Читать книгу Пристально вглядываясь. Кривое зеркало русской реальности. Статьи 2014-2017 годов - Игорь Яковенко - Страница 8

Сформулируем важный тезис: условие устойчивого существования частной собственности – экономическое мышление в обществе в целом и как минимум в слое собственников. Не будем заглядывать слишком глубоко, обратимся к пореформенной России 1861–1917 годов.

Крестьяне были очевидно лишены экономического мышления. Тысячи свидетельств, рассыпанные в литературе, подтверждают это. Крестьянин, ставший на путь формирования экономического мышления и ушедший от натурального хозяйства, двигался к статусу кулака либо предпринимателя. Бесконечные инвективы, обращенные к мироедам-кулакам, лишний раз свидетельствуют, что объектом кулацкого «закабаления» был девственный доэкономический человек.

Дворянство и аристократия – также носители доэкономического сознания. И этот, казалось бы, парадокс заслуживает внимания. Владельцы крупной собственности, люди, жившие в большом обществе, умели тратить, но не умели считать, соотносить свои доходы и расходы и в целом не умели мыслить экономически, были некомпетентны в элементарных вещах. Все хозяйственные и управленческие заботы лежали на управляющих имениями. От управляющего ждали доходов и экстраординарных поступлений в особых ситуациях. Помещик в принципе был лишен способности соотносить расходы с доходами, поэтому земли закладывались и перезакладывались, леса и «вишневые сады» продавались, а разорившийся помещик, в конечном счете, шел на государственную службу. Естественно, что типичный управляющий пользовался минимальной компетенцией своего нанимателя, обкрадывал его и за пару десятков лет наживал приличное состояние.

Истины ради отметим, что с эпохи Екатерины II в России складывается слой помещиков-рационализаторов. Возникают такие объединения, как «Вольное экономическое общество», публикуются статьи и книги по проблемам сельского хозяйства. По существу, помещик, пошедший по пути освоения экономического мышления и постижения перспективных технологий, превращался в предпринимателя, хотя и оставался в рамках своего сословия. При этом надо подчеркнуть, что описанное движение охватывало меньшую часть помещичьей среды.

Вспомним Гоголя: «…или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими, и лицо принимало самое довольное выражение». Помещик Манилов – фигура сатирическая, гротескная. Тем не менее давайте задумаемся об экономическом содержании данного прожекта. Прежде всего, «каменный мост через пруд» – нонсенс. Каменный мост имеет смысл только в том случае, когда на этом пути существует достаточный грузо- и человекопоток. Что же касается «лавок с купцами», то они возможны только в том случае, если по мосту идет серьезный поток потенциальных покупателей (множество платежеспособных людей). Экономически мыслящему человеку подобные химеры просто не могли бы прийти в голову. Проще забавляться образами трехглавого дракона. Прелесть в том, что Манилов не просто прекраснодушный идиот, а владелец поместья, которому экономическое мышление полагается ex officio. На этом контрасте Гоголь выстраивает образ и добивается художественного эффекта.

Беспомощность российского помещика, несостоятельность его как владельца сельхозпроизводства раскрываются в пореформенной художественной литературе. Помещик знает что-то про реалии крестьянской жизни и сельскохозяйственного производства, оперирует отдельными словами, но не чувствует, не постигает природы этой реальности и поэтому беспомощен в торге с богатеем из крестьян, надумавшим прикупить у него задешево часть поместья.

Царское правительство последовательно поддерживало дворянство, создавало дворянские банки, давало разнообразные преференции. Однако носители добуржуазного, сословного сознания неукротимо разорялись и нищали.

То же можно сказать о российской аристократии. Личный секретарь Распутина, Арон Симанович, владелец ювелирного магазина, активно оперировавший в придворных кругах, замечает: «Большинство лиц из царского окружения были очень ограниченны, неопытны и беспомощны в самых обыденных жизненных вопросах»41. Он же пишет о людях «…которые занимали высокое общественное положение, но были в хозяйственно-бытовых вопросах, как то: покупки или продажи каких-либо ценностей или получении кредитов, совершенно беспомощны. Необходимо заметить, что петербургское великосветское общество отличалось особенным незнанием деловой стороны жизни»42. Эти люди были выше каких-либо экономических компетенций. Все это – дело обслуги: юристов, адвокатов, управляющих.

Если массовый советский человек просто не задумывался об экономическом измерении жизни, поскольку в окружающей его реальности ничего подобного не было, то дворянин и аристократ ограждали себя от экономического сознания по принципиальным соображениям. Все эти материи были достоянием выскочек, буржуазии, интеллектуальной обслуги, призванной брать на себя грязный и недостойный приличного человека труд.

Российский интеллигент также ограждал себя от экономического сознания по принципиальным соображениям. Ибо видел в зрелой рыночной экономике ту силу, которая разрушает прекрасный мир интеллигентской мечты и противостоит надеждам и упованиям интеллигента. Кроме того, все это было неинтересно, приземленно, не возвышенно. Интеллигентская система ценностей отторгала как отдельные компетенции, так и систему экономического мышления в целом. Человек из интеллигентской среды, пошедший по пути экономических практик, просто превращался в предпринимателя и утрачивал исходную идентичность. Подобная история с неподражаемой чеховской иронией излагается в рассказе «История одного торгового предприятия».

Рассказ этот про то, как некий молодой человек получил значительное наследство и решил открыть книжный магазин, ибо «город коснел в невежестве и предрассудках, старики только ходили в баню, чиновники играли в карты и трескали водку, дамы сплетничали, молодежь жила без идеалов». Однако покупателей не было. Через три недели зашел первый покупатель и спросил грифели. Герой закупил канцелярские принадлежности, и к нему изредка стали заходить покупатели. Так, отвечая на запросы клиентов, герой повествования смещался, все далее уходя от исходных книг. Сейчас он «торгует посудой, табаком, дегтем, мылом, бубликами, красным, галантерейным и москательным товаром, ружьями, кожами и окороками». А книги «давно уже проданы по 1 р. 5 к. за пуд».

Вообще говоря, с Чеховым можно поспорить. Для изменения ситуации в городе N требовался не магазин, а некоммерческое культурно-просветительское учреждение: библиотека, клуб, театр-судия. С другой стороны, книги – юношеское увлечение героя, а не органика его личности. Отсюда и стремительная эволюция молодого человека. И, наконец, движение навстречу запросам клиентов раскрывается в рассказе как путь деградации героя, что отвечает народнически-интеллигентской мифологии, призывающей интеллигента «вести народ к вершинам добра и справедливости», но в практике коммерческой деятельности все далеко не так. Реальность диалектичнее и противоречивее.

Российское мещанство, городские низы, хотя и жили в большом обществе, где деньги были вечно актуальной проблемой, – жили вне культуры, ориентированной на экономическое измерение жизни. У них не было ни предпосылок, ни желания погружаться в экономическое измерение бытия. Герой рассказа Гоголя «Шинель» – бедный и нищий человек, жил в горизонте сиюминутных нужд и не видел для себя выхода. Те же немногие, кому удавалось пойти по пути предпринимательства, покидали мещанскую среду.

Обобщающее суждение профессора Пайпса: в России собственность понимается как безусловное зло – страшная истина, о которой мы стараемся не задумываться. Обратимся к пьесе Чехова «Вишневый сад». Для героев пьесы, к которым автор относится с сочувствием и безусловной симпатией, старый сад – мир, в котором прошла вся их жизнь. Прекрасный и единственно освоенный.

И вот на этих людей надвигается драма. Дело в том, что за жизнь на земле надо платить. Расплачиваться наличными в самом прямом, исходном смысле слова. Поэтому имение приходится продавать за долги. Идея о том, что территорию, на которой разбит сад, можно использовать коммерчески, лежит вне сознания и пространства мышления героев пьесы. Малосимпатичный зрителю, чуждый миру насельников вишневого сада купец Лопахин предлагает разбить сад на участки и предлагать в аренду под дачи. Экономически это абсолютно разумное решение. Но в логике пьесы оно вызывает протест: еще бы, ведь придется вырубить сад!

Перед нами разыгрывается драма наступления бездушного буржуазного мира на очаровательный островок дворянского бытия. Прекрасные, но абсолютно непрактичные хозяева вишневого сада сталкиваются с жизнью, в которой побеждают менее прекраснодушные, но более практичные люди, – это и составляет содержание пьесы. Герои Чехова по своим онтологическим основаниям пребывают вне экономического сознания. Они антибуржуазны по определению.

О чем же пьеса Чехова? О том, что рыночная экономика в рамках авторегулятивных процессов передает крупный земельный участок от неэффективного собственника эффективному. Этот ход мысли внеположен русской культуре и представляется чудовищным. Происходит это потому, что само российское социокультурное целое выступает неэффективным собственником и отстаивает свое право быть неэффективным собственником вечно, ибо это соответствует неким сакральным основаниям российского бытия. Русский бог против эффективной частной собственности. Он признает держание (detentio), сословный порядок и неизменные основания бытия.

Суммируем: в дореволюционной России экономическое сознание присутствовало в среде кулачества, купечества и предпринимателей, а также в том слое профессионалов, которые выполняли менеджерские и управленческие функции в промышленности и сельском хозяйстве43. Если быть скрупулезным, можно отдельно упомянуть еврейскую среду, в которой экономическое сознание закрепилось исторически и задавало профессиональный выбор и жизненные сценарии, а также российских греков и российских немцев. Сверх всего этого существовал очень узкий сегмент бюрократии, профессионально компетентный в вопросах экономики. Названные социальные группы в совокупности едва ли насчитывали пять процентов населения.

В свете сказанного выше становится понятным историческая неизбежность советского этапа отечественной истории. Общество, категорически не готовое вступить в мир частной собственности и товарно-денежных отношений, было обречено на хилиастическую утопию.

Коммунистический проект интенционально был устремлен во внеэкономическое пространство. В обществе будущего останутся и производство, и потребление, но никаких денег и счетов не будет. С самого начала была реализована политика «военного коммунизма» (1918–1921 годы), включавшая в себя централизованное управление экономикой, запрет частной торговли, свертывание товарно-денежных отношений и милитаризацию труда. Эта политика привела к распаду экономики и завершилась Кронштадтским восстанием матросов и жителей города против большевиков и политики «военного коммунизма». В результате большевики быстро перешли к НЭПу – новой экономической политике. НЭП разрешал частное предпринимательство и возрождал рыночные отношения. Иными словами, с этого времени советское общество вынужденно использовало отдельные механизмы нормальной экономики. Но это было лишь частичное использование отдельных элементов.

При том что «правильный» советский человек знал: в «светлом будущем» ни денег, ни частной собственности, ни буржуйских счетов между своими не будет. Все это окончательно отомрет. Товарно-денежные отношения и частная собственность отторгались по фундаментальным основаниям. В Советском Союзе вся реальность в ее экономическом измерении была вопиющим нарушением законов экономики и логики экономического поведения. Поэтому искренне ощущать себя советским человеком и одновременно мыслить экономически было невозможно.

На советском этапе отечественной истории экономическое мышление присутствовало в небольших группах, члены которых по своему выбору отторгали советскую модель и шли по пути качественной альтернативы. В послевоенную эпоху в нашей стране сложилось явление, получившее название «цеховики». Так называли подпольных предпринимателей, решавших проблему хронического товарного дефицита и закрывавших ниши в ассортименте потребительских товаров. Эту сферу производства называли «теневая экономика». Цеховики находили необходимое сырье, налаживали производство по поддельным документам и организовывали сбыт. Кроме того, им приходилось щедро раздавать взятки во всех государственных структурах, что гарантировало успех. Перед нами – полноценная предпринимательская деятельность, охватывающая весь цикл организации бизнеса, производства и реализации продукции. Этот род занятий требовал зрелого экономического мышления.

В Советском Союзе существовало и чисто спекулятивное предпринимательство, не связанное с производством. Эти люди также умели экономически мыслить. Можно вспомнить, возможно, узкий, но интересный рынок произведений искусства и антиквариата. Автор наблюдал это явление в 1960–70-е годы и может свидетельствовать, что люди, оперировавшие на данном рынке, мыслили экономически. Среди прочего люди, вкладывавшие свои деньги в произведения искусства, во-первых, были озабочены выгодным вложением средств (а в СССР власти сознательно создавали такую ситуацию, в которой вложить солидные деньги во что-либо было невозможно) и, во-вторых, думали о том, что будет, когда социалистический эксперимент закончится. Надо сказать, что они не ошиблись в своих расчетах.

Сверх этого можно упомянуть профессионалов, работавших в сфере внешней торговли и банковских операций, и крошечную горсть молодых экономистов, занимавшихся исследованием западной экономики. В общем объеме советского общества названные группы имели ничтожную долю. Отсюда характерное явление 90-х годов прошлого века: в нашей стране катастрофически не хватало людей, компетентных в рыночной экономике.

Директора советских предприятий работали в системе государственного планового хозяйства. Важно осознавать, что советское плановое хозяйство по своей природе – внеэкономический феномен. Там, где нет цены (а цену на что-либо устанавливает не Госплан, а рынок), нет конкуренции, нет полноценной самостоятельности экономических субъектов, – нет и экономики, а есть социалистическое хозяйство. По всему этому какие-то азы экономики советские директора усваивали, но стиль их мышления и образ действий были специфически советскими. Как правило, эти люди получали инженерное образование и прекрасно разбирались в промышленных технологиях. Кроме того, они обладали неформальными связями и навыками советского стиля руководства.

В 1990-е годы возникает понятие «красные директора» – так называли советских начальников, оставшихся на должностях после перехода к рыночной экономике. «Красных директоров» отличали авторитаризм, некомпетентность в юридических и финансовых вопросах, неготовность к деятельности в условиях рынка. Показательно то, что лишь немногие «красные директора» выжили в условиях рынка и продолжают оставаться частью экономической элиты44. Иными словами, сознание советских руководителей лежало за рамками зрелого экономического мышления.

Экономическое сознание формируется заново в постсоветскую эпоху. Сегодня экономическое сознание отчасти задается целостностью реальности, в которую вписан массовый человек. Высшее образование предлагает абитуриентам множество менеджерских, юридических и экономических специализаций. Наконец, профессиональная деятельность массы людей побуждает их к постижению экономической логики. При всем этом российская средняя школа пока категорически не готова формировать как правовое сознание, так и экономическое.

Ответить на вопрос, какая доля российского общества обрела экономическое сознание, для кого видение социальной реальности через призму экономики стало органикой мышления, сегодня не представляется возможным. Самое тревожное обстоятельство состоит в том, что экономические компетенции и экономическое сознание не опривычены, не укоренены в культуре, не стали органикой – тем, что само собой разумеется и входит в круг безусловных конвенций. Внедрение экономического мышления происходит повсеместно, но эти процессы далеки от необратимых изменений.