Читать книгу Судья - Игорь Юрьевич Денисов - Страница 24

– О чем задумалась?

– О бабушке.

– И чего?

– Все будет хорошо. Я чувствую. Вот здесь.

Она взяла мою ладонь и прижала к левой груди.

– О да. Я тоже чувствую.

– Молчи, дурак!

Мы улыбнулись.

– Я больше не оставлю ее. Буду ездить каждую неделю.

– Ты тревожишься сверх меры. Все будет в ажуре.

– Я знаю, Паша. Просто к слову пришлось.

– Ты слишком много думаешь о других. Заботься о себе, люби себя.

– Я девушка сильная…

– Ты слишком сильная. Я хочу, чтобы ты была послабее. Будь слабой.

– Сейчас… попробую…

– Будь беззащитной, застенчивой. Скажи, что тебе нужна моя защита.

– Мне нужны твои губы, любимый.

Во мраке я нашел ее жаркие губы.

– Мы ведь никогда не расстанемся?

– Никогда. Мне, кроме тебя, никого не надо! Ты – предел всех моих желаний.

– И ты, любимый.

Мы уснули.

На следующей неделе я встретил Таню в университетском коридоре. С ней Катя.

Они дружили.

Я молча стоял рядом. Близость Кати, ее резкие манеры и вульгарность убивали меня. В конце концов она заметила кого-то в толпе. Резко замахала рукой, рассмеялась и оставила нас вдвоем.

Таня взглянула на меня.

– Ты чего такой бледный?

– Я болен, – сказал я, глядя – Катя пошло смеется в толпе друзей.

– Ты почему молчал? Катя обиделась. Тебе следовало быть повежливее.

Через два дня мы с Таней собрались в кино. Фильм? Не помню. Помню, был конец апреля, и появились почки, и снег растаял, и грязь запеклась коркой, а вода в лужах стала теплой.

Я сказал Тане, что железно достану билеты.

В спускался по лестнице в фойе университета. Раздраженный. Искал Таню, чтобы сказать – билетов нет. Человек, который обещал достать хоть со дна морского, подвел.

У гардероба увидел Аню. Она помахала рукой. Подошла с улыбкой.

– Ты чего такой хмурый?

– Да вот, собрались с Танькой в кино, а билетов нет.

– Я знаю девушку, у которой есть.

Она сказала это с каким-то плохо скрываемым торжеством. Глаза заблестели. Я так понял позже, они целый заговор против Тани придумали. И я поучаствовал. В главной роли.

Она отошла и вернулась с Катей под ручку.

Катя достала билеты.

– Мне не с кем пойти в кино, – сказала Она, краснея и смущенно встречаясь взглядом с Аней. – Ты не знаешь, с кем бы мне пойти?

Я смотрел на нее, такую близкую – воплощенная мечта.

– Подожди, – сказал я, не узнав голоса.

Таня, сидела, спрятав лицо в ладонях. Ее плечи тряслись.

Она отняла от лица руки и отчужденно посмотрела на меня.

– Что случилось?

– Бабушка… Ухудшение.

– Ухудшение чего?

– Сердечной недостаточности, – Таня вновь разрыдалась. – Я должна ехать в Воронеж.

Она подняла мокрые глаза.

– Ты со мной?

Я не ответил. Не сел рядом, не обнял, не утешил.

Вышел и сказал Кате, что пойду с ней.

Итак, я позволил Кате соблазнить меня. Забыл Таню, ее глаза, ее робость и дерзость, уверенность и страхи. Мягкость ее волос под ладонью. Все это перестало интересовать меня в одночасье. Рухнуло в бездну, в омут карих Катиных глаз.

Это произошло в темной спальне. Жаркий, влажный летний воздух через окно проникал в комнату, оттого простыни были совсем сырые.

В жаркой тьме страстно горели Ее глаза.

О боги! Ее темные блестящие волосы! Ее совершенно вылепленное лицо с капризным изгибом губ. Ее гибкое округлое тело, такое горячее под моими ладонями!

Я все еще не забыл Таню. Какая-то часть меня еще рвалась к ней, не такой красивой, но гораздо более тонкой, простой и благородной.

В ушах эхом звучал ее доверчивый голос. Я помнил голубые глаза, нежные и умные.

Но она была в Воронеже. В тысяче километров к юго-востоку от этой комнаты. И рядом была девушка, которую я возжелал всей своей порочной натурой.

Утолив первый голод, я с удовлетворенным вздохом откатился на спину. Прикрыл глаза. Мои мысли уплыли далеко. Катя резким голосом позвала меня. Убедившись в полном моем внимании, успокоилась. Улеглась рядом. За окном орали сверчки. Лунный свет пробивался в комнату сквозь паутинные завесы.

Томно улыбаясь, Катя потянулась.

– Хорошо-то как.

Я погладил ее плечо. Но «хорошо» означало вовсе не то, что я думал.

– А все-таки я Таньку на… бала. Я победила. Победила!

Она увидела выражение моего лица. Села на постели. Красивое лицо исказилось.

– Что ты уставился?

Я приподнялся на локтях. Нахмурился.

– Что-то я не понял про Таньку. Про какую Таньку ты говоришь? Про Антипову?

– Какое тебе дело?

Я молча смотрел Ей в глаза. Катя передернула плечами.

– Ну да, про нее. Ты же с ней гулял.

На ее лице заиграла тщеславная улыбка.

Я поморщился.

– Не понимаю, зачем сейчас говорить о ней.

– Потому что раньше ты был с ней, а теперь со мной.

– Конечно, я с тобой, – я нетерпеливо облизнул губы. – Но почему я с тобой?

– Да? – Катя с насмешкой смотрела на меня. – Почему ты раньше был с ней, а теперь со мной?

– Потому что люблю тебя, – слегка раздраженным голосом ответил я. – А ты любишь меня. Разве нет?

Катя, запрокинув голову, расхохоталась. Но, заметив мое озадаченное лицо, придвинулась и, перебирая пальцами мои волосы, сказала:

– Конечно, я тебя люблю, глупый мальчик. Так люблю, что увела тебя из-под носа у паршивой зазнайки. Как она всегда меня бесила! Вечно сует свой нос во все споры, без спроса высказывает свое никому не нужное мнение. И вечно лезет со своим сочувствием и помощью. Но теперь-то все увидят, кто лучше. На этот раз самая умная, смелая и благородная Танечка проиграла!

Катя снова расхохоталась, показывая белые жемчужины зубов. Мне стало неловко.

– Давай сменим тему, – сказал я.

Я потянулся к Кате, мы слились в поцелуе. Я вдыхал душистый аромат Ее волос. Мой язык ощутил влажность Ее зубов, двинулся дальше, пощекотал небо. Отстранившись, я секунду просто любовался Ею. Она смотрела на меня своим пытливым, насмешливым, страстным взглядом. О, найдет ли мое сердце покой? Я пил Ее, пил и не мог напиться, не мог утолить жажду. Я жрал, жрал Ее тело так, что слюна текла по подбородку, но не чувствовал насыщения.

Спустя несколько минут мы отвалились друг от друга, усталые солдаты на полях любовных сражений. Запыхавшиеся, но счастливые. Ночь была тиха и спокойна.»

Инна прошлась по комнате, устало потирая лоб. Стало холодно. Она обняла себя за плечи.

Девушку угнетало чувство вины, какое бывает у человека, который заглянул в замочную скважину чужой спальни. Но при этом ее разбирало любопытство. И этот дневник…

«Вот ты какой, Павел», думала она.

Внутренний голос снова шепнул Инне, что нужно прервать чтение, бежать прочь из кабинета, от этих мемуаров, от чужих тайн.

Но она сама не заметила, как пожелтевшие от времени листы вновь оказались у нее в руках.

«…Нам было ослепительно хорошо, как только может быть хорошо юным мужчине и женщине на этой земле слез. Я не вспоминал Таню Антипову, лишь в самый яркий момент извержения, когда горячая, как лава, сперма потекла по бедрам и животу самой прекрасной девушки курса, перед внутренним взором на миг всплыло лицо Тани. Печальное, с глазами, полными неземной тоски.

Я проявил выгодное мне самому здравомыслие и сказал себе, что Таня вовсе не несчастна. И не думает обо мне. Что я – самая важная на Земле персона? Таня – девка хоть куда. К тому же обеспеченная.

В любом случае, я не могу отвечать за ее счастье. Каждый сам кует свою судьбу.

На следующей неделе я шел по университетскому коридору в потоке студентов. Голова раскалывалась, мышцы были вялыми. Я провел с Катей весь уик-энд и обе ночи.

Я остановился, прижимая к груди учебники по уголовному праву и КПЗС. Почувствовал между лопаток чей-то взгляд.

Таня. Она шла в зеленой вязаной кофточке и простой льняной юбке до колен, но показалась мне неизмеримо прекрасной. Мое лживое и слабое сердце, чуткое к женской красоте, сжалось. Несмотря на то, что я предал ее любовь и собственными руками разрушил все, что между нами было. Я тогда еще не знал, что ничего, подобного нашему красивому роману, этой чистой невинной любви, такой безоглядной, всепоглощающей – ничего такого больше в моей жалкой жизни не будет.

Ее темные волосы волнами спадали на плечи и грудь. Она смотрела прямо. Прошла мимо, обдав сладковато-мускатным ароматом духов (шлейф еще долго тянулся за ней). В этот миг мое горло пересохло, сердце остановилось, ноги одеревенели. Она не сказала ни слова.

Я постоял несколько секунд, глядя ей вслед. Мое сердце вспомнило, что надо работать, заколотилось как полоумное. Прямо с цепи сорвалось.

Я двинулся своей дорогой, тяжко переставляя ноги. Не потому что минуту назад жутко перепугался. Не потому что то была девушка, которую я двумя неделями раньше любил всей душой, больше жизни (и какая-то часть этой пожирающей меня любви еще таилась в душе). О, если бы она подошла ко мне, схватила за руку, сказала: «Будь со мной, беги со мной куда угодно, на край света!» Я бы – в тот миг – послушал зов сердца.

Поздно. Таня смирится. Будет переживать, кусать ногти. Будет всем говорить, какой я подонок (в моем случае это, совершенно случайно, окажется правдой). И все.

Об этом я думал на лекциях. Но не подошел к Тане. Я теперь боялся ее, ибо имел перед ней вину, и потому тихо ненавидел. Все в ней теперь раздражало: ее внешность, от которой я трепетал ранее, ее выговор, манера одеваться, ее резкость и простота. Я нарочно пробуждал в себе эти чувства, словно ковырял открытую рану.

Но для меня начался новый, счастливый период. Катя, Катя! Что за божественное создание! Как я желал, как трепетал! И я Ей нравился.

Она вряд ли осознавала глубины моей духовности, но в полной мере прочувствовала мою страсть. Я шептал Ей те же слова, что и Тане, выполнял любую прихоть и всегда приходил на помощь. Я стал рабом женщины.

В наших фамилиях было созвучие, в чем я нашел Знак Судьбы.

Через два месяца Катя познакомила меня с родителями. Мы преподнесли сюрприз: объявили помолвку.

В ту минуту я был готов выпрыгнуть в окно пятого этажа, лишь бы не видеть их бледные перекошенные лица. Будущий тесть рассвирепел. Все начали орать. Катя стояла за меня горой, будто Сталинград обороняла. Иван Петрович брызгал слюной и стучал кулаком по столу. Мать поглядывала на меня с виноватой улыбкой. Я же сидел в уголке, готовый провалиться в ад. Однако мы меня отстояли, и к полуночи, когда закончилась склока, было решено, что жить будем на квартире Катиного брата, который как раз женился и переехал за город.

Я ушел из университета. Катя нанялась в отцовскую фирму секретаршей.

Тесть и теща помогали деньгами. Иван Петрович обещал меня пристроить куда-нибудь, что было затруднительно, ибо я был ни на что не годен.

Новоселье справляли всем курсом. Катя была весела и счастлива. Вечный пессимизм и строгость покинули ее. Даже потом пришлось сводить ее в уборную. Я держал голову возлюбленной над раковиной, убирал волосы, пока блевала. Волосы у Кати были сильные, блестящие, я не хотел, чтобы они запачкались рвотой.

Я сидел на диване с краешку, рассеянно отпивая из бокала, презирая и ненавидя пьяных гостей – поющих, сплетничающих, жрущих консервированные салаты, которые Катя с тещей заготовляли все лето, как проклятые.

Встал с бокалом в руке. Катя, раскрасневшаяся, с расстегнутыми верхними пуговицами полупрозрачной блузки, вовсю распевала пьяным голосом: «Видно не судьба-а-а…» Пела она хорошо.

Я двинулся через гостиную. На пестром ковре танцевали раздувшиеся трупы однокурсников.

У стены – Таня.

Я замер. Она встретила мой взгляд.

Обменялись приветствиями. Привет-привет. Все, как и раньше, подумал я. Эта мысль имела горечь лимона.

– Выглядишь потрясающе.

Она действительно выглядела лучше, чем когда-либо.

Но я не знал, стала ли она счастливее. Меня это все еще волновало.

– Как тебе вечеринка?

Таня оглядела склеп, полный мертвых однокурсников, на секунду взгляд голубых глаз остановился на Кате, которую, как говорится, разобрало вовсю.

Таня усмехнулась.

– Веселюсь на всю катушку.

Это звучало банально. Мы замолчали.

– Погуляем?

Она кивнула.

Пересекла комнату, протиснулась к хозяйке. Катя, увидев подругу, вскочила со стула, восторженно засюсюкала. Таня что-то сказала ей на ушко. Катя просияла и бросилась Тане на шею. Девочки расчмокались.

Таня прошла мимо меня в коридор. Я взглянул на Катю. Та пила на брудершафт с каким-то смазливым холуем с серьгой в ухе.

Я молча вышел вслед за Таней, помог надеть пальто, подал шарф. Таня встретила в зеркале мой взгляд, по-мальчишески подмигнула и показала язык.

Мы гуляли по парку у стадиона. Ветер метал над дорожками опавшие листья. Солнце бросало через слой облаков жидкие снопы лучей.

Таня схватила меня за руку.

– Мы здесь гуляли, – сказала она, наморщив лоб, будто борясь с тяжким недугом.

Шли молча, и на проклятие вышли к университету.

– Я не могу, Паша, не могу, – Таня прижалась ко мне. Я неловко обнял ее. Она смотрела на меня снизу вверх огромными глазами, полными слез. Меня, убивало, как ее холодность уступала место детской беззащитности.

– Это место… ты… я… Мне как будто пришили оторванную ногу. Всякий раз, как здесь прохожу, болит, крутит и ломит.

– Таня… все кончено.

– Почему?

Я молчал, опустив голову. Мои плечи поникли.

– Шум прибоя. Помнишь?

Я медленно покачал головой. Поднял глаза.

– Я изменился, Таня. Я теперь… Призрак. Все светлое во мне умерло.

Мы смотрели друг на друга. Мне показалось, Таня удаляется, уменьшается, или я растворяюсь, просачиваясь сквозь трещины в асфальте.

Я кинулся к ней.

– Беги со мной. Пропадем вместе!

– Пропадем?

– Прыгнем с обрыва!

В темной комнате мы пытались вернуть невозвратимое. Так дуют на тлеющий уголек, реликт пожара, который уничтожил лес тысячелетия назад. Дуешь, пока голова не заболит, и – ничего.

В один безумный миг мне показалось, в самое пекло, в мгновение всепоглощающей страсти, ослепительный свет охватил нас, озарив комнату, стены, потолок в трещинах, застывшие силуэты мебели. Вспыхнул на секунду, и погас вместе с жалобными и страстными стонами, вздохами облегчения, криками отчаяния.

Пережидая шторм в ветхом сарайчике, в теплой постели, мы тяжело дышали. Волна стыда и буйной, мстительной радости охватила обоих.

– Паша, – прошептала Таня сытым голосом. – Сейчас… погоди…

Я, не сказав ни слова, встал, оделся, взял куртку и вышел из квартиры, тихо притворив дверь. «Собачка» замка мягко щелкнула.

Катя, помятая, с волосами, упавшими на лицо, убирала посуду. Складывала горками в раковину, на разделочный стол, на подоконник.

Я подошел со спины, обнял за плечи.

– Где ты был?

– Шатался. Тебя здесь не съели?

– Как видишь.

Мы разговаривали как чужие.

– Славно повеселилась?

– А ты? – Катя повернулась. Посмотрела мне прямо в глаза. Мне показалось, с подозрением. Я отвел глаза.

Мы с Катей сложили стол, отставили к стенке. Гостиная сразу стала убогой.

Развалясь на диване, я щелкал пультом, устало подперев рукой голову.

Подошла Катя. Наклонилась, коснувшись полной грудью моей шеи. Жарко прошептала на ухо:

– Милый, идем в постель.

Я вскочил. Пьяно рассмеявшись, Катя начала раздеваться.

Мы с Катей вступили на минное поле семейной жизни (скорее, подобные союзы следовало бы назвать семейной смертью), совершенно не зная друг друга. Мы были абсолютно разными. Пока сила страсти удерживала нас, это было незаметно.

Ах, нам бы признать ошибку, и разбежаться по разным углам ринга! Но нет. Мы, ослепленные, с ожесточением вгрызались друг в друга. Словно утопающие, из которых каждый, вместо того, чтобы спасаться, топит другого.

Первый звоночек. Свадьба. Вы знаете.

Нудная церемония в Загсе, на хрен никому не нужная. Счастливая невеста с ордой вопящих от восторга и зависти подружек. Подвыпивший жених с ватагой пьяных приятелей – будущих «друзей семьи». Дурацкие игры, фанты, кража невесты. Потом банкет, танцульки, крики «горько» и поздравления черт знает с чем.

В десять вечера, переступив порог квартиры (внизу, у подъезда, весело прогудел сигнал авто – друзья пожелали «неспокойной ночи»), я вытер со лба пот. Более утомительного, долгого, кошмарного дня не было и не будет в моей жизни. Не говоря о том, что я нацеловался, кажется, на всю жизнь.

Я остановился на пороге опочивальни, без всякого энтузиазма расслабляя модный заморский галстук.

Катя сидела на краешке кровати, сжимая в руках фату.

Она плакала.

– Что случилось?

– Ничего.

Я подошел, сел рядом. Привлек к себе. Катя уткнулась лицом мне в плечо. Я гладил по волосам, тупо глядя в стену. Жена заснула у меня на руках. Я просидел всю ночь, не шевелясь, боялся разбудить.

Проснулся на кровати. Катя, в белом подвенечном, сладко потягивалась. Солнечный свет, фонтаном бьющий в распахнутое окно, создавал огненный ореол вокруг темных волос.

Она обернулась. В лукавой улыбке сверкнула ослепительно белыми зубами.

– Доброе утро, муж.

– Доброе утро, жена.

Мы засмеялись. Глупо. И немного нервно. Что-то пугающее и огромное, как заблудший в тумане авианосец, неслось на нас из тьмы.

– Ты болтал во сне, – Катя отвернулась, начала снимать чулок.

– Про что?

– Не разобрала. Про какого-то Судью… махал руками, кричал. Голоден?

Вместо ответа я ущипнул ее.

Роскошное платье выполнило свою священную миссию – вызвало зависть подружек – и в целлофановой обертке тихо-мирно перекочевало в гардероб. Катя облачилась в домашний халат – черный, с цветочками – повязала фартук и встала к плите.

Я валялся в кровати, заложив руки за голову. Потом вскочил и уселся перед телевизором. Так началась наша семейная жизнь.

Я купался в любви, роскоши, комфорте. Сжимал в объятиях девушку, на которую облизывался каждый второй мужчина. Приятели считали меня баловнем судьбы. Они не видели наших отношений изнутри. Наша семья была яблоком, аппетитным снаружи, но прогнившим внутри

И очень скоро из яблока полезли черви.

Окружающий мир на глазах разваливался. За год цены на товары наиболее частого потребления повысились вдвое. Иван Петрович не мог сунуть меня ни в одну печь: дымоход завалило обломками экономики. Он был вынужден сокращать штаты, раздолбай вроде меня ему был не нужен.

Я жил среди чужих людей, где меня (по праву) считали паршивой овцой. Это чувствовалось в каждом взгляде, жесте, вопросе. Наша квартира – проходной двор: соседи, Катины друзья, родственники, коллеги. Всех этих людей я презирал, а они, пытаясь общаться со мной, с недоумением наталкивались на холодную отчужденность. Я испытывал почти физическое отвращение к ним, и прятался в дальних комнатах. Я превратился в «загадочного Катиного мужа», полумифическое существо, постепенно обросшее тайнами и легендами. Катя подыгрывала окружающим, и сочиняла про меня небылицы. Так ящерка, напугавшая трусливого рыцаря, породила мифы о драконах. Постепенно жена полностью слилась для меня со своим окружением недоносков.

Я начал пить. С самого утра прикладывался к бутылке, и к полудню заваливался спать. До следующего утра.

Через месяц Катя за моей спиной собрала семейный совет (без меня, ведь я так и не стал частью клана Дубровских), нажаловалась папочке и мамочке на мое поведение. Иван Петрович, с его хваткой бизнесмена (и бывшего партийного), велел выгнать меня из дома к чертовой матери. Maman была более мягкосердечна (и как женщина, и как мать Кати, завидующая молодости и красоте любимой дочки, да и знающая ее вдоль и поперек). Катя дома радостно зачитала вынесенный мне приговор.

В ответ я заявил, что через неделю устроюсь на работу.

Катя желчно улыбнулась.

– Ха! Ничего-то у тебя не выгорит. Ты уже показал себя… – и прошипела тихо-тихо, вылитая змея. – Неудачник.

Я ударил ее по щеке.

Катя полетела через всю комнату. Шваркнулась головой о стену (хорошо приложилась, надо сказать) и запнулась о кресло. Минуту сидела на роскошном ковре, опершись на руки. Смотрела на меня дикими-дикими глазищами. Волосы пали ей на лоб, как у висельника. Верхняя губа разбита, из уголка рта тоненькой струйкой текла кровь. Для Кати мир открылся с новой стороны. Она не знала, что такое боль. Поэтому с такой легкостью предала Таню.

Конечно, Катя была права. За неделю я ни черта не успел. Хотя начал сразу же. Во мне проснулась жажда реванша. Пришлось месяц побегать, вымаливать, лгать в глаза, обзванивая всех знакомых и полузнакомых. Победа! Старый друг с юридического устроил судебным приставом. Через две недели я со злобной ухмылкой бросил перед Катей на стол аванс. Она вздрогнула. Но промолчала.

Победа оказалась Пирровой. Каждый божий день я стоял столбом у стены в зале районного суда. Столько подонков, воров, насильников, убийц я в жизни не видел. Ответственность за порядок в суде давила. Домой я заявлялся либо трезвый и злой, либо пьяный, и тоже злой.

В грязной обуви ходил по комнатам.

– Катя, где ты? – орал я, сжимая кулаки. – Три-четыре-пять, я иду искать!

Катя обычно с истошным визгом вскакивала с дивана и бежала в спальню, пытаясь запереться. Я ногой толкал дверь, та со стуком хлопалась о стену. Катя забивалась в угол и, заламывая красивые руки, умоляла не бить ее.

Мне было жаль Катю, с ее утраченной юностью и разбитыми мечтами. Но она заслужила. Я помнил, как мы оба поступили с Таней. Себя я презирал и ненавидел. Наказать же не мог. Жизнь накажет, спокойно думал я. Жизнь – лучший Судья. Неумолимый, жестокий, справедливый. Всем воздает по заслугам.

Вставляю ключ в замок. Поворачиваю. Вваливаюсь за порог.

– Катя, где ты, любимая? – ору я пьяным голосом. Снимаю куртку.

Закатав рукава рубашки, обхожу квартиру. Кухня, ванная, гостиная, спальня. Открываю двери, щелкаю выключателями. Нигде нет и тени моей горячо любимой жены.

– Три-четыре-пять, – бормочу я, озираясь в гостиной.

Отворяясь, скрипнула зеркальная дверца гардероба. Я обернулся. Успел ухватить взором свое одутловатое, безумное лицо с болезненно горящими глазами.

Под занавесом из платьев и мехов сжалась Катя.

– Нет, Паша, пожалуйста, не надо…

– Сейчас, тварь, – шептал я, разгребая ворох платьев. Некоторые с вешалками срывало с перекладины, я отбрасывал их прочь. Шуба из песца, куплена на Новый Год. Катя три часа вертелась у зеркала в магазине, чуть не кончила от восторга. Красное вечернее платье с подкладкой, надевала, когда к Чернышевым ходили. Я пролил фужер шампанского ей на грудь.

Ослепительно белое, сверкающее свадебное платье в хрустящей целлофановой упаковке. Я сжал его в руках. Воздух в комнате остыл на пару градусов. Я смотрел на платье, черт его дери, и сердце в груди остановилось. Платье выглядело таким новым, белым, чистым. Как снег в начале ноября. Словно его никогда не надевали. Словно мы поженились вчера, и все – любовь, смех друзей, счастье – было вчера. И сейчас мы проснемся, обнимем друг друга и

звон бокалов, острый, пряный запах жимолости, марш Мендельсона, и Катя в этом самом платье, с откинутой на лоб вуалеткой, смеется, юная и счастливая. Поворачивается спиной к гостям, сжимая в руке букетик незабудок. Смеется: «Кого-то я сегодня доста-а-а-ну-у!». На миг ловит мой взгляд. Улыбается тщеславной улыбкой, взгляд становится лучистым. Бросает букетик через голову. Цветы на миг зависают в воздухе, насыщенном запахами лета и сирени, перелетают через гостей. Букетик приземляется «парашютиком» в руки… Тани Антиповой…

…и мы идем рука об руку, у обоих ладони потные, мимо гостей, друзей, родителей с торжественными лицами. Сотрудница загса говорит с фальшивой улыбкой: «Дорогие Павел и Катерина… Клянетесь ли вы любить и поддерживать друг друга… в горе и в радости?»

Меня охватило отвращение, я отшвырнул платье. Заглянул в шкаф. Затравленные, звериные глаза Кати таращились на меня. Через белое свадебное платье явственней проступал весь мрак и ужас нынешнего положения. Тем сильнее сжимались кулаки, клокотала, подступая к горлу, черная ярость.

– Тварь, – сказал я. – Ты исковеркала мне жизнь!

Катя вжалась в стенку гардероба. Я схватил ее за волосы, вытащил из шкафа и швырнул через гостиную. Катя упала на ковер между креслом и диваном. Вскрикнула. Я шагнул к ней. Катя отползла к батарее, одной рукой схватилась за занавеску с вышитыми лебедями. Выставила вперед ладонь.