изнасилования, вскрытие могил.

Оценка народов и народностей в категориях «хороший/плохой» бессмысленна. Народы различаются стадией исторического развития. Стадии эти задают типологию ментальности, которая определяет универсум человеческого поведения. На определенных стадиях вандализм, уничтожение противника, изгнание босых и голых на верную смерть – нормальная практика. Так же, как людоедство, человеческие жертвоприношения, работорговля и тому подобное. На другой стадии эти эксцессы воспринимаются как абсолютно невозможные. И, безусловно, рядом с теми, кто грабил и убивал, были другие, которые спасали, прятали несчастных, помогали скрыться. Сколь ни мал и даже ничтожен процент этих «других» – они были и будут. Знание об этом и уверенность в устойчивости данной категории дает нам силы жить на этой земле.

А вот еще одна прекрасно звучащая интеллигентская мантра: каждый человек от рождения в чем-то одарен и потенциально талантлив. Каждый в детстве-юности мечтал о прекрасном. Мы, общество, не смогли увидеть заложенные в нем потенции, развить их, дать раскрыться. Вот человек и спился, «сошел с круга», совершил преступление. Ложь это. Биологи свидетельствуют: в нормальной популяции млекопитающих 3–7 % «искателей», ориентированных на освоение новых территорий, одаренных особей10. Остальные созданы для обживания устойчивой реальности, они воспроизводят вечные модели бытия, плодятся и размножаются. Бывает, что талантливый человек задыхается в корежащей его среде и «сходит с круга». Но на каждого такого приходятся десятки заурядных, бесконечно скучных, бескрылых людей, которые проживают тоскливую и однообразную жизнь. Если они маргинализируются и погибают от варварского потребления наркотиков или спиртосодержащих хозяйственных жидкостей, то перед нами не трагедия нераскрывшегося таланта, а трагедия бескрылой заурядности, не нашедшей ни своего места в жизни, ни сил нести бремя существования в этом мире. В подобных процессах нет вины общества, школы или окружения (это окружение, как правило, мало отличается от погибшего). Есть жестокая поступь законов природы.

Особого внимания заслуживают две великие мифологии – Просвещения и Прогресса, доминирующие в европейском сознании последние два-три века. Надо заметить, что следует различать концепции просвещения и прогресса и мифологические интерпретации этих теоретико-идеологических конструкций. Массовому человеку свойственно мифологизировать любые теоретические модели, попадающие в поле его зрения.

Вначале необходимо одно обобщающее суждение: при том что Просвещение и Прогресс могут противостоять христианству либо отстраняться от него, эти учения базируются на позитивном религиозно-философском бэкграунде (оформление которого принадлежит христианской доктрине). Предельно обобщая – мир создан для человека, который находится в логическом центре творения.

В связи с этим стоит привести данные одного из научных экспериментов. Группа английских и американских ученых провела математический анализ истории человечества между 1500 годом до нашей эры и 1500 годом нашей эры. Была построена модель Афро-Евразийской суши, на которой были размещены как все кочевые народы, так и аграрные общества. Проверяемая гипотеза состояла в том, что движущей силой эволюции человечества было совершенствование орудий труда и последующие войны. Эта модель предсказывала, что становление сложных социальных институтов, способствующих сотрудничеству генетически неродственных людей, происходит быстрее там, где войны более часты и жестоки. Проверка показала, что гипотеза точно предсказывает то, что имело место в реальности11.

Человек не является самоценной сущностью. Он – расходный материал, позволяющий разворачивать всемирно-исторический процесс. Зачем это нужно и каковы цели Создателя – специальная религиозно-философская проблема. Однако трогательное утверждение чеховской героини: «Человек создан для счастья, как птица для полета» – не выдерживает сопоставления с реальностью. Реальность эта имманентно драматична. Она требует постижения, мужества и личностного достоинства.

А теперь перейдем к более подробному анализу. Начнем с Просвещения. Свет знания, рассеивающий темноту невежества и просвещающий живших во мраке несчастных, которые, просвещенные светом знания, идут к новой, счастливой жизни, – это сказка. В реальности научно-рациональная картина мира отрицает и разрушает альтернативную ей модель Вселенной, структурированную мифологическими комплексами архаического сознания. Картина эта существовала тысячелетия, необычайно цепкая, закрепленная в каждой клетке социокультурного пространства (в фольклоре, мифах, убеждениях) и то и дело прорастающая в новом «просвещенном мире» в новых/ старых мифах, ментальных привычках, фантастических слухах и поверьях.

Разрушение культурной парадигмы, слом картины мира – всегда трагедия, раскалывающая поколения, проходящая через судьбы людей, травмирующая сознание, которое стремится примирить, «сшить воедино» исконные модели миропереживания и новые установки. На такую смену уходят века. Но в реальности общество расслаивается, и рядом со слоем, преимущественно живущим в Новом времени, существует слой по преимуществу традиционный, обреченный на периферию социокультурного пространства и маргинализацию.

Прогресс не только завершает эпоху перманентного голода и безобразной нищеты социальных низов, но и несет массу проблем. Он уничтожает профессии, ликвидирует целые отрасли экономики, рушит устойчивый образ жизни, стирает с карты населенные пункты, ведет к переселению в мегаполисы миллионов людей и обезлюживанию огромных пространств. Современные ученые, исследующие проблемы модернизации, работают с понятием «созидательное разрушение»12, указывая, что технологические инновации приносят обществу процветание, но эти результаты сопровождаются созидательным разрушением, затрагивающим работу и образ жизни массы людей, которые оказываются «вчерашними» и ненужными в новой реальности. Прогресс несет перманентные изменения. Все это – полноценная человеческая трагедия. Порожденная прогрессом реальность в буквальном смысле утверждается на костях «вчерашних», проигравших социальных общностей, поколений, племен и народностей, которые не смогли вписаться в новый, яростный мир. Историческая динамика неизбежна и единственно возможна, но она всегда порождает человеческие трагедии.

А есть и особый механизм исторического снятия больших нетрансформативных целостностей, о котором не любят говорить вслух. Речь идет о том, что стадиально «вчерашние» сообщества, оказавшиеся в резко изменившейся реальности и не способные к необходимому изменению, переживают глубокий кризис и входят в разнообразные процессы исторического снятия. Для того чтобы живо представить себе, о чем речь, достаточно обратиться к судьбам сельской глубинки Нечерноземья, которое от тоскливого прозябания позднесоветской эпохи перешло к вымиранию и деградации. Колхозы и совхозы кончились; все, что можно было растащить, ушло сквозь пальцы. Наиболее подвижные сбежали в мегаполисы. Оставшиеся спиваются, гибнут в бессмысленных драках, замерзают в неотапливаемых помещениях. И это не единственный сценарий схождения с исторической арены общностей, зашедших в тупик. Они могут гибнуть в бессмысленных войнах, исчезать на пути в неведомые дали13.

Негативные последствия трендов глобальной исторической динамики многообразны. В самое последнее время специалисты стали называть вещи своими именами и заговорили об эпидемии ожирения, поразившей человечество. За последние 15–20 лет число избыточно тучных людей выросло на порядок. От них некуда спрятаться. Нарушение биологических констант бытия homo sapiens даром не проходит. Десятки тысяч лет люди периодически недоедали, жили под угрозой голода, переходили с места на место в поисках элементарного пропитания. Хоронили близких и жили с ощущением, что смерть где-то совсем рядом. В 50-х годах прошлого века вначале США, а затем Западная Европа вступили в эпоху общества потребления. Во второй половине XX века голод отступил по всему миру и стал локальным явлением. Ситуация, когда пропитание гарантировано, стала естественной и превратилась в константу бытия. Человеческая природа мгновенно отреагировала на это массовым ожирением, то есть ухудшением качественных характеристик популяции14.

Рост плотности населения земного шара, ведущий к исчерпанию территории и ресурсов, задал мощный импульс объемному росту гомосексуальных практик и изменению культурного статуса этого явления. Гомосексуальные отношения существовали всегда. С утверждением христианства они были отодвинуты за рамки Должного во внекультурное пространство и занимали незначительный объем. Сегодня наблюдаются резкий рост и легализация гомосексуальных практик. Это очевидным образом связано с демографическим переходом в урбанизированных обществах, а также с окукливанием белой расы. Но об этом не говорят вслух.

Прогресс медицины ведет к накоплению генетического груза и разрушает устойчивые биологические механизмы пресечения нежизнеспособных, тупиковых «побегов». Женщина, которая прежде не могла разродиться, умирала родами и завершала тем самым нежизнеспособную линию развития, сегодня рожает, и ее потомки воспроизводят и накапливают генетические проблемы. Те же процессы связаны с выхаживанием детей с врожденными заболеваниями и аномалиями. Здесь мы сталкиваемся с неразрешимым противоречием. Святое родительское чувство и прогресс медицины разрушают естественный биологический механизм саморегуляции, отсекающий воспроизводство неадаптивных особей.

Человек фундаментально не создан для счастливой и спокойной жизни; он, как и все остальные виды млекопитающих, создан для выживания в жесткой и стрессогенной конкурентной среде. А будучи вырванным из этих условий, стремительно деградирует как биологический вид.

Люди, пару поколений прожившие в обществе потребления, не отдают себе отчета в том, что перманентная опасность голода и смерть – неустранимые условия существования. И более того, что за сотни тысяч лет сложилась устойчивая психологическая потребность в проживании и переживании этих состояний. В первое послевоенное десятилетие европейский и американский кинематограф снимал красивые костюмированные сказки из жизни высшего общества прошлых веков. Люди, пережившие ужасы мировой войны, искали красивую сказку и образы покоя. Но в 1960–70-е годы в массовую культуру приходит жанр фильмов-катастроф. С одной стороны, фильмы-катастрофы художественно оформляли перспективу ядерной войны. А с другой – реализовывали потребность населения евроатлантического мира в художественно замещенных образах смерти. Малые дети пугаются страшного мультипликационного волка, но они испытывают потребность в переживании эмоционально оформленного образа смерти. И это не ограничивается кинематографом XX века. Мир народной сказки и фольклорной песни несет тот же образный строй. В замечательной народной колыбельной «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…» входящий в жизнь ребенок обретает важнейшую истину – прижмись к маме, смерть бродит где-то совсем рядом.

Здесь имеет смысл обратиться к эксперименту американского этолога Джона Кэлхуна «Вселенная-25» (Universe 25, 1969–1970). Ученого интересовали связи между популяционной плотностью и поведением сообществ грызунов. Для мышей был создан «рай» (изобилие еды, чистота) в строго ограниченном пространстве. Вслед за взрывообразным ростом популяции на начальном этапе наступило снижение темпов, появились отверженные молодые особи, росла агрессия. Самки стали убивать своих детенышей, становились агрессивными отшельниками и отказывались от размножения. На последней стадии, или «стадии смерти», появилась генерация самцов, названных «красавчиками». Красавчики не вступали в борьбу за самок и территорию, не проявляли активности к размножению – только ели, спали и чистили шерстку. К моменту завершения эксперимента вся популяция вымерла.

Предвидя катастрофу, несколько самок и самцов-красавчиков были перенесены в отдельные загоны. Обнаружилось, что мыши и там не пытаются спариваться. К изумлению ученых, покинувшие рай мыши своего поведения не изменили и отказались выполнять функции, связанные с репродукцией. В итоге не было новых беременностей и все мыши умерли от старости. Иными словами, трансформация, которую пережило сообщество мышей, включенное в эксперимент, оказалась необратимой.

Эксперимент Джона Кэлхуна в высшей степени поучителен и наводит на размышления. Специалисты говорят о том, что прогресс генной инженерии позволит корректировать любые врожденные дефекты. Далее прогресс технологий может снять проблему размножения, минуя сексуальные отношения между людьми. Наверное, все это возможно. Однако такой уровень вмешательства в природу человека представляется мне запредельным, и жить в этой стерилизованной реальности категорически не хотелось бы. Слава Богу, до той поры я не доживу.

Отдельного разговора заслуживают идеологические искажения реальности.

Если культура трансформирует картину мира сравнительно мягко и слабозаметно, то любая идеологическая традиция воинственно партийна. Культура существует в более или менее гомогенной реальности. Она всеобща и самоочевидна. Идеологии возникают и существуют в мире, который не удовлетворяет идеологов. В этом мире существуют конкурирующие социальные силы и идеологические построения. Исходная цель всякой идеологии – коррекция либо полное преобразование «старого мира». А потому идеологии несут в себе мобилизационный потенциал, импульс действенного преобразования.

Идеология диктует картину мира и вытекающую из нее систему норм таким образом, что любая другая позиция трактуется как чуждая либо прямо враждебная. Идеологические конструкции формируют острое неприятие альтернатив. Профанируют и демонизируют их, объясняют чьими-то происками, в основе которых лежат своекорыстные интересы врагов божественной истины и справедливости. В этом отношении идеологии выступают мощнейшими механизмами порабощения человеческого сознания. В культурно-психологическом плане идеологии представляют собой механизм комфортного закабаления сознания. Апеллируя к якобы очевидным резонам и обстоятельствам, психологически комфортным для адепта данного учения, идеологи выстраивают картину мира, в которой нет ни альтернатив, ни места для сомнений.

Наука и идеология. В последние двести лет идеология часто прикрывается лейблом науки, то есть знания надпартийного и объективного, заинтересованного исключительно в истине. Это ложь. Любой профессионал сразу различает научный и идеологический тексты. Ученый не знает результата, к которому должно прийти исследование. Некоторое исходное представление есть, но и только. Идеолог же знает результат исходно. Идеологический текст раскрывает предсуществующую в сознании автора панораму.

Главный соблазн всех ложных доктрин – простой, понятный, легко объяснимый и психологически комфортный мир. То есть именно то, что нужно маленькому человеку. Альтернатива, формирующаяся на путях движения к интеллектуальному мужеству, – крах Должного и глубочайшая коррекция устойчивых, якобы самоочевидных, положений. В результате складывается картина сложного, дискомфортного, малоустойчивого и несправедливого мира. Для того чтобы жить в этом мире, жить, сохраняя достоинство и верность нравственным нормам, необходимо упомянутое выше интеллектуальное мужество.

Идеологическое сознание представляет собой огромный неустранимый пласт массовой ментальности. Крах одной идеологии ведет не к торжеству свободы, а к замене одной фальшивой, односторонней картинки на другую, отличающуюся в массе деталей, но столь же одностороннюю. Поэтому самыми приличными оказываются переходные исторические эпохи, когда одна идеологическая традиция потерпела крах, а другая еще не успела устояться и окрепнуть, еще не стянула медными обручами головы подданных.