Читать книгу Алпамыша, или Потомок великанов - Ика Маика - Страница 3

Писатель сидел в своей маленькой двухкомнатной квартире на пятом этаже и впервые, как он думал, писал рассказ, испытывая при этом самые прекрасные чувства. Он никогда ещё не был так счастлив, как сегодня. Казалось, что никто и ничто не в силах ему помешать, даже настойчивый автомобильный шум, доносящийся из приоткрытой форточки, со стороны самого широкого Проспекта этого города. Внезапно дверь балкона звонко распахнулась, стукнувшись о стену, и холодный зимний ветер ворвался в комнату.

Он выхватил у Писателя исписанный наполовину лист бумаги,  прошелестел им под потолком, а затем умчался вместе с ним обратно на улицу. Автор бросился вдогонку, в отчаянной попытке дотянуться и поймать трепещущий в предсмертном ужасе лист.

Но, коснувшись балконных перил, он тут же забыл, зачем здесь оказался, и то, что он сочинил, напрочь вылетело из его головы. Он рассеянно огляделся вокруг, постоял, поёжился, переминаясь на запорошенном снегом кафельном полу с одной босой ноги на другую, и вошёл обратно домой, чтобы начать собираться на работу.

Ранним утром следующего дня как обычно прозвенел будильник. Писатель проснулся в точно таком же приподнятом настроении, как и в предыдущий день, и первой же его мыслью было: «А не попробовать ли мне сочинить сегодня рассказ?!» Он предвкушал что-то волшебное, замечательное, а главное, – новое в своей жизни. Он забыл вчерашнее происшествие, и позавчерашнее, точь-в-точь похожее на вчерашнее, и позапозавчерашнее, поэтому, наскоро умывшись и позавтракав, он словно впервые уселся за стол и принялся записывать только что придуманную им историю.

Его воображение целиком было поглощено ею, оно рисовало один яркий образ за другим, а рука едва поспевала наносить их на бумагу. Но стоило ему вновь подойти к той заколдованной черте, расположенной где-то на середине листа, как бешеный порыв ветра снова унёс с собой и этот не дописанный им лист. Писатель бросился следом, но, очутившись на балконе, вновь не смог вспомнить, что он здесь делает.

Несколько минут он пялился на стремительно несущуюся сквозь холодную метель стальную вереницу машин, затем вернулся домой, сел за стол и оцепенел. Спустя некоторое время Писатель ожил, смог пошевелиться, но его память была пуста. В ней давно уже образовалось темное пятно, которое с каждым днём увеличивалось и становилось темнее, и сегодня оно стало ещё больше. Зато он отлично помнил всю оставшуюся часть дня, проведённую им в конторе и в кругу семьи. Он мог бы подробно описать не только сегодняшние события, но и события всех предшествующих дней, похожих друг на друга, а также месяцев и даже лет.

В восемь он начинал собираться и торопиться на работу, выходил из подъезда, шёл к своему автомобилю, забрасывал портфель на заднее сиденье, грел двигатель. В девять тридцать его машина трогалась с места и вливалась в несущийся мимо поток из стали и колёс. А в десять ноль-ноль он уже сидел на своем рабочем месте. Вечером после работы он возвращался, ужинал с семьей, успевал посмотреть и обсудить с женой свеженькое ток-шоу на чересчур горяченькую тему и очень быстро засыпал.

Каждый раз во сне из окна своей квартиры он наблюдал за бурным автомобильным течением, проходящим вдоль широкого Проспекта. Течение становилось похожим на переливающееся серебром тело красивого гигантского Змея. Обычно Писатель им просто любовался, затем он начинал тщательно его разглядывать. Он видел, как из змеиной, туго натянутой, отливающей металлическим блеском чешуи высовывались всевозможные детали: трубы, болты, пружины различного диаметра и длины, тросы, различные механические конструкции, сделанные из железа, краны, и даже кинжалы и мечи.

Стальной Змей рос, становился шире. Его раздувшееся вытянутое тело поглощало в себя весь Проспект. Чудовище влезало к Писателю в дом, проникало в его тело через рот и глаза, обвивало его своими змеиными кольцами и расщепляло в скрежещущей железом плоти. Тогда Писатель еще глубже проваливался куда-то во тьму, сны ему больше не снились до самого утра, но, проснувшись, он ощущал во рту кисловатый металлический привкус. Утром всё повторялось: будильник, идея нового рассказа, завтрак, наполовину исписанный лист, вторжение Сквозняка, амнезия, работа в десять, ток-шоу, поцелуй на ночь, сон в двадцать два ноль-ноль, ночной кошмар.

Но вот однажды в форточку залетела осенняя муха и разбудила Писателя раньше положенного времени. Он долго отмахивался от неё, а потом открыл глаза, но только лишь для того, чтобы прихлопнуть её. Он чувствовал, что сегодня что-то пошло не так, но никак не мог понять, что именно. Наконец, он заметил ту самую муху, сидевшую на зеркале, и замахнулся скрученной в рулон газетой. Но, увидев, как маленькое бусиничное мушиное брюшко переливается стальным блеском, отражаясь в стекле, вдруг вспомнил и прошептал:

– Стальной Змей! Ветер! Рассказ!

Что-то щёлкнуло в его голове, и в памяти воссоздалось всё ранее утраченное: и вдохновение, и не дописанные листы, трепещущие над Потоком мчащихся машин, и даже продолжения всех не дописанных им сюжетов, которые он сочинял ежедневно на протяжении многих лет, но которые ветер уносил их с собой, заставляя всех их забыть. Писатель посмотрел на муху и опустил занесённый над ней рулон газеты, решив, что она, по меньшей мере, заслуживает благодарности за возвращённую ему память.

После он отправился в ванную комнату, но, громко вскрикнув, тут же выскочил обратно. Его пронзила острая боль, словно тысячи ножей одновременно вонзились в его кожу и тело изнутри. Откуда-то повеяло омерзительно сладковатым тошнотворным запахом ржавого железа и крови. Боль не позволяла думать о чём-либо ещё, но она же побуждала его к действию. Преодолевая муки, он вышел на балкон и, вцепившись в перила, тяжело переводя дыхание, стал шептать продолжение одного из рассказов.

Боль мгновенно утихла. Он думал, что никто его не слышит из-за рёва двигателей, визга тормозов и воплей клаксонов. Вдохновлённый результатом, он закончил историю, ничего в этот момент не замечая вокруг себя. Он не видел, как течение из мчащихся автомобилей внезапно замерло на месте, стоило ему раскрыть рот. Поток сначала вздулся, потом вздыбился и вскинулся вертикально вверх. Новые автомобили продолжали вливаться в изгибающуюся в небе петлю. Их становилось всё больше, они наползали друг на друга, словно чешуя, отливая стальным блеском. Незаметно металлическая лента превратилась в железное чудовище, раскачивающееся из стороны в сторону. Гигантский Аспид грозился наброситься на город и похоронить его под собой.

Писатель бросился в детскую, но она была пуста. Он оказался в доме один. Тогда он выскочил наружу. Но там, на улице ничего такого, из ряда вон выходящего, не происходило. Обычные машины проезжали мимо, они гудели и сигналили, как всегда, и казалось, ничто не могло заставить их не то что взлететь вверх, но даже просто притормозить на секунду. Острая боль вновь напомнила о себе. Он чувствовал, что в нём пробудилась некая сила, ищущая выхода. Она причиняла ему невыносимые страдания. У Писателя начинался жар.

В тот день и на следующий он не пошёл на работу, сообщив начальнику отдела, что заболел. Вызванный на дом врач выписал больничный лист вместе с лечением. Глядя в потолок, Писатель пытался понять, как же так получалось, что он забывал о таких важных для него вещах, на протяжении многих лет. И почему ему всего мгновение удалось порадоваться воскрешению своих произведений, как тут же следом странная болезнь поразила всё его тело? Его голова раскалывалась, ноги и руки ломило, тело продолжала пронзать острая боль. Он соскочил с постели и, чуть было, не наступил на котёнка, который испугавшись, заверещал и спрятался под кровать. Писатель выругался. Видимо, пока он находился в беспамятстве, дети подобрали его в подъезде и уговорили мать взять домой.

Спрашивается – зачем?! Ведь жена прекрасно знает, что его тошнит и выворачивает наизнанку от запаха кошачьего туалета и что, вполне вероятно, у него аллергия на этих бесполезных тварей. Писатель нагнулся, чтобы достать этого подкидыша и вышвырнуть его обратно в подъезд, но голова резко закружилась, перед глазами всё расплылось. Он рухнул на пол, сильно ударившись и потеряв сознание.

Перед ним возникла багровая река, запруженная промокшей бумагой. Чуть дальше медленное её течение останавливалось и разливалось во все стороны. Он нагнулся и вынул из воды промокший насквозь листок. На нём был записан один из его не завершённых рассказов. На другом листе – был другой, начатый и тоже не завершённый рассказ. Все плавающие вокруг него листы были исписаны им самим. Огромная Гора, образованная из нагромождённых друг на друга его рукописей, преграждала реке путь. С её вершины стекали кровавые ручьи. От Горы доносились крики и стоны. Склоны сплошь были утыканы острыми кинжалами, мечами, рядом с которыми из земли торчали отдельно друг от друга руки, ноги и головы.

Руки хватали камни и кинжалы и бросали ими во все стороны. Ноги бились в судорогах, из ран сочилась кровь. Он узнал этот тлетворный запах железа и крови, возникший вместе с первыми признаками своей болезни. Завидев Писателя, головы бешено завертелись, в глазницах засверкали бельма. Огромные рты широко раскрылись и принялись вопить. Руки метились и метали в него ножи, но лишённые глаз, они не могли в него попасть. Поражённый, стоя возле реки и глядя на кровоточащую Гору впереди себя, он зарыдал от ужаса и жалости. Он понял, что именно из-за неё он испытывает страшную боль внутри. Вершина Горы вдруг накренилась и потянулась к нему, грозясь в любой момент рухнуть. Писатель заорал во всё горло и проснулся.

Он очнулся мокрый от пота. Жена, вернувшись с работы, поужинала вместе с детьми, уложила их спать и тихонечко легла сама, стараясь не тревожить мужа. Писатель был твердо уверен, что всё увиденное ему приснилось, и очень обрадовался, обнаружив вокруг себя родные стены. Он осторожно поднялся и вышел на балкон закурить сигарету единственную оставшуюся с тех пор, как он бросил. Но не успел он поднести её ко рту, как увидел перед собой медленно проползающего Стального Змея, освещённого изнутри фонарями продолжающего двигаться Проспекта.

Писатель тут же нырнул обратно в квартиру и плотно запер за собой дверь. Он спрятался под одеяло, мечтая вновь забыться и уснуть, но не мог. Он не знал, что ему дальше делать. А как только он зажмурил глаза, перед ним опять появилась та самая Река, запруженная мокрой бумагой с не завершёнными им рассказами. Окрашенная кровью вода продолжала растекаться, но теперь она проникла на улицы города и наводнила их собой. Он видел, как из-под двери в комнату натекла огромная лужа крови, уже успев поглотить стоящие возле дивана тапочки.

Писатель распахнул веки и застонал. Тело изнывало от боли, которую он был не в состоянии больше терпеть. Он разбудил жену и попросил, чтобы она принесла ему какое-нибудь обезболивающее средство. Пока она возилась на кухне, несчастный сполз с дивана и с трудом добрался до окна. На миг ему показалось, что дом, в котором он жил вместе с женой и детьми, тоже уже поглощён гигантским Змеем. Писатель вздрогнул оттого, что жена прикоснулась к его плечу, протягивая ему стакан с водой и таблетками. Он ткнул пальцем в окно и спросил, что она там видит. Женщина ответила, что видит продолжение своего сна, который не успела досмотреть, потому что он её разбудил. А ещё, добавила, ей завтра нужно рано вставать, и говорить с ним о всяких бреднях она не намерена. Жена поворчала ещё немного о том, что ей одной приходится сейчас заботиться о детях, хозяйстве и зарабатывать при этом деньги. Потом она закуталась в одеяло и уснула. Писатель проглотил таблетки и, молча, лёг рядом.

Но таблетки не помогали, а сон не приходил. Казалось, каждый новый вздох нёс с собой новую порцию боли, новую её волну. Писатель вспомнил, как она быстро прекратилась, когда он огласил в первый раз продолжение одного из не дописанных им рассказов. Он поморщился, пытаясь сосредоточиться и выбрать какой-нибудь из воскрешённых сюжетов. Собрав последние силы, он подошел к окну и увидел, как по телу Змея пробежала нервная дрожь, как его чешуйчатая кожа сморщилась. Аспид замедлил движение, а потом и вовсе остановился, настороженно разворачивая где-то там свою гигантскую голову. Писатель торопился.

Вперившись взглядом в стеклянные банки с соленьями, выстроившиеся в шеренгу на подоконнике и покрытые лёгким слоем пыли, он начал тихо произносить продолжение своего следующего своего произведения. Тело чудовища вздыбилось, поднимаясь ввысь. У Писателя начался сильный жар, но, несмотря на это, он успел закончить до того, как перед ним возникла голова Змея. Изможденный, Писатель повалился на кровать рядом с женой и уснул.

Проснулся он днём, когда все ушли. Возле кровати на столике стоял остывший завтрак и чай с лимоном, а в ногах, свернувшись калачиком, спал тот самый котёнок. Писатель хлебнул из чашки, в нём проснулся дикий аппетит, и он съел всё до последней крошки. С улицы до него донесся страшный грохот и шум, сопровождаемый гудением и рёвом двигателей.

      Когда он с опаской выглянул наружу, то увидел, что строители развернули масштабную работу по расширению Проспекта за счет расположенных вдоль его линии домов. Почти все дома уже были снесены, оставался только их дом. Люди спешно покидали свои квартиры, вынося коробки и тюки. Писатель, не переставая возмущаться и недоумевать по этому поводу, быстро сложил всё необходимое и начал выносить вещи во двор. Как только он вытащил свой последний баул, тут же подъехал экскаватор и приготовился бомбардировать кирпичные стены, начиная с пятого этажа той стороны, где когда-то жил Писатель.

Тут вдруг он вспомнил, что в одной из коробок оставил котёнка. Он хотел вынести его последним, но забыл. Писатель безнадёжно махнул рукой и шагнул, было, в сторону, чтобы освободить дорогу экскаватору. Но вместо этого, он бросился ему навстречу. Он отчаянно замахал руками, умоляя водителя остановиться. Но его никто не слушал и не слышал. С диким рёвом стальной механизм неумолимо приближался к нему, раскачивая из стороны в сторону перед ним шар-бабой.

А рядом извивался неугомонный Проспект. И тут вдруг Писателя осенило. Он пошёл навстречу машине, оглашая перед ней следующую воссозданную историю. Тяжелая и тупая она, казалось, вот-вот навалится и сгребёт его под себя. Но вместо этого экскаватор вдруг начал сбавлять скорость, глохнуть, а через несколько мгновений остановился совсем. Вместе с ним замерли и затихли все автомобили вокруг.

Автор хвалил себя за сообразительность и, не прерывая повествования, быстро побежал по лестнице на пятый этаж. Он не замолкал до тех пор, пока не достал котёнка и не вынес его, крепко прижимая к груди. Он чувствовал себя превосходно, боли не было. Очутившись вновь на улице, Писатель увидел, что дома, которые только что стояли в руинах, – целы и невредимы, а строительство дороги даже не начиналось. Не исчез только котёнок, сидевший у него на руках.

– Я назову тебя Васькой, – сказал он ему, наливая в блюдце молока и поглаживая за ухом.

Васька не торопился к блюдцу, он терся о тапок, прижимаясь к ноге всем своим крошечным тельцем. Вытягивая вверх свой маленький хвостик, похожий на игрушечную шпагу, он будто говорил: «Чуток подожди, хозяин! Вот вырасту, мы с тобой покажем этому червяку, где раки зимуют!» Глядя на то, как шустро котёнок лакает молоко, Писатель вдруг подумал о том, что должен как можно скорее завершить свои истории, что только тогда его страдания прекратятся и он выздоровеет.

Главное, думал он, не позволить чудовищу парализовать его своим змеиным взглядом, а для этого, он должен всё делать быстро. Он был уверен, что отныне всё будет складываться как нельзя лучше и он вновь сможет встретиться с семьей. Им охватило нетерпеливое предвкушение. А при мысли о том, как обрадуются дети, узнав, что он спас их котёнка, Писатель почувствовал мощный прилив сил. Не откладывая исполнение своего решения в долгий ящик, он вышел на балкон и оттараторил финальную часть выбранного им сюжета.

На всякий случай он закрыл глаза, а когда открыл их, то с великим удовольствием обнаружил, что ничего необычного вообще не произошло за этот период: дом стоял на месте, машины ехали по своим делам, – всё было как всегда.

В течение многих дней он наскоро заканчивал один рассказ за другим. После каждого выхода у него начинался приступ лихорадки, от которого Писатель проваливался в сон. Он считал, что так даже лучше, чем переносить боль наяву. Утром Писатель просыпался от нового её приступа, побуждающего его вскакивать и приниматься за работу. Он всегда был один, так как просыпался либо днём, когда дети были в детском саду, а жена – на работе, либо ночью, когда все спали.