Читать книгу Чужая луна - Игорь Яковлевич Болгарин - Страница 4

Эскадра двигалась медленно. Иногда крейсер ложился в дрейф, и все суда, следующие за ним, тоже останавливались, ожидая, пока их догонят и станут в строй отставшие. Затем крейсер снова трогался, и за ним, как утята за уткой, кильватерным строем двигались остальные суда.

Уже с самого начала стала сказываться нехватка продуктов питания и питьевой воды. Хлеб с первого дня стали выдавать по полфунта на человека и полкружки воды утром и в обед. На некоторых судах выдавали еще и по тарелке жидкого супа.

Были и запасливые беженцы, эти во время оставления города примкнули к мародерам. Они принесли с собой на суда немного различного съестного, главным образом муку, и теперь пытались превратить ее в нечто съедобное: размешивали ее с морской водой, вымешивали и, за неимением ни примусов, ни керосинок, пытались печь на горячих судовых трубах что-то вроде коржиков. Во всяком случае, с их помощью можно было хоть немного обмануть голод.

Офицеры принесли из разграбленного Севастополя вдоволь спиртного, в основном вино. А затем, пьяные, стали расхищать корабельные продовольственные погреба. Иные добрались и до корабельных винных запасов и, не покидая своих кают, тихо пьянствовали и играли «на интерес» в карты либо в который раз «перемывали кости» армейскому начальству.

Не миновала чаша сия и крейсер «Генерал Корнилов», на котором находились штаб Главнокомандующего, штаб Командующего флотом и другие службы, а также семьи некоторых офицеров и судовой команды. Днем третьих суток пути в длинной, как пенал, кают-компании собрались некоторые полевые командиры и штабные офицеры и, ожидая, когда к ним выйдет Главнокомандующий, стали обсуждать свое неопределенное будущее.

Старший адъютант Главнокомандующего Михаил Уваров доложил Врангелю о стихийном собрании.

Увидев его в проеме двери, они встали. Главнокомандующий обвел всех своим цепким взглядом. Шатилова, Кутепова и Кедрова он видел в последние недели много раз на дню, они сопровождали его во всех его поездках, вместе они решали кучу дел, связанных с эвакуацией армии. С иными в сумятице последних событий ему встречаться не доводилось, он лишь слышал об их успехах и поражениях. Того же командира Донского корпуса генерал-лейтенанта Федора Федоровича Абрамова он последний раз видел во время поездки к Чонгару в районе Джанкоя и Таганаша. Это было недели две назад, может, чуть больше, а кажется, прошла вечность – столько событий вместило в себя это короткое время. До Врангеля дошли слухи, что там, на Крымском перешейке, Абрамов был ранен.

Генерал-лейтенанта Михаила Архиповича Фостикова Врангель видел в Феодосии, во время размещения на судах Кубанского корпуса. Рядом с ним сидел и его «хвостик»: так называли его начальника штаба – полковника Туган-Барановского.

Кто тут еще?

Александр Васильевич Кривошеин, возглавлявший правительство при штабе Русской армии. В последние дни от избытка административного восторга он пытался решать даже те дела, которые не относились к его компетенции, за что получил от Врангеля нагоняй, который мало пошел ему на пользу. Но, человек по натуре мягкий, он не умел подолгу обижаться.

Рядом с Кривошеиным он увидел давнего своего сослуживца и еще более давнего товарища, действительного статского советника Николая Михайловича Котляревского. В мае Врангель послал его своим представителем в Софию, Белград, Киль и Париж. Котляревский оказался на редкость толковым, четким и исполнительным человеком, порученными ему делами он занимался, как своими собственными – и вскоре они ощутили это на фронте. Военные грузы пошли в стан Врангеля бесперебойно и, главное, своевременно. Вернулся Николай Михайлович из командировки почти перед самой эвакуацией армии и был Врангелем тут же назначен своим личным секретарем.

Дружбой с Котляревским Врангель не мог не гордиться. В родословной Котляревских насчитывалось множество славных российских фамилий: Кузьмины-Караваевы, Барятинские, Дурново, Родзянко, Мусины-Пушкины, Шереметевы, Воронцовы-Дашковы, Шуваловы. Несколько предков Николая Михайловича вошли в вечность через литературу. Алексей Иванович Мусин-Пушкин открыл рукопись «Слова о полку Игореве», а другой предок – Иван Петрович Котляревский – был известен как сочинитель «Энеиды» и «Наталки-Полтавки», ставших классикой малороссийской словесности.

Николай Михайлович был единственным человеком среди блистающих погонами военных в партикулярном платье. Он сидел в дальнем углу стола и был почти не виден из-за массивной фигуры командира сводного конного корпуса Ивана Гавриловича Барбовича. В последних, уже крымских боях, его корпус изрядно потрепали, почти разгромили махновские повстанцы. Барбович был мрачен, он и сейчас все еще тяжело переживал эту свою неудачу, в которой до какой-то степени был сам виноват: поверил, что с нерегулярным войском, этими дядьками, мужиками, он легко справится. За свою самоуверенность он и был жестоко наказан.

Здесь же еще Врангель увидел сухонького жуира и весельчака – генерала Антона Васильевича Туркула и грузного казачьего генерала Вячеслава Григорьевича Науменко. Этих двух он не видел давно, еще с боев под Каховкой.

Были в кают-компании еще несколько человек, лица которых Врангель не мог вспомнить. Вероятно, это были командиры дивизий, назначенные Шатиловым вместо погибших в недавних боях.

– Добрый день, господа! – тихо сказал Врангель. – Прошу садиться!

Все разом сели.

Врангель высмотрел место во главе стола, предназначенное для командира крейсера, а сейчас его уступали ему. Но он прошел мимо, в глубь кают-компании, и уселся на свободное место между Шатиловым и Барбовичем.

– О чем речь? – вновь, бегло оглядев всех, спросил Врангель.

– Обо всем понемногу. О жизни, – уклончиво ответил Науменко. – В том смысле: что было, что будет, чем сердце успокоится.

– Ну, и к чему пришли?

– Ни к чему. У каждого своя правда.

– Размышляем, ваше превосходительство, як так получилось, шо мы сейчас из дому бежим, а большевики в наших домах вино-водку пьють, – пояснил Науменко. – Пока убегали от большевиков, думать было некогда. А сейчас появилось время, и жутка обида нас взяла.

– Я тоже об этом думаю, – согласился Врангель.

– Вот! По всему так получается, что не должно бы такого быть, – прогудел своим низким голосом Барбович. – До Тулы дошли, до Москвы осталось два конных перехода. Это если без спешки, с ленцой. Что случилось? Кто и когда допустил ту самую главную ошибку, из-за которой мы, как те бездомные бродяги, по чужим огородам шастаем?

– Ну, и к чему пришли? – нахмурившись, допытывался Врангель. Он понял, это стрела в его адрес.

– Нет вывода. Каждый в свою дудку дует. Вон Кривошеин, тот стоит на том, что виноват весь народ. Будто вся Россия, весь народ поднял руку на «помазанника Божия». За это, говорит, нам и послана кара небесная.

– Не переиначивай, я не так сказал, – покачал головой Кривошеин. – Я о чем? Если бы мы все… Ну, все наши вожди разом объявили, что ведут войну с большевиками ради того, чтобы в дальнейшем восстановить на престоле законного царя…

– Вспомнил! Расстреляли законного царя. А незаконного…

– Всем миром выберем. И станет он законным, – продолжил Кривошеин. – Михаил Романов тоже когда-то незаконным был, пока народ свою волю не изъявил. И сейчас бы так. Был бы царь – и народ поддержал бы нас. Пожили без царя, узнали теперь, почем фунт лиха. Особенно крестьяне. Они в нашем государстве – главная сила, всю страну кормят. А к ним бы и рабочие примкнули… Это я так, в порядке размышления.

– Позвольте не согласиться, – отозвался со своего места генерал Абрамов. – Крестьяне, взять, к примеру, тех же донцов, прошли школу мировой войны. И нахватались от родовитой интеллигенции – офицеров, генералов – вдоволь зуботычин. Что в армии, что дома крестьянин всегда ощущал себя черной костью. Его во все времена унижали. И у него начала просыпаться своя гордость. Не-ет, он теперь уже не потерпит зуботычины. И не простит.

– Но вы-то, надеюсь, не применяли кулаки?

– Не надо переходить на личности, Александр Васильевич. Я знаю много вполне приличных офицеров и генералов. Но их, к сожалению, абсолютное меньшинство.

– Выводы! Выводы! – воскликнул Кривошеин.

– Выводы? – Абрамов немного помолчал, собираясь с мыслями. – В таком случае давайте заглянем в историю. Российский народ издревле был разделен на небольшую часть так называемой «белой кости» и на основную массу, относящуюся к «черной кости», которая в большинстве своем пребывала в дикости и необразованности. И еще. Она всегда была безрелигиозна и непатриотична. На протяжении столетий ни царская, ни императорская власть не попыталась восстановить этих людей в их гражданском и политическом достоинстве. Отсюда мораль: нас победила дикая и необразованная масса, в основе своей составляющая народ. Точнее, победила нищета, обида и злоба.

Абрамов обвел взглядом сидящих в кают-компании. Они безучастно, но внимательно вслушивались в спор. И он продолжил:

– Надо было провозгласить демократические лозунги. Да-да! Именно демократических преобразований ждал от нас народ!

– Эк, куда хватанули! Демократия! – вклинился в разговор начальник штаба Кубанского корпуса Туган-Барановский. – Да они не знают, что это такое и с чем ее едят. С мужиком надо было проще. Он земли ждал. А мы даже лозунг этот, про землю, отдали большевикам. И еще парочку. «Фабрики – рабочим!», «Мир – народам!». Большевики хорошо ими распорядились. И чем мы теперь, господа, будем народ завлекать?.. Молчите? То-то же!

– Запутались мы, братцы, в трех соснах, – вновь прозвучал мощный басок Барбовича. – Лозунги – слова. Кто-то бы им поверил, кто-то – нет. Слова сейчас обесценились, недорого стоят. А надо было делом! Вместо на Москву Антону Ивановичу тогда надо было на Царицын повернуть, соединиться с армией Колчака. Краснов бы с севера поднажал. Кладу голову на плаху, большевики бы не устояли. Или я не прав?

– Вы все сегодня правы, – наконец вступил в разговор Врангель. – Бунт начался в семнадцатом, даже несколько раньше. Народ, и верно, поднял руку на царя. А остановить его мы не сумели. Почему? Причин много. В том числе и те, которые вы упоминали. А дальше смута переросла в революцию.

– Это и есть главный вопрос: почему? – спросил Кутепов. – Почему мы, выпускники военных училищ, академий проиграли войну полуграмотным мужикам? Откуда у них появилось столько талантливых полководцев? В какой школе они получили военное образование?

– Эта школа – война. Я имею в виду Первую мировую, – продолжил Врангель. – Там получили выучку такие большевистские командиры, как Фрунзе, Буденный, Миронов, Жлоба, Мокроусов. Много их. Они оказались достойными учениками. Прямо с театра военных действий четырнадцатого они со своим ратным опытом вошли в русскую смуту семнадцатого и возглавили ее. Не будь Первой мировой, не было бы революции. И не только Россия, весь мир выглядел бы несколько по-иному.

Врангель смолк. Остальные тоже молчали, осмысливая сказанное.

– И все же, на мой взгляд, есть главная причина нашего поражения. Ее называл Туган-Барановский, но не слишком настойчиво. Я тоже не сразу понял, в чем вину с себя не снимаю, – вновь заговорил Врангель. – Меня еще до Крыма генерал Фостиков предупреждал: не устоим. И назвал причину. Даже тот мужик, который долго нам верил, стал уходить, дезертировать.

– Устал от войны, – подсказал кто-то.

– И это, – согласился Врангель. – Но не только. Надо было еще немного дровишек подбросить в эту топку. А я поздно понял.

– Какие дрова? Что еще можно было сделать?

– Решить земельный вопрос. Вы меня теперь в чем хотите убеждайте, но победил-то нас – прав генерал Абрамов – простой российский мужик. Он – главная сила в нашей огромной стране. Как была она крестьянской, так и будет до скончания веков. На нем вся наша жизнь держится. Он всю Россию кормит, а сам из века в век впроголодь живет. Перестал он нам верить. А в германо-русской войне в кои-то веки мужик получил в полное свое ведение оружие. Вот и повернул его против нас.

– Раньше бы это понять, когда в Таврии бои шли! – поддержал Врангеля Фостиков. – Надо было начать раздавать землю. Без выкупа. Всем поровну, по количеству едоков.

– Это вы, Михаил Архипович, большевистских листовок начитались, – сказал Барбович. – Им мужик тоже не верит. Слишком долго его обманывали.

– И я о том же, Иван Гаврилович! Большевики – листовками, а мы бы – делом. Такая агитация быстро разлетелась бы по всей России и как-то могла повлиять.

После длительного молчания Врангель сказал со вздохом:

– Что толку в нашем позднем прозрении? Большевики у себя дома, а мы – в море. И нет у нас под ногами ни метра земной тверди. Не о том говорим. Сейчас нам надо думать, как жить дальше. Дело не в нас с вами. Нас примут к себе союзники. У кого-то где-то там, в чужеземье, есть какая-нибудь родня, знакомые. Помогут. Но мы несем ответственность больше чем за четверть миллиона человек наших соотечественников, которые плывут вместе с нами.

– И за Россию, – добавил Кутепов.

– И за Россию, – согласился Врангель. – Вот тот вопрос, который нам с вами необходимо уже в ближайшие дни решать, – он немного помедлил, ожидая реакции слушателей. Но стояла глухая напряженная тишина. И он продолжил: – Я тут с некоторыми генералами советовался. Они тоже в чем-то сомневаются, но, кажется, разделяют мое решение.

– Разделяем, разделяем, – отозвался со своего места Кутепов.

– А решение такое: уже весной будущего года надо вовращаться домой. Мы оставили Россию большевикам на разорение. В этом наша беда и наша вина. Будем ее искупать. Вот об этом нам с вами надо размышлять. Я убежден: возвращение возможно, – и уточнил: – Победное возвращение.

Врангель с тоской подумал, что сейчас снова начнется тот же самый пустой разговор, котрый произошел накануне с Кутеповым и Кедровым: о проданном флоте, о нехватке боеприпасов и еще о многом другом, о чем он знал сейчас ровно столько же, сколько и все они. Что в таком разговоре толку? Поэтому сказал:

– Оно возможно лишь в том случае, если хорошо подготовиться. И, пожалуйта, не будем начинать этот разговор сегодняя. У нас мало необходимых сведений. Все, что нам нужно знать, узнаем на берегу, в Турции.

После этих слов Врангеля разговор стал постепенно иссякать. Говорить о том, что могло бы быть, но не сбылось, стало скучно, а о том, что будет – бессмысленно. С полчаса еще поговорили о чем-то несущественном. О нехватке на судах продуктов питания и воды говорить избегали. Знали: в море им никто ничем не поможет, надо терпеть до Константинополя.

С наступлением сумерек крейсер сбавил скорость и затем лег в дрейф, поджидая отставших.

Гости воспользовались этой остановкой, и катер Главнокомандующего развез их по своим кораблям.

Котляревского Врангель попросил остаться. Они поднялись к нему в каюту, и вскоре капитанский вестовой принес им поднос с чаем и различной сдобой, которую ухитрялся выпекать кок на корабельном камбузе.

– Я рад, что вы вернулись, что вы – с нами, – заботливо усаживая Котляревского в кресло возле круглого резного столика, сказал Врангель и пожаловался: – Устаю от пустопорожних разговоров вроде нашего сегодняшнего: что могло бы быть, но не сбылось.

– Не уверен, что вы правы, Петр Николаевич, – сказал Котляревский. – Самое время проанализировать то, что произошло. Если не нам с вами, то тем, кто придет нам на смену, это может пригодиться. Во всяком случае, это поможет им избежать многих ошибок.

– Только не сейчас, – качнул головой Врангель. – Я об этом думал. Но – нет, не сейчас. Еще свежи ушибы и раны. Для этого наступит другое время. Когда чуть утихнет боль.

– Тогда все уйдет в давность, покроется патиной времени. Исчезнут из памяти мелочи, детали. А ведь зачастую причины кроются именно в них, в этих самых мелочах.

– Понимаю. Я и сам, когда остаюсь наедине, часто мучаю себя вопросами: что могло бы быть, но не сбылось? Почему? Где я ошибся?.. Надоело! Пусть пока другие сушат голову по этому поводу.

– Другие не знают того, что знаете вы. Они не знают, почему вы поступили так, а не иначе.

– Ну и пусть! – упрямо повторил Врангель. – Мне было бы даже интересно когда-нибудь прочесть, как будущие историки оценят нынешние события. Если власть так и останется за большевиками, мы – злодеи, и все наши поступки оценят как кровавые, злодейские. Ну, а если мы все же, надеюсь, вернем себе Россию, те же самые историки напишут о жалкой кучке бандитов, которые почему-то называли себя большевиками. Нет одной правды. Их, как минимум, две, а то и больше.

В каюте было прохладно. Они обнимали ладонями горячие подстаканники, и им казалось, что тепло кипятка постепенно перетекало в их тела.

– А если говорить серьезно, Николай Михайлович, я пришел к неутешительному выводу: это я во всем виноват, – сказал вдруг Врангель. – Да-да! Я сам!

– Та-ак! – Котляревский удивленно посмотрел на Врангеля и даже растерянно поставил на столик стакан: – Надеюсь, вы это иносказательно?

Врангель не ответил.

– Если иносказательно, тут я вас понимаю. Полководец, проигравший сражение, уже потому виноват, что он его проиграл. Весь спрос с него. Никто не станет вникать слишком глубоко. Скажем, кто-то несвоевременно подвез боеприпасы, где-то задержался транспорт, и с опозданием подошло подкрепление, неудачной оказалась позиция, и прочее, и прочее. Десятки разных причин. Кому какое до всего этого дело? Судят по результату.

– Все намного сложнее, чем вы себе это представили. На полководца работают все армейские службы, от разведки, артиллерии, саперов до топографов и метеорологов. Полководец получает все необходимые ему данные. Он знает все, что только он хочет знать. Все, до мелочей. Именно поэтому его уму, его таланту, интуиции доверяют тысячи и тысячи людей.

– Врангель поднялся с кресла и, со стаканом в руках, стал медленно ходить по каюте.

– Как все просто: меня вооружили всеми необходимыми знаниями, и теперь только от меня, от моего таланта зависит и жизнь людей, и исход операции. Так ведь?

– Пожалуй, – согласился Котляревский. – Объективно, так.

– Слушайте дальше! Кто-то недостаточно точно проанализировал возникшую на данный момент ситуацию. Он был молодым и неопытным, или опытным, но у него болела голова, он поругался с женой или он куда-то торопился. Но в результате я получил полуправдивую информацию. Другая служба. Ее сотрудник пощадил меня и несколько смягчил огорчительную для меня информацию. Он сделал это из самых добрых ко мне побуждений. И я, полководец, опять же, владею не точной информацией, а слегка искаженной, а то и просто неправдивой. А я ведь ей верю, я опираюсь на эту полуправду. Я окружен ею, я живу в ней. Я по этой полуправде делаю выводы и принимаю важные для судеб людей решения. Так вот!

– Ну, и какой же выход? – растерянно спросил Котляревский.

– Выход? А его нет. Один я не в силах проконтролировать всю поступающую ко мне информацию. Я обязан, обречен верить всем, честным и нечестным, добросовестным и не очень, льстецам и откровенным негодяям, всем, кто мне ее поставляет. Как видите, неудача полководца – это не только его неудача. Порою он меньше всего в ней виновен.

– Печальная картина, – сказал Котляревский. – Я представлял себе ее несколько иначе.

За стенами каюты поначалу едва слышно, но постепенно все громче тонко запел ветер: задул легкий норд-ост. Он принес с собой низкие дождевые облака. И вскоре по палубе застучала снежная крупка, которая чуть позже перешла в дождь.

– И опять невезение, – взглянув в иллюминатор, тоскливо вздохнул Врангель.

– Вы о чем? – спросил Котляревский.

– О погоде. Как видите, даже на нее нельзя рассчитывать. Я все же надеялся, что погода будет нам благоприятствовать. Но даже она, похоже, нас обманула, – глядя в иллюминатор, сказал Врангель.

– Ну, что ж! Пожалуй, мне пора откланяться! – поднялся из-за столика Котляревский.

– А то оставайтесь! Койка для вас есть. Постельное белье чистое. Дождь, судя по всему, будет затяжной.

– Но на «Кагуле» будут беспокоиться.

– Предупредим телеграфом.

К полуночи между палубными надстройками во всю, по-разбойничьи, сердито засвистел ветер. Спустя какое-то время по броне крейсера, словно молотом, ударила тяжелая волна… Еще… И еще… Крейсер стал плавно крениться то в одну, то в другую сторону. Даже каюта тоже подала признаки жизни: в ней что-то заскрипело, застонало, мелко зазвенело стекло.

Врангель поднялся со своей койки, снова подошел к иллюминатору и с трудом разглядел за ним раскачивающийся палубный фонарь, сквозь свет которого проносились косые потоки дождя. Больше ничего не было видно.

«Черное море еще покажет нам свой черный характер», – вспомнил Врангель слова адмирала Кедрова, сказанные им, едва эскадра покинула Севастополь.

Предсказание адмирала сбывалось.

Врангель долго нервно ходил по каюте. К нему никто не приходил. Михаила Уварова он отпустил еще засветло, и он, вероятно, спал у себя в судовой каптерке. Уваров любил поспать. Это был, пожалуй, единственный его недостаток, с которым Врангель уже давно смирился.

В проблесках света от раскачивающегося фонаря, пробивающегося в каюту, Врангель заметил, что Котляревский лежит с открытыми глазами.

– Не спится? – спросил он.

– Думаю.

– О чем, позвольте узнать?

– Все о том же: об ответственности человека за тех людей, которые вручили ему свою судьбу. Я имею в виду полководцев. Вы всколыхнули в моей душе воспоминания о дальних и близких предках. У меня в роду было много полководцев. Мой дед часто рассказывал мне о своем деде – Петре Степановиче Котляревском, генерале от инфантерии и кавалере трех степеней ордена Святого Георгия. Так часто и так образно рассказывал, что мой далекий предок мне стал часто сниться. Я его словно воочию видел. Да-да, я наяву вижу его среди дыма пожарищ. Он стоит на берегу бурной грузинской реки Аракс. Предстоит опасная переправа. И он, подбадривая своих подчиненных, говорит: «Сколь ни отважным кажется предприятие мое, но польза, честь и слава от меня того требуют, и я надеюсь на помощь Бога, всегда поборающего русскому оружию». При взятии Ленкорани Петра Степановича отыскали изувеченным и обезображенным. Уволенный из армии, «в язвах чести» (по выражению Пушкина), он тихо жил в уединении. С началом Персидской войны император Александр Первый вспомнил об отважном генерале и предложил ему командовать войсками. Прапрадед отказался. Незадолго до смерти он встретился с императором. Он открыл перед ним особую шкатулку и вынул оттуда сорок косточек, которые извлекли из его головы. «Вот причина, почему я не принял назначение Вашего Императорского Величества, – сказал он. – После Ленкоранского штурма я уже не смог служить Вам до гроба, Ваше Императорское Величество, Вашему Престолу и Отечеству. Это кости, которые вынули из моей головы после Ленкоранского штурма. Пусть они останутся Вам на память о моих страданиях».

– Такими предками вы можете гордиться, – сказал Врангель. – Но к чему вы вспомнили эту историю?

– К тому, что я горжусь своими предками, – улыбнулся Котляревский. – А вспомнилась она мне совершенно случайно.

– Нет-нет, – не согласился Врангель. – Что-то вы хотели мне этим сказать.

– В принципе, из каждой житейской истории можно извлечь полезный для себя совет.

– Помилуйте, Николай Михайлович, ничего такого не приходит в голову. Подскажите.

– Мой раненый изувеченный прапрадед боялся, что император сочтет его трусом. И много лет, почти до самой смерти, жил надеждой, что когда-нибудь он лично изложит причину своего неповиновения. Это хорошая история о силе человеческого духа. К вам она, как мне кажется, не имеет никакого отношения. Разве что… Я много лет знаю вас. А сегодня с трудом узнал. У вас потухли глаза. Что, разуверились в себе?

– Помнится, кто-то сказал: «И у героев тоже есть предел». Я обращался к правительствам нескольких государств с просьбой хотя бы на время приютить мою армию. Ни одного ответа.

– Но Франция…

– Она тоже промолчала. Пока, правда, договорилась с Турцией о предоставлении нам временного пристанища. Но надолго ли? А ведь армию надо не только разместить, но и прокормить. А это примерно четверть миллиона человек. Я отдал им весь находящийся в моем распоряжении Российский флот. Но твердого обещания о дальнейшей помощи даже от «верных» союзничков-французов я пока так и не получил. Вот уж сколько времени совещаются, консультируются. А я выгляжу собакой, которую выгнали со двора. Они что, хотят поставить меня на колени? Хотят, чтобы я преданно заглядывал им в глаза? Этого не будет!

– Ну, вот! Теперь я вижу того Врангеля, которого знал все эти годы! – оживившись, воскликнул Котляревский. – Такой Врангель способен на решительные поступки. Ваши подчиненные ждут их от вас. Поймите, Петр Николаевич, для них сейчас имеют значение не только ваши слова, но даже интонация, взгляд. За вашей спиной не только солдаты и офицеры, но и женщины, старики, дети. Сегодня там, в кают-компании, вы об этом, кажется, забыли.

– Спасибо за эти слова, Николай Михайлович. Они были мне, действительно, очень нужны, – тихо и проникновенно сказал Врангель, взгляд его потеплел.

– Вы еще молоды, Петр Николаевич. И кто знает, какие еще подвиги предстоит вам свершить… Кстати, спасение армии – это тоже подвиг, который останется в анналах истории.

– Во всяком случае, я сделал то, что было в моих силах и в моем понимании о чести.

– Вот и славно, – мягко поддержал Врангеля Котляревский. – Вот все и встало на свои места. А хорошие новости, они не за горами. Они придут не сегодня, так завтра.

– Вы полагаете?

– Я знаю. Я там, во Франции, разговаривал со многими правительственными чиновниками, они симпатизируют нам. – И, немного помолчав, он добавил: – Я уверен, к весне и уж как крайность к лету вы вновь обретете Родину. Смута сама по себе сойдет на нет.

– Почему вы так думаете?

– Я – историк и знаю не только историю России. Назовите мне примеры, когда бунтовщики удержали бы власть. Булавин, Разин, Пугачев? Ах, да! Вы назовете мне Парижскую коммуну? Но она продержалась всего лишь семьдесят два дня, и все закончилось плахой. То же самое будет и у нас. Ну, может, не семьдесят дней, может, сто или двести. Просто наш российский бунт вовлек в свою орбиту намного большее количество людей. Не сбрасывайте со счетов и наши российские просторы. Чтобы удержать на них власть, нужны мыслящие люди, управленцы, интеллигенция. А они все на нашей стороне. Если же кто и остался у Советов, они не симпатизируют новой власти. Нет-нет, несколько месяцев – и государство Советов рухнет. Оно не сможет нормально функционировать, поскольку его управлением должны заниматься иные люди, а не те, кто умеет хорошо стрелять.

Врангель вопросительно посмотрел на Котляревского:

– Я размышлял примерно так же. Но как я понял, вы убеждены, что все произойдет само собой. И что же остается мне? По-вашему выходит, что мое стремление сохранить армию не имеет большого смысла?

– Напротив. Именно вы начнете освобождение России от бунтовщиков. И поверьте, когда власть Советов начнет рушиться изнутри, ваше возвращение будет не столь трудным и кровавым. Вам достанутся полицейские функции.

– Ах, если бы все случилось так, как вы предсказываете! – вздохнул Врангель. – Хотя примерно таким и я представлял себе наше возвращение.

– А иначе и быть не может, – утешил его Котляревский. – Но давайте спать. Все проблемы мы все равно не обсудим. Будет все так, как должно быть!

Они забрались в свои постели, укутались одеялами.

Тонко свистел и уныло завывал в корабельных снастях и надстройках свирепый ветер. Крейсер мерно раскачивался, потоки воды обрушивались на его нижнюю палубу и с пенным шумом низвергались по бронированной обшивке вниз, в море.

– Хотел бы я знать, что принесет нам завтрашний день? – удобнее укладываясь, сказал Врангель. – Похоже, Черное море решило показать нам свой скверный характер.

Котляревский не ответил.

Врангель еще немного поворочался, повздыхал и тоже уснул.