Читать книгу ВЕЗЕНИЕ, ПРУЛЬНОСТЬ и всякое НЕПОНЯТНОЕ в моей жизни - Игорь Юрьевич Литвинцев - Страница 6

Рождение оставим для второй книги и возьмёмся сразу за этап дошкольного возраста. Честно говоря, я сам из него очень мало могу вспомнить ( в отличие от Джерри Даррелла, уверяющего что даже первые три года жизни дали его памяти многое.) В основном привожу почерпнутое из семейных рассказов и рассматривания альбомов с фотографиями, в сопровождении вытекающих вопросов и получаемых ответов. То, что каким-то образом запомнилось самому (как мне сейчас кажется), связанной картиной не является. Это отдельные моменты, совершенно разные, всплывают в моей памяти беспорядочно в виде ярких картинок или кадров. Я именно их воспринимаю и запоминаю, фотографий таких нет. Вот с чужой ладошки ем смесь земляники и черники (именно смесь, так вижу.) Вот качусь с поросшего травой откоса, как мне кажется, с огромной скоростью. Вот с бабушкой в Туношне стоим, на дороге, ждем приезда моих родителей, а их всё нет. А тут папа тянет бредень, а другой раз – куча живых рыб на траве и среди них -уж. С прабабушкой, совсем старенькой (лицо не помню), стоим, смотрим на домашнюю живность, обитавшую в сарайках. Я рукой трогаю козу. И эти отдельные картинки или кадры отвечают цепочке разных событий, воспоминания о которых тоже иногда выплывают. Но все-таки скорее из прослушанных в детстве рассказов.

      Даже сейчас, когда в промежутке между тюканьем валялся на спине, отдыхал и пытался медитировать, опять кое-что про себя маленького вспомнил. Или рассказы про это, уже не различить. Наверное, процентов 10-15 идет от кадров, не больше. Остальное – уже наведенная память.

Поскольку основная тема книги – описание разных событий, то с них и начнем.

Оказывается, в раннем детстве два раза я чуть не утонул. Меня в последний момент вытаскивали из речки, откачивали и т. п. Случилось все это за месяц моего пребывания в летнем лагере Ярославского детского дома для одаренных детей. Моя любимая бабушка Лидия Карловна работала там воспитателем и даже, кажется, старшим. И была на очень хорошем счету. По-видимому, ей разрешили в качестве поощрения и внучка с собой на природу прихватить.

Я думаю, старшие детдомовские девочки, которые ее реально любили и рады были помочь, с удовольствием присматривали за мной, когда она была занята по лагерю. И не только присматривали, но и угощали собранными лесными ягодами. В детском доме желание добровольно разделить с кем-то свою лично добытую вкусную еду стоило многого. Ну и, конечно, добровольное опекунство позволяло девам уклоняться от всяких хозяйственных работ (это я сейчас додумал). Они даже ссорились: чья очередь со мной оставаться? (а вот это реально вспомнил.)

Еще бы, я совершенно не мешал им собирать ягоды, так как от природы был спокойным и созерцательным ребенком. Они вскоре убедились, что всегда найдут меня там, где оставили, и неплохо этим пользовались. А я часами мог наблюдать за всякой лесной живностью. И я дев никогда не подводил. А вот бабушку – бывало. Иногда тихонько сбегал из ее комнаты, где меня одного оставляли рассматривать картинки в книжках, и отправлялся в самостоятельные походы. Наверное, мне было ну совершенно необходимо срочно проверить на природе какие-то мысли, иногда достаточно странные.

Например, я забирался на вершину косогора, ложился на бок и скатывался вниз, на луг. И потом опять, но головой в другую сторону. И так несколько раз, после чего возвращался удовлетворенный. Зачем я это делал? Может, интуитивно хотел скорее вырасти? А, может, просто получал кайф и адреналин от быстрого верчения? А заодно и бессознательно тренировал мой никуда не годный вестибулярный аппарат.

А однажды меня понесло на берег Туношны: почему-то я был уверен, что приду и найду там кем-то забытую удочку. И будет у меня счастье! Может, сон такой увидел? Удочки, естественно, не нашел, но, видно, засмотрелся на мальков, хотел поймать одного ладошкой и клюнул носом под свисающий над маленьким омутом куст. Кто-то был рядом, и меня быстро выдернули.

Со слезами клялся больше ну никогда и ни за чем один не бегать, а к берегу вообще не приближаться.

Но второй раз сознательно пошел к речке, так как было просто необходимо простирнуть свои закаканные штанишки. Наверное, ягод переел и не успел их снять или о чем-то сильно задумался. Такое отключение от действительности со мной часто случалось (и в детстве и сейчас присутствует, правда уже иного рода). Но картинку помню – куст, который обхожу стороной, даже вообще не приближаюсь, но забираюсь на камень и с голой попой занимаюсь стиркой. Как я оказался в воде, не помню. Но меня опять выловили. И знаете, что я их якобы спросил в первую очередь? Спасли ли они и мои штанишки? Такая вот версия фигурировала. Практичный, аккуратный и заботливый значит, был мальчик ( во что мне с трудом верится.)

Таким образом, мои первые нырки вглубь кончились удачно (для меня и бабушки). Детдомовские, они как муравьи: были везде и всё всегда видели. Потом бабушке с подробностями докладывали. Но в экстренных случаях кто-то из мелких вопил сразу и поднимал тревогу, а герой постарше прибегал и вылавливал.

А моя бедная бабушка! Теперь-то я представляю, как она переживала мои нырки. Вернее, начал понимать, оказавшись в сходной ситуации.

Однажды, в своей первой семейной жизни я остался с детьми – Ярославом 6-и лет и Маришей 4-х – на берегу не очень спокойного Черного моря, где-то под Геленджиком. В роли смотрящего, так как супруга ушла в домик что-то приготовить. Но отвлекся на клубок змей, шлепнувшийся с обрыва на пляж. Пока разобрались, что это безобидные, но редкие полозы, пока я занимался их спасением от горе-защитников отдыхающего человечества (по их мнению, любую змею для начала надо прибить, а уж потом соображать насчет ее вида и редкости), прошло минут 15. Но когда вернулся глазами к пляжу – детей нигде не было.

Ох, как я перепугался! Метаюсь, у всех спрашиваю. И всякие жуткие картины в голове крутятся. Тем более, что хоть оба и были в надувных нарукавниках, но бросались в волны слишком уж лихо. Особенно дочка, с радостным смехом, ну как камикадзе. Хорошо, что кто-то заметил, что вроде они по направлению к устью маленькой, недалеко впадающей в море, речушке уходили. И действительно, оказывается, взяли сами и ушлепали вверх по её руслу к нашему коттеджу! Я, когда при подходе их голоса услышал, аж на бережок присел (отпустило, но далеко не сразу).

И теперь понимаю, почему это был первый и последний эксперимент со стороны бабушки: отважиться возложить на себя столько ответственности одновременно. И за меня, и за других детей! По крайней мере, больше меня летом с детским домом в лагерь Туношна не брали.

Еще я умудрился слегка попасть под грузовичок на нашей тихой улице Собинова, по которой машины-то проезжали от силы два раза в день. Шок был у шофера. Он уверял всех, что я сам выскочил на улицу и побежал прямо под колеса. Но, наверное, передвигался не быстро, так как он успел толи затормозить, толи увернуться и меня только слегка подножкой зацепить. Я бы вообще это не упоминал, тем более что в моей памяти ничего подобного не отложилось. Но вот его последствия помню хорошо. Во дворе оно так долго обсуждалось, что превратилось прямо в спектакль. И картинка: я как отрицательный пример в центре круга, и в меня пальцами взрослые соседки тыкают. Дети, не делайте, как он!

Ну, а последнее происшествие было мне потом под страшным секретом рассказано моими одногодками-подругами, соседками по коммуналке: Риткой и Рейнухой. Оказывается, когда старшая сестра Рейнуши, Галия, вывела нас втроем в парк на аттракционы, я умудрился свалиться с карусели куда-то внутрь (мой вестибулярный аппарат и сейчас оставляет желать лучшего, а тогда вообще был никаким). А потом карусель как-то выкинула меня наружу, но уже без сознания. Сначала все решили, что самое плохое уже случилось, но через какое-то время я голубыми глазками заморгал (передаю по тексту их рассказа), заулыбался и спросил:

– А чего это с вами?

Все девы к этому моменту уже дружно и громко ревели. А Галя, для порядка меня подшлепнув, взяла страшную клятву: дома про это не рассказывать никому и ничего. Это было легко, ведь я так и не понял, что же со мной приключилось. И зачем меня ощупывали со всех сторон, обливаясь слезами?

А так как Галя нас потом и мороженым наделила, то на таком хорошем фоне завершения похода я все тут же и забыл.

Открылась мне эта страшная тайна, когда я с девами в очередной раз «смертельно» поругался. Классе так во втором. И вечером, сидя в темном коридоре на сундуке, они дружно заявили, что я, может, даже и не виноват, что я такой дурак ненормальный, а иногда и псих. Это потому что по голове ушибленный! Ну а потом, слово за слово, и открылся факт моего падения в карусель.

Как вы видите, с некоторыми приключениями, но до семилетнего возраста я добрался. И началась иная история, школьная – двухсерийная.

Сначала было три года в начальной четырехклассной образцовой школе №1. Поиски в моей памяти всяких школьных ЧП их совершенно отсеивают и быстренько приводят сразу к средним классам уже другой школы. В начальной всё в моей жизни протекало относительно мирно и спокойно. Первая серия была образцово-показательная.

Ну, если не считать полного набора всяких детских болезней, особенно простудных, которые ко мне привязывались часто. Чахлое я был создание. И все боялись появления туберкулеза. По наследству он мог легко достаться от сибирского деда, который от чахотки молодым и умер (опять же, потом узнал.) Легкие-то были реально слабые. Что-то такое в одном (кажется, левом) и нашли, какой-то очажок туберкулезный, но, к счастью, его удалось зарубцевать. Чтобы как-то их укрепить, два года подряд летом меня отправляли в детский легочный санаторий на высоком берегу Волги в сосновом бору. Почему-то он назывался Лесная школа ( хотя никаких занятий с нами там точно не было).

Там я тоже (как в Туношне) иногда потихоньку отправлялся в самостоятельные походы: скатывался на боку с косогора, но уже реже. Больше лазил по крутому склону Волги, искал всякие окаменелости. Иногда в лес убегал, на вырубке вылавливать ящериц с толстыми желтыми животами, которые должны были потом у меня в банке откладывать яйца. Или проверял, как протекает поедание внутренностей убитой воспитателем гадюки, брошенной потом нами в огромный муравейник. Надо было обязательно не пропустить момент и первому получить ее кожу. И домой привезти!

Главное было самому не потеряться, так как способность к ориентированию в лесу у меня до сих пор так и не проклюнулась. (ВН говорит, что со мной очень хорошо за грибами ходить в незнакомой местности. Если сомнения появляются, куда идти, то нужно только узнать мое мнение, а выслушав его, смело отправляться в противоположном направлении. И обязательно выйдем куда надо! И добавлял, что он только двух таких людей знает – меня и свою жену).

Как помнится, пребывание моё и в этой санаторной школе протекало без каких-то негативных последствий. Там, в целом, было не плохо. Только скучал сильно, особенно когда болел и лежал в изоляторе. Насчет памяти – в процессе письма выскочил кадр: «я, набрав воды из Волги в тюбетейку, пью ее, процеженную, откинув голову». С помощью подручных средств реализую родительскую заповедь – грязную воду ни в коем случае не пить. По крайней мере, от всякой водяной мелочи, такой фильтр точно помогал.

Из этого этапа школьной жизни вспомнился еще стригущий лишай, который я подцепил в первом классе. Долго сидел дома в косыночке на выбритой начисто голове. К веселью всего двора. У них появилась развлекуха: собирались кучкой и кричали – «Девочка Игошка, выгляни в окошко! К тебе Ритка пришла, свое платье принесла»! И выпихивали мою соседку вперед. А та противно так хихикала. Ну, я ей это еще припомнил потом.

Неожиданное падение гипсового бюста какого-то вождя с постамента во время общей праздничной линейки в третьем классе меня не коснулось, хотя он вдребезги разлетелся! Теперь-то это смешно, а тогда вся школа была в панике. Но так как я был в стороне от тумбы, с которой он брякнулся, и тогда в хулиганах не числился, моих родителей даже в школу не вызывали. Забыл вскоре вообще про этот факт, только уже в институте одногруппница напомнила. Она, оказывается, на год младше училась в этой же школе. И ей осколок вождя попал в щеку, чем она очень гордилась. Так нас с Ириной Сальниковой, оказывается, с детства судьба сводила.

Вообще, первые три школьных года я был очень примерным учеником, даже председателем совета отряда и свято верил в пионерские идеалы. Вот только излишняя чувствительность подводила. Хотел на день рождения одноклассницу пригласить, очень она мне нравилась, даже сейчас помню, что ее Галя Лучко звали. Но в школе застеснялся подойти. Ждал, ждал на вершине сугроба после окончания уроков, пока меня самого домой родители не забрали. Как-то я ее пропустил от волнения, весь продрог и, естественно, заболел. Вот вместо дня рождения и провалялся в кровати.

Ну а потом – здравствуй, школа 49, и реальность бытия. Вот там жизнь моя изменилась сильно. И где-то уже в классе шестом, классно-уличный друган Шурка Тарас спас меня от встречи с низко натянутыми проводами, вовремя подбив ноги и опрокинув на спину. Куда-то мы на крышах вагонов ехали в краснодомовской компании. Они меня тогда в первый раз с собой взяли и, по–видимому, от эйфории присутствия и от страха я начал демонстрировать лихость. Подскакивать (может, дурная украинская кровь заиграла?) и что-то выкрикивать ( вряд ли фразу: «кто не скачет – тот москаль».) Ну, и если бы не Шурка, то и превратился бы в скакуна без головы!

Он случайно (к моему большому счастью) оказался моим соседом по парте, когда в четвертый класс я уже пошел в 49-ю школу, которая тогда представлялась на окраине города. Контраст с первой образцовой был чудовищным. Раньше по утрам нас встречала директриса по фамилии Безобразова, заслуженная учительница СССР, гладила по головам и некоторых даже целовала в лобик. А в 49-й, начиная с раздевалки, царил закон улицы.

Бараки и самострой, с одной стороны школы в сторону Которосли, и квартал старых заводских домов (от угла улиц Свободы и Толбухина к заводу топливной аппаратуры) во многом определяли специфику школьного контингента. Особенно своей дурной славой был знаменит этот перенаселенный квартал, здания которого, когда-то красного, а теперь обшарпанного цвета и дали ему название.

В классе на мое удивление «куда я попал?» смеялись и говорили, что мне еще повезло. Вот года два назад в три смены учились, и такое творилось! Но потом, относительно недалеко, но поближе к центру, открыли французскую школу № 42, и всех, кто был получше, туда и перевели. За это оставшиеся в 49-й ученики лупили перешедших при каждом удобном случае (наверно, чтобы альма-матер не забывали!)

Переход был вынужденным, нам впервые и довольно неожиданно (для меня, конечно) дали отдельную, да еще и двухкомнатную квартиру в новом доме, на тогдашней окраине Ярославля. Теперь эти представления смешно даже вспоминать. До нового дома пешком от исторического центра ну максимум полчаса ходьбы было. А в то время считалось – глушь, за ним только Вокзал и Всполье! Теперь эту территорию занимают сплошные жилые кварталы. А тогда гнездились разбросанные вкривь-вкось маленькие деревянные домишки с огородами.

Однажды, провожая папу на вокзал, мы с мамой на обратном пути даже ежонка там поймали (и как вы думаете, где он поселился? Конечно, у нас под кроватью, шуршал по ночам, спать не давал, чавкал чем-то и воздух отнюдь не озонировал).

По короткому пути в школу я должен был проходить дворами через квартал этих самых красных домов. Если бы Шурик был не оттуда, а его старший брат у краснодомовцев не ходил в авторитете, мне пришлось бы очень несладко. Особенно с моими представлениями, принесенными с собой из прошлой школьной жизни. Я там первый и последний раз в жизни занимал ответственный общественный пост. И, будучи председателем пионерского отряда, поднимал руку на контрольной и, гордый собой, сообщал учительнице, что Витя с соседней парты списывает! Своего же однодворника Витьку Колбасника закладывал. До сих пор стыдно! И он меня даже не побил.

А тут у меня сработал инстинкт самосохранения (а, может и реально мудрость предков – не следует приходить в чужой монастырь со своими уставами). То есть, не нужно высовываться на уроках, тянуть руку, показывая готовность к ответу, и вообще, необходимо как можно меньше напоминать старательного отличника. А лучше всего – положить голову на скрещенные на парте руки и делать вид, что дремлешь. И тем самым как бы провоцировать училку задать тебе внезапный вопрос – а о чем это мы сейчас говорили? Но я-то только вид дремательный делал, а сам прислушивался ко всему происходящему. И был готов правильно прореагировать. А за такой ответ, да еще и на экспресс-вопрос получить 5 в журнал – святое дело и законная добыча!

А с другой стороны – первым на переменах ни в какие разборки не лезть, но никому и ничего не спускать. Пару раз приходил домой весь в синяках и быстро заработал в классе репутацию психа. Кому-то пеналом нос разбил, сам от себя не ожидал. До этого во дворе на Собинова мы только боролись с Витьком, для выяснения – кто сильнее! Правда, при виде явной несправедливости сразу вспыхивал и хватал в руку, что попало. За что и заработал первое прозвище – Игореха психованный. А вот в Первой школе на переменах вообще – культурно гуляли парами! Через несколько лет, встретившись случайно в пионерлагере с моим соседом по парте и по паре Сережкой Лесным, вспомнили этот позорный для нормальных пацанов факт и даже не могли себе представить, что мы могли это делать!

Но зато уже через месяц в футбольной загородке краснодомовских дворов меня в нее пихнули словами: «Это Литва, Тараса кореш» – И мы зарубились в дворовый футбол, где сначала меня, как самого неумеху, ставили исключительно на ворота. Хорошо, что они были маленькие и в основном надо было подставлять под мяч самого себя. И главное – не бояться, что сейчас нос разобьют! (Ну и дворовой лексики набирался, нельзя было из коллектива выделяться.) А уж потом, потолкавшись пару лет в загородке и научившись попадать по мячу, поиграв без суеты и толкучки трое на трое в коробочке, я перебрался на площадки побольше, определившись окончательно в полузащиту. И там играл долго, в том числе и на настоящих полях, рядом с Шуркой, у которого любовь к футболу была на первом месте. Кстати, сильно спасая его от бытового дворового пьянства. Как и меня, впрочем!

«Нет, мне не наливай, не могу, завтра игра», – такая отмазка прокатывала. Но не всегда, так как реальный взрослый футбольный мир держался на правиле: «Пивка для рывка, водочки для обводочки!»

К десятому классу быстрое ухудшение зрения и проблемы колена оставили меня без большого футбола навсегда. Но до сих пор тянет выскочить на поле, а любовь и, надеюсь, его понимание остались на всю жизнь! И просмотр хорошего матча предпочту любому театру или кино.

Таким образом, с внедрением меня в краснодомовскую среду одной большой проблемой в школьной жизни стало меньше, но сколько новых появилось! Теперь они кажутся смешными, но тогда все нюансы отношений с девочками в классе, распределение грузов для совместных недельных походов летом по окрестностям Ярославля во главе с нашей англичанкой Ольгой Сергеевной, даже поиск модного спортивного мешка для посещения тренировок, представлялись очень важными.

Однако, коренная перестройка моего сознания и, соответственно, поведения произошли на удивление быстро. Через полгода я уже требовал у родителей купить мне ватник и фетровые ботинки «прощай молодость», чтобы быть в новой дворовой компании как все! И не выделяться в коллективных вечерних выходах на каток стадиона «Шинник», где, кроме всякого рода забав на льду, проходили разборки разного рода с пацанами из других компаний. Но довольно редко: на краснодомовских мало кто задирался, известность была солидная.

Росту моего авторитета среди пацанов неожиданно способствовала наша поездка с бабушкой в Киев летом после 4 класса. Там жила ее родная сестра Лиза, полненькая разбитная и веселая тетенька, совершенно не похожая на строгую, худощавую и относительно высокую бабушку Лиду. И ее дети с семьями, в общем, вся наша украинская родня, разбросанная по всему городу. Дома бабушка Лиза практически не жила – кочевала по квартирам детей и вместе с оказанием им всяческой помощи устраивала «веселую жизнь!», как сама потом смеялась! На мой вопрос, а что это такое и как будет по- украински она отвечала « та, веселя життя, щоб вона им медом не здавалося!». Но на украинском не любила разговаривать, хотя лихо включала «мову» при контакте, с милиционерами. Например, после пересечения Крещатика в неположенном месте, на которое сама меня и подбила. И очень не любила природных хохлов за жадность и скопидомство. Называла их редкими жлобами и даже нелюдями: «От обжорства лопнут, но с умирающим от голода не поделятся». Видно нелегко ей пришлось в свое время, с двумя детьми и без погибшего мужа. Я её как-то попросил показать мне среди киевских «громодян» таких жлобских обжор, но она сказала, что они все на хуторах сидят и «ховаются».

Ее сын Юрий, «гарний хлопець», после армии женился на дочке академика. Как она прокомментировала этот случай , исключительно для меня на мове: «скочив с грязи в князи»!

Академическая квартира около Крещатика, в которой была даже отдельная комната для бильярда и библиотеки (с полным собранием серии «Библиотека приключений», а также Жюль Верна, Фенимора Купера и иных подростковых авторов, фамилии которых я даже не знал), напоминала мне музей.

Неуютно я там себя чувствовал даже с бабушкой Лизой, которая почему-то звалась Карповна, а не Карловна. Смелости не хватило сразу поинтересоваться, почему?

(А за день до отъезда я все-таки задал бабушке Лизе этот, как мне тогда казалось, неприличный, вопрос. Но ее ответ еще больше запутал ситуацию: «Почему? Да чтобы среди этих хохлов немецким отчеством не светиться. Пидмазала тут одного в паспортном столе – вот он мне буковку-то и подправил. Был Карл, царствие ему небесное, стал Карп. Делов-то!» Это как же понимать: значит, папа моей бабушки, а, значит, и мой прадедушка был немцем? Какой ужас! Подробности этой непонятки потом, уже в Ярославле, выпытывал у своей мамы.)

А Юрина молодая супруга Виктория небрежно продолжала перечислять все сокровища библиотеки. Это было такое порхающее по квартире эфемерное (совершенно не ярославское) создание. Мне она представлялась некой принцессой или феей – обладательницей неисчислимых сокровищ! Кроме книг, у нее были записи первых песен Окуджавы и иных, совсем неизвестных мне еще бардов. Но, к моему расстройству, сам магнитофон (тоже первый раз увидел это чудо в действии) включался очень редко, а на робкие просьбы послушать Булата она странно реагировала: «Давай в другой раз! Надоело.» Как Окуджава может надоесть? В голове не укладывалось. «Та, не обращай внимания, так-то она ничего, не дуже вредная (шкидлива), только не понимает (не разумие ничого) ничего и мявкает много ( мявкает богато)!» – так успокаивала меня и характеризовала ее совершенно неудержимая и независимая на язык бабушка Карповна.

(Это уже потом моя бабушка, мне отдельные слова на украинский переводила, а я их записывал и заучивал. Зачем, не знаю, может чтобы потом в Ярославле блеснуть.)

Гораздо привычнее (даже по тесноте) было проживать у ее дочки, ставшей в последствии моей любимой тетечкой Лилечкой. Уровень их жизни мало отличался от нашей. Детей у нее было двое. Младший, Дима, поразил меня тем, что был так похож на меня на детских фото, что я сразу проникся к нему родственным чувством. Но он был еще мальком в моем понимании: не о чем было с ним гутарить.

А вот с моей троюродной сестренкой общий язык мы нашли очень быстро! Почему-то на несколько дней я был подкинут к ней один, без ридной бабушки, в маленькую домик-избушку на самом верху крутого склона горы. Даже улица Нагорной называлась. Внизу лежал Подол. Во дворе росло старое ореховое дерево, увешанное еще зелеными плодами, а, лазя по склону, можно было запросто найти кисленькие ягодки барбариса. Я такую природу в первый раз увидел и был ею просто ошарашен. Но не только ею. Как уже отметил, на хозяйстве осталась только дочка тети Лили Ненка (Корнелия), которая была не так чтобы и старше меня, но уже гораздо самостоятельней. Девочки вообще взрослеют и умнеют быстрее. Так что меня опекала уже вполне себе барышня.

И, пользуясь отсутствием старших, по вечерам во дворе собирались ее ухажеры, разбитные хлопцы с обязательной гитарой, выдавая весь приблатненный репертуар Нагорного района и Подола. Я сидел на орехе с открытым ртом. Для меня это был совершенно новый мир! В голове все тексты сразу впечатывались, вот бы в школе так. В итоге я вернулся в Ярославль с полным репертуаром песен, начиная с вариантов «Жил был на Подоле Гоп со Смыком» и кончая всякими слезливо-сентиментальными про молоденьких воров, плачущих над могилой матери или оставленную британским моряком японку. Не откладывая в долгий ящик, я гордо продемонстрировал свои достижения бабушкам, к ужасу моей и к полному восторгу киевской. «Це ж наша кровь!» – заявила она и тут же продолжила мое обучение уже одесским песенкам. До сих пор помню, как она с выражением исполняла: «Я ж тоби не спрашиваю, хто будет платить! Я же тоби спрашиваю, шо ты будешь пить?». И не менее успешно, чем Нэнкины ухажеры. Тем более, что и моя бабушка потом, под легким нажимом, но даже с некоторым удовольствием помогала вспомнить забываемые куплеты – из песенок их молодости.

Вообще, Киев очень сильно потряс меня и значительно расширил представление о жизни вообще и о ценностях и возможностях моего маленького мирка в частности. А главное! – в подворотне около марочного магазина на Червоноармейской из-под полы продавали серии марок со зверушками. Увидеть и умереть от восторга! Да еще из таких таинственных мест, как Танжер, Ифни или Испанская Сахара!

Я был больной филателией с детства. Кто мне может объяснить – почему? И здесь, в этом Эльдорадо, готов был на все, лишь бы ими завладеть. Но финансовые возможности бабушек были не того масштаба. И интересы тоже: посещение кафе-мороженого на бульваре их привлекало гораздо больше. Они меня совершенно не понимали в этом вопросе! В отличие от дяди Юры, который как-то аж 10 рублей мне подкинул на марки, еще и пообещал найти свой старый альбом с колониями. В моих глазах он так и остался всемогущим красавцем-мужчиной. С червонцем в кармане я подошел к продавцам и заявил важно: «сейчас куплю все!» Ох они и ржали. Но на червонец несколько серий выдали. И даже не сильно надули. Главное было спрятать это сокровище от бабушек. (На всякий случай.)

А вот заветных колоний я так и не дождался. Наверное, просто забыл дядя Юра про свое обещание. Кто я был для него? А напомнить я стеснялся, эх, надо было тогда бабушку Лизу на него напустить. Но известно, что умная мысля приходит опосля.

И я все ждал и надеялся на его появление с кляссером (даже находясь уже в вагоне) до отъезда поезда, прилипнув носом к окошку. А как только поезд тронулся, лег на полку лицом к стенке, чтобы никого не видеть. Так обиделся на весь мир. (Потом, через много лет, брательник Дима, в самый последний момент передавший мне на вокзале трехлитровый баллон с квакшами, смог реабилитировать своего дядьку.)

Но из всего нового, приобретенного и запечатленного в голове навсегда, все-таки освоение дворового репертуара (даже при моих никаких певческих способностях) резко подняло мой авторитет. Если бы вы могли себе представить, как меня слушали в пятом классе на переменах и после школы, когда я их выдавал! А слова списать в очередь вставали. Правда, попытка поменять тексты песен на марки не удалась по причине отсутствия последних у малолетних ярославских любителей тогдашнего шансона.

Но вот одна нам и самим пригодилась. У моего школьного другана Димки со слухом и голосом было не лучше, чем у меня. Но это ничуть не помешало нам с ним выучить слова жалостливой песни «Они любили друг друга с детства, хотя и были еще детьми» и исполнять ее, завывая на два голоса, во время всяких подпольных мероприятий, которые не заставили себя долго ждать. Уже в 7-м классе в классной стенгазете появилась заметка в стихах, нас бичующая: «Народ ликует и поет, встречая годовщину, – они ж сбежали из рядов, устроили складчину». C карикатурой, изображающей четырех свинюшек за столом с большой бутылкой портвейна и подписью: Литвинцев, Делисовская, Коновалова, Судиловский! Прямо по фамилиям, без имен, ну прямо как в «Крокодиле.» (Долго эту газету хранил, но в первой семейной жизни осталась).

Из этой школы я хорошо помню классную деятельность. Не ту, которая шла на уроках, а в классе – на переменах и после, без вмешательства учителей. Кипела и очень бурно. Но внешкольную, дворовую, помню еще лучше! Она протекала во второй половине дня в компании ближнего круга краснодомовских приятелей: того же Шурки, еще одного моего друга и одноклассника – вышеупомянутого Димки Судиловского (никакое прозвище почему-то к его симпатичной физиономии не прилипало) и его соседа по подъезду Игорехи Шаляпина (погоняло – Шалый). Зачастую я и до дома не доходил, бросали портфели у Димона, быстро молотили оставленный ему обед и на улицу! Благо, что школьную форму еще не придумали.

А вот домашнюю составляющую моего бытия после переезда почему-то не помню почти совсем. А ведь она была, я же приходил в квартиру, чем-то питался (все-таки в большей степени дома), общался с родителями и с бабушкой (много чаще), да и уроки делал время от времени. Перебирал картошку в вырытом нами погребе (загоняли), организовывал (то есть добровольно вскопал землю) под окном маленький садик (с бабушкой коринку сажали, название осталось в памяти, а что представляло из себя это растение – забыл. Потом, через много лет, специально разыскал в интернете – ирга. И уже в Москве на даче в память о бабушке посадили.) Даже ходил за молоком сестре по утрам, до школы, выстаивая длинные очереди с номерным талончиком, зажатым в руке (или с фиолетовым номером – прямо на ладони). Иногда еще исполнял роль караульного на улице около коляски, когда ее вывозили «погулять». Но неохотно и редко, для этого меня надо было сначала еще отловить. Опять кусочек памяти – куда-то отвлекся от коляски, возвращаюсь, а около неё на задних лапах собака стоит и морду внутрь сунула. Но Ирочка молчит. Ну я реально испугался, барбоса прогнал – заглядываю, а она спит. Зато потом, уже в сознательном возрасте (но после моего рассказа) начала придумывать, как ей теперь кошмар в виде собачьей морды снится. А тогда и не спала вовсе, а от страха спящей только прикидывалась. Вспоминаю опять только обрывочными кусочками: целиком ушел в новый для меня мир. И он меня принял!

Помню, как в классе шестом на перемене, когда наша классная, добрейшая англичанка Ольга Сергеевна, нам что-то воспитательное продолжала внушать, из коридора влетел весь взъерошенный краснодомовский третьеклассник с криком:

– Тарас, Литва, там на нас нижние залупаются!

И мы важно пошли с Шуркой наводить порядок, при этом пообещав по дороге нашей классной потом персонально объяснить, что такое «залупаются».

Или мои спортивные события. Очень удачные – например, выигрыш последнего этапа городской эстафеты среди школьных команд. Герой школы на неделю! (И опять фарт – палочку получил четвертым, а на спуске к Советской площади у Медвежьего оврага первый бегущий споткнулся и упал, второй за него зацепился, а третий стал их обегать. Я был почти у него за спиной, упавших перелетел и меня понесло, как на крыльях!) Или обидные – вышел в финал спринта в городских соревнованиях по 47-48 годам рождения, просил у тренера нормальные шиповки, но тот не дал. Бежал вторым и метров за 15 до финиша часть подметки с шипами оторвалась. Прибежал только четвертым.

Летом, когда меня не отправляли в лагеря, мы (краснодомовские) большой разновозрастной компанией на чем попало добирались до ближайших пионерлагерей, выбирая те, где были свои. И чтобы сыграть в футбол с их сборными, и для обеспечения необходимой морально-силовой поддержки пацанам, если требовалось. Но, как правило, они и сами прекрасно справлялись. И нам ещё и провианта подтаскивали.

Или пропадали на городском пляже на Которосли целыми днями, при этом старшие где-то добывали и подгоняли пару легких фанерных лодок. Вокруг них, как правило, всё и крутилось, включая абордаж с переворотом противника. Но значительно больший интерес предстояло прессовать других, особенно если на них какие-нибудь приличные мальчики своих девочек катали. С мальчиков, как трофей, важно было содрать трусики, чтобы они грозя в наш адрес всеми карами, под радостный гогот на берег голыми вылезали или сидели в воде до посинения. Девочек не трогали (ну почти).

Ну а весной краснодомовские пацаны из всех классов дружно сбегали из школы и отправлялись на обрывчики Которосли. С разбега «на слабо» прыгали (а кто сам не прыгал – скидывали) в еще холоднющую воду, согреваясь потом сигаретным дымком у костра.

При этом я как-то еще умудрялся заниматься вместе с Сашкой Левченко (моим другом в классе и основным соперником по учебе) в секции легкой атлетики и неплохо прыгал и бегал спринт. А с Шуркой – футболом на самом «Шиннике»! С Димкой и Шалым втроем на одном старом велосипеде пускались в однодневные путешествия вверх по Которосли, переплавляя его вплавь через ее притоки. Я их заразил поисками тритонов и прочей водной живности, которую тащил домой.

С ними же и с Тарасом как-то раз забрались в заброшенные строения старого кремля с идеей найти и срезать пряжки с ремней карет. Откуда нам стукнуло в голову про старые кареты – не помню. Но это было не просто, не один день проводили разведку, выбрали небольшое окно, которое фомочкой вскрыли. По одному протискивались туда, спуская первого головой вперед. Потом он следующего принимал – в общем сами себе приключение на одно место придумали не хилое. Вылезать то оттуда первому вообще было очень тяжко. Жребий тянули, мне повезло быть вторым.

Кроме того, я уже так увлекся чтением, что несколько дней в месяц вместо школы целыми днями пропадал в читальном зале соседней библиотеки, заглатывая все, на что падал взгляд. Но путешествия, природа и фантастика – в первую очередь!

Ну а марки (уже писал) – это была просто болезнь! Еще маленький, с улицы Собинова я убегал на Главпочтамт (это было самое страшное нарушение всех запретов, но ничего с собой поделать не мог. Наверное, в первый раз в жизни я именно там увидел изображение марок с фауной) и был способен долго с открытым ртом стоять там перед плакатом с марками венгерских сторожевых собак. А став постарше, также застывать потом у витрины маленького марочного магазина. Как сейчас помню – выставили коллекцию золотых китайских рыбок, но купить можно было только по абонементу, которого у меня, естественно, не было. Какое было горе – видит око, да зуб неймет!

С возрастом не сильно поумнел в этом смысле. Но в Ярославле не было таких неотразимых и экзотических соблазнов, как в Киеве, где я вообще чуть с ума не на почве филателии не сдвинулся. Все знакомые родителей и соседей, все гости знали, что лучший подарок мне – это марки с фауной. Вот иногда что-то и притаскивали. Наверное, в таком хобби соединились мои стремления к географии и животному миру.

После 8 класса в нашем «А» (который учителя называли восьмой «О» – от слова орда) и соседнем «Б» старичков почти не осталось (третий восьмой вообще ликвидировали, не набрали на него новичков). Все мои самые лихие приятели ушли, кто в ШРМ, кто в техникумы или просто в рабочий класс. Потом многие из них либо спились, либо были отправлены в колонию.

Но к нам пришли новенькие, потихоньку перезнакомились, и новая наша компания сложилась уже на школьной основе, включая и моего верного друга Димку. Его заботливая и предусмотрительная мамаша от греха подальше перевела ради хорошего аттестата к знакомой директорше в другую школу. Не сильно помогло – душой (а очень часто и телом) он постоянно был с нами.

Так постепенно краснодомовские (моя уличная «крыша») стали отходить в сторону. Мы теперь и сами постоять за себя могли и досуг себе организовать. И вообще стали уже известной в масштабе города компанией (естественно, в определенной среде).

Хотя до конца школы привычка у меня так и осталась – смотаться вечерком к пацанам и вместе покурить и потрындеть за жизнь, беззлобно задевая прохожих, сидя верхом на лавочке в скверике напротив аптеки на Толбухина.

Не помню уже, кто из наших руководителей страны придумал такую дурь (скорее всего, без Никиты Сергеевича не обошлось), но в последних классах два дня в неделю мы якобы овладевали рабочей профессией на заводе топливной аппаратуры. Это было производственное обучение. И нам за это даже что-то платили. Вот после таких выплат все приключения и начинались. Тем более, что и с завода выходили все вместе, а старшие товарищи, наши наставники, нам уже на собственных примерах показали, что коллективное пропивание заработка – это святое мужское дело.

Последние школьные годы лучше подробно не вспоминать. Вместе с приятелями влипал в такие переделки, что до сих пор удивляюсь, куда и зачем нас заносило. И ведь совсем по краешку ходили, в том числе и по краешку криминала, но каким-то чудом все-таки обошлось. И во время наших наглых набегов на чужие садовые участки за клубникой, и в процессе расколачивания витрины какого-то маленького магазина на темной улочке, где призывно смотрелись запыленные бутылки с бормотухой. (И клубника, и вино нам было совершенно необходимы для организации приема девочек из 4-й школы у Димки, родители которого куда-то уехали. Пыль пустить в глаза! В гостеприимстве не откажешь! Как и в идиотизме.) И в подломленном киоске прямо на Волжской набережной в людный вечер (просто от избытка дурости) и будке-складе спортинвентаря в Бутусовском парке (ниппельных мячей захотелось.)

Однажды вечером на местном Бродвее (бульваре от Волги до Волковского театра) к нам подкатили парни из сильно приблатненной компании, о которой уже давно ходили нехорошие слухи. Предложили выпить за знакомство. Как-то мне хватило ума и знания пацанской политграмотности, чтобы тема «Так ВЫ ЧЕГО, выпить с нами не хотите? А может ВООЩЕ не уважаете?» не была поставлена ребром, отговориться и наших увести.

А вот псевдоблатарей через пару часов милиция взяла всех прямо с поличным. Выпитого не хватило, и начали снимать шапки с прилично одетых прохожих – чтобы тут-же за углом продать и добавить! А если бы мы пошли с ними?

Как правило, и инициатором, и движущей силой попаданий в непонятное (теперь именно в уголовной трактовке этого термина) был Юрка, он же Барон. Не предводителем, а именно эпицентром всяких совершенно странных событий. Наш новый с Димкой дружок из соседнего класса. Он являл собой совершенно отмороженную личность, имел способность непонятно зачем влезать в любую драку, которая вообще нас не касалась, и никогда никого и ничего не боялся. Помню, на танцплощадке в Бутусовском парке стоит в центре чужой заварушки и молотит сложенными в замок руками. Влево-вправо, с развороту! И выражение полного счастья на физиономии.

А, кроме того, он был очень влюбчивым, и по его договоренностям (естественно, от имени всех нас) мы попадали в совершенно разные компании: как в супер положительные, например, с отличницами английской 4-й школы, так и в весьма сомнительные (и это мягко выражаясь) – с какими-то редкими оторвами даже из Коровников. Про Пятерку вообще молчу, как-то на Новый год нас туда втроем случайные девы пригласили, а потом, отбиваясь от заглянувших на огонек их местных приятелей, размахивая в квартире же найденным кинжалом (конечно, махал отступая к двери спиной перед собой Барон) еле вырвались.

Чтобы вы его образ лучше представляли, приведу достаточно рядовой случай.

Вечером свистит под балконом. Это был скорее 9-й класс – возраст, когда наши платонические мечтания еще ни во что большее не переросли. И начинает мне туманно нести ахинею про свое назначенное свидание с какой-то санитаркой, готовой ну на все. Он это сразу понял! Но как-то плохо имя ее запомнил, и вообще нам ну совершенно необходимо пойти вместе. Наверняка у нее есть подруга, и тоже такая же раскованная, симпатичная и фигуристая. Которая тоже будет не против!

– Да, именно так она и говорила, – он якобы вспомнил и т. п. и т. д. – Но вот имя забыл – Пошел по второму кругу. – Вроде Даша, но не уверен. Неудобно будет одному то. – И т. д., безостановочный бессвязный поток!

Именно тот случай, когда легче согласиться. Да и интересно, честно говоря, было!

В итоге мы долго лазили по каким-то темным и пустым околобольничным переулкам. Юрка все уверял, что вот-вот он вспомнит, где же это свидание должно состояться. Но все менее уверенно. И вдруг нас кто-то окликнул из телефонной будки: «Пацаны, помогите!» Дверь ее со скрипом открылась, и к нам шагнул мужик, босой и в больничном халате. Он его распахнул, а из живота его торчала рукоятка ножа и текла кровь. А дальше просто повалился к нам на руки, и ничего не оставалось делать, как дотащить его до двери приемного отделения. Хорошо хоть путь туда мы уже представляли. По дороге он вместо благодарности вдруг ожил и бузить начал, умудрился вытащить из себя нож и стал им на нас махать. Но еле-еле и недолго, так как почти сразу же отключился. Юрка финку забрал и мы этого типа неблагодарного хотели тут и бросить, но, дураки, дотащили!

Дураки, потому что потом начались вопросы: это кто, где взяли, как, когда и почему мы его притащили и что мы там вообще тут делали? Последнее – уже в милиции. Вопросы превратились в настоящий допрос. В общем, еще раз подтвердилась народная мудрость: «каждое доброе дело должно быть наказуемо!» А у Юрки еще и окровавленный нож был в кармане. Если бы его отец не был большим начальником в КГБ Ярославской области, мы бы там надолго застряли и, думаю, не только до утра. А так, после перезвонов, нас отпустили, даже без обещания обязательного сигнала в школу.

В итоге поздно, но домой я пришел. Ну и потом бурные объяснения: почему и зачем по ночам где-то надо обязательно путаться без предупреждения, да еще приходить перемазанным в крови! Инфаркта маминого захотел? И т. п. Что-то я врал о помощи потерпевшему прохожему, но не прокатывало.

И на Барона все свалить нельзя было, его и так родители (мама) не сильно любили, в отличие от всегда вежливого и приятного во всех отношениях хитрована Димона. А утром на первой же перемене в школе Юрик мне говорит как ни в чем не бывало:

– Слушай, я ночью вспомнил – там надо было за третьим углом в окошко постучать! Пойдем сегодня, а?

Могу про него и ещё одно происшествие вспомнить. Как-то возвращались они после удачного набега за чужой клубникой с пацаном Коляном (года на 3-4 нас младше из Юркиного двора, который ему в рот с восхищением смотрел и везде за ним таскался) с неполным ведерком добычи по узкой дорожке через болото. А навстречу шли два мужика, которым эта пара подозрительной показалась. И так как на вопросы: «а вы чьи? С какой дачи?» и т. п. у Барона ответа не было, то он недолго думая одному мужику своим коронным сцепом рук залепил по уху сбоку. А второму ведро с клубникой на голову нахлобучил. И дернули они с Колькой вдвоем с тропы через болоту. Хорошо. что оно не глубоким оказалось. Ошарашенные таким развитием событий мужики даже не дернулись их преследовать. А Юркин авторитет в Колиных глазах до небес вырос. (Можете себе представить, мы потом с Николаем в Москве по общей работе пересеклись. Он мне этот случай и напомнил.)

У меня всяких иных происшествий тоже хватало. Самое яркое и пахучее произошло после урока в химической лаборатории. Мы что-то в проходе не поделили со здоровой спортивного сложения девицей – баскетболисткой Кульбакиной (в классе, но за глаза ее звали Бякой). Которая меня на полголовы повыше была и спуска никому не давала, особенно за Бяку. Кто там кого пихнул, трудно сказать. Конечно, она утверждала, что я ее. Думаю, приврала от страха за последствия. Но на шкаф то я полетел, лихо так она меня бедрышком бокранула! И в результате здоровый шкаф от контакта со мной повалился на стену, и все сразу зашипело, завоняло, и лабораторию заволокло дымом. Как еще ничего сильно не взорвалось, удивительно. Там же всякие разные соли, сильные кислоты и щелочи были. К счастью, никто не пострадал, в том числе и я. Шкаф упал дверцами в правильную сторону, и осколки и ядовитые брызги в основном остались внутри.

Мои родители были немедленно вызваны к директору. В итоге сложных переговоров происшествие было расценено как случайность, но только по моей вине. (Нога подвернулась и упал.) И бедный отец долго потом таскал в школу всякие реактивы из института. Это кроме приличного штрафа. А я остался без чего-то обещанного, достаточно существенного, а вот названия этой потери вспомнить сейчас так и не смог.

Но, как ни странно, самыми серьезным последствием моей активной жизни в старших классах оказалась разбитая голова. Это случилось, когда я просто за компанию, от нечего делать, потащился с новой порослью краснодомовских пацанов вечером на каток и нарвался на жесткую драку с пришлыми с Пятерки. Новый район заявился самоутверждаться. Мне до крови голову здорово разбили коньками, хорошо еще, что лезвие прилетело по касательной.

На старших курсах института мы оказались с этим парнем, который меня тогда приложил, в одной компании и со смехом вспоминали эту историю. Он был с механического факультета, но за одной девицей из нашей группы серьезно ухаживал. На всех пикниках худо-бедно бренчал на гитаре и пришелся ко двору, особенно за городом у костра! А запомнился навсегда тем, что как-то познакомил нас со своим приятелем и одногруппником Колей Стаховым. Этот бывший гимнаст небольшого роста тоже очень быстро вписался к нам в компанию и скоро вообще стал своим во всех мероприятиях и сборищах. Потребовалось немного времени, чтобы мы с Димкой (тот был рядом всегда) пришли к единому мнению, что по бесшабашности своей он даже Барона в его памятные школьные годы превосходит.

Но ни о какой особенной собственной удаче или моей прульности я тогда и не задумывался. Вообще, мало о чем задумывался. На моих глазах со знакомыми пацанами случались всякие вещи много хуже разбитой головы или привода в милицию. Фатализм был полный: пронесло на этот раз и дальше пронесет. И это даже у меня, которого в нашей компании всегда считали сдерживающей силой и самым разумным.

Но в 11-м классе Барон уехал, отца перевели в другой город, и накал наших приключений заметно снизился. Надо отметить, что вовремя! Предстояли выпускные экзамены, которые мне неожиданно дали возможность проверить свои способности к мобилизации всех внутренних ресурсов, в том числе и работоспособности в почти экстремальных условиях! У меня за школу была серебряная медаль (почти честно заработанная. Хотя мои ошибки в сочинении и правили коллективно, все равно больше 4 не получилось. А тут ещё физичка мне все грехи припомнила на четыре балла – в общем в притык пролез в медалисты), и я очень хотел попробовать поступить на географию или экономику зарубежных стран в МГУ. Меня действительно с детства тянуло к географии, но не к физической, а например, к географической истории открытия мира.

Когда в школьной библиотеке в пятом классе случайно наткнулся на «Всеобщую историю географических открытий» Жюля Верна, то аж затрясся и не успокоился, пока ее не прицыганил, обменял у равнодушной библиотекарши на какие-то иные книги под предлогом потери. Мне совершенно не было стыдно, я первый за много лет ее оценил и взял читать, пылилась на полке, никому не нужная. И до сих пор время от времени с удовольствием перечитываю и пальцем корешок поглаживаю. (А что с ней после меня будет – лучше и не думать).

Но, как ни странно, еще и к экономике возник интерес. Ну, география, великие путешествия – это в общем-то понятно. А вот экономика? Не знаю, почему, но еще читая исторические книги, я все время удивлялся – а почему про экономику то этих древних цивилизаций в них нет ни единого слова? Хотелось бы понять, на какие средства и как римляне строили свои шикарные дороги и акведуки? До сих пор прекрасно сохранившиеся. Ведь кто-то их проектировал и создавал? Ну, не верилось в картину, которую нам в учебниках излагали – это все рабы под кнутами гнусных рабовладельцев делали. Ну и в продолжении вопросов, а на какие средства содержали и как экипировали армии всех этих древних цивилизаций? и т. д.

А новейшая история? Что сейчас происходит реально в английских и французских колониях? Кроме пустых фраз о «беспощадной эксплуатации коренного населения и бесправных аборигенов» никакой информации. Отец, увидев у меня книгу «Особенности экономики Южного Судана», решил, что я совсем рехнулся. Если бы он еще знал, что я сам ее купил в букинисте, и недешево! На это мое увлечение реакция родителей была примерно такая же, как на мои футбольные тетрадочки, где я переписывал составы всех команд, включая дублеров: «Просто дурью мается, ну да ладно! Все лучше, чем с ненормальными дружками непонятно где мотаться».

Описания всяких путешествий, от Козлова с Пржевальским до Ливингстона, даже их сухие дневники – это было мне интересно. Про Дерсу Узала даже говорить не надо. Как и о книгах про путешествия натуралистов. Я знал, кто такие масаи, тутси, готтентоты, зулусы и даже догоны в Африке, даяки, гуркхи, айны и мяо в Азии. Мог перечислить названия всех основных индейских племен в Америке. Можете себе представить подростка, часами простаивающего у карты мира, которую я сам купил и дома повесил в коридоре? Все столицы всех государств наизусть знал! Сам добровольно выучил. Ну, про страны и даже колонии и говорить нечего. И, стоя спиной к карте, тренировался – называл, а потом показывал их сам себе: от Гамбии до Бутана и от Пуэрто-Рико до Самоа ( мне как некая аналогия только подросток Савенко приходит, ставший в последствии писателем и бунтарем Лимоновым.)

Странно, но при всей моей любви к разным живым существам, которой половина второй книги будет посвящена, зоология или биология вообще не всплывала в моих планах. Но всё когда-нибудь кончается. Кончилась и школьная, в общем то очень вольготная и веселая жизнь.