Читать книгу Нейлоновые хомуты - Ильдар Рахибзянович Низаев, Ильдар Низаев - Страница 4

Война – это ад на земле. Ад, созданный самим человеком в вечном его стремлении «Вдоминирования, авторитаризма, гегемонии и прочей мерзкой сути отдельной кучки сильных мира сего. А простой человек, солдат лишь заложник ситуации. Где война для него становится кровавой лотереей, лотереей ценою в жизнь. Взрывы, разрывы, подрывы и их осколки, огонь, разрушения, свист пуль, пронизывающих пространство, – всё это пытается тебя убить, покалечить, если ты на войне…» – записал Алекс в своей маленькой записной книжке и, прочитав вслух Миру, продолжил:

– Мысль моя не закончена, как будто чего-то ещё не хватает. Как считаешь, друг?

– Наверное… Философ у нас ты, тебе виднее. Вот когда допишешь мысль свою, вновь мне и прочитаешь! – ответил Мир, напомнив другу, что когда-то тот поступал в институт на философский факультет. И даже отучился там один курс. Потом, правда, бросил, чем был очень недоволен его отец и частенько ему об этом напоминал.

– Ну, давай, Мир, подключайся! Что сам-то думаешь, мысли свои скажи? О войне скажи что-нибудь.

– Война – это плохо, это больно! – уколовшись иголкой, ответил Мир.

– Это я уже слышал! Ещё будут описания войны? Мир, отчего так жидко-то? Сколько мы уже здесь? Скоро полгода будет, а ты – «плохо, больно»… Где скабрёзная, юродивая, абсурдная действительность?

– Нет, меня уволь! Сам, всё сам! Видимо, прав был твой отец, ругая тебя за то, что бросил институт. Вон сколько мыслей в тебе сидит! Сколько их появилось, родилось, как только пули над головой начали свистеть да мины прилетать!

– И не говори! Война эта шороху мыслям даёт… Вот вернусь, когда всё закончится, пойду заново учиться! Знал бы ты, Мир, сколько там красоток было на факультете: и тёмненьких, и светленьких, и рыженьких! Ох, какая огненная шатенка была там одна! Чего я только ни делал, всё равно меня отшила! Эх, золотые были времена! – вспомнил Алекс. Здесь, на войне, в нём проснулся мыслитель, и он завёл дневник – записную книжку, которой доверял свои размышления, наблюдения и даже фантазии.

– Вот именно: учиться, учиться и ещё раз учиться, как кто-то там когда-то завещал… – пробубнил Мир, продолжив мысли Алекса. Он сидел в одних трусах на пустых ящиках из-под боеприпасов и уже заканчивал латание прохудившейся формы. Их подразделение располагалось в укрытии изрядно потрёпанного артиллерией завода на окраине разрушенного войной города. Кроме Мира и Алекса, в одном из многочисленных его цехов находилось ещё с десяток боевых товарищей. Обустроив мало-мальский быт, каждый солдат занимался чем-то своим: Алекс размышлял, Мир чинил одежду, один из товарищей брился; другой, натаскав воды и найдя подходящую тару, затеял стирку и здесь же развешивал бельё; другой чистил и приводил в порядок личное оружие, а кто-то готовил еду. Остальные несли дежурство на подступах к городу, где была вероятность прорыва врага.

На территории завода зашумели траки боевых бронемашин – это свои вернулись с боевого задания. Машины лихо промчались по исковерканным улицам завода, соединяющим его производственные помещения, спеша найти своё укрытие в зданиях.

Прибывшие боевые группы шумно, с руганью и ором, стонами раненых, изнемогающих от боли, стали выгружаться. Тех, кто не мог идти на своих двоих, уносили на носилках; пострадавшие меньше – с перевязанными руками, ногами, головами – добирались до безопасного места сами. По рации поступила команда: «Всем в укрытие, в небе вражеские жужжи!»

– Парни, не высовывайтесь на улицу: жужжи с яйцами и камикадзе летают! – крикнул один из проходивших мимо бойцов с перебинтованной головой и исчез в коридорах цеха.

И действительно, сразу же после его слов воздух содрогнулся от мерзкого, писклявого, натужного звука пропеллеров жужжи-камикадзе. Выписывая зигзаги в небе над заводом, периодически зависая на одном месте, жужжа искала, куда ударить. И вот в какой-то момент она устремилась камнем вниз… Взрывом была разрушена часть небольшой пристройки одного из зданий. Послышался душераздирающий крик боли: кого-то ранило, и человек взывал о помощи. Громкие стоны перекрыл очередной отвратительный визг пропеллеров. Это был уже другой камикадзе, который, выписывая зигзаги, пролетел мимо и бахнул где-то на другом конце завода.

– «Тайда» ранило, что ли! – предположил один из бойцов.

– Точно, где «Тайд»? Он же уходил за водой, всё со стиркой своей возился! – подтвердил «Философ» – конечно же, этот позывной был присвоен Алексу.

– Взорвалось вроде как раз в здании, где бочка с водой! – вторил другу Мир, чей позывной был идентичен имени.

– Ты, ты и ты со мной! – скомандовал старший группы, появившийся в цеху, как только прогремел взрыв. Затем он доложил по рации командованию, что, предположительно, ранен «Тайд» и что он с бойцами выдвигается на эвакуацию: потребуется помощь.

Четверо бойцов, включая Мира и Алекса, вглядываясь в небо и прислушиваясь к посторонним звукам, покинули свой цех и отправились на помощь «Тайду». Нашли его они под развалинами разрушенной стены: парню прижало ноги кусками бетона, железа и кирпичей. Правую руку чуть ниже локтя срезало, и она висела лишь на коже. Кровавая дыра зияла на месте правого глаза: он вытек из глазницы. «Тайд» стонал от боли. Товарищи освободили его ноги, затянули их жгутами. Мир занялся повреждённой рукой. Он затянул её жгутом в районе подмышки, но не знал, что делать дальше с практически отрезанной рукой. Кто-то подсказал, что нужно просто пока положить её раненому на грудь. Покончив с этими манипуляциями, «Тайда» оттащили под крышу здания. Тут подоспели ещё пара бойцов и медик и сразу же включились в оказание первой помощи. Обе ноги раненого были тоже сильно повреждены, из одной торчала кость. Было много крови, смешавшейся с пылью, которая ещё не успела до конца осесть после взрыва. Хорошо хоть, не были задеты артерии, иначе её могло быть куда больше. То и дело все откашливались, набрав полные лёгкие пыли. Запах крови ударил Миру в нос: он сильно в ней перепачкался, пока возился с рукой раненого. «Тайд» продолжал стонать, проклиная всех и вся.

Пока другие занимались обработкой ран, поставив «Тайду» укол обезболивающего, Мир временно оказался не у дел. Его немного тошнило, и кружилась голова. Он осмотрелся вокруг, и ему стало не по себе – от этого запаха крови, от вида оторванной руки, от страданий и мучений боевого товарища. Жуткая действительность войны предстала перед ним во всей своей неприглядности, и привыкнуть к ней не было никакой возможности. Остаться равнодушным не смог бы даже сильно очерствевший человек.

Взгляд Мира остановился на его друге «Философе», который вместе с командиром перевязывал ноги «Тайду», и это навело его на мысли о том, что вот ещё совсем недавно этот повеса и настоящий баловень жил в какой-то другой, параллельной вселенной. Он являл собой человека, которому не было особого дела до окружающих, на первое место он всегда ставил свои личные хотелки, а теперь вон оно как всё изменилось… Да и у самого Мира, если на то пошло, сейчас не было ничего общего с прошлой жизнью, так что иногда приходилось задумываться: а точно ли ты находишься всё на той же планете? И вот оно, доказательство параллельной реальности: опять этот мерзкий звук, как будто из другого мира, звук пролетевшей рядом жужжи-камикадзе. Все они сейчас были в укрытии, и под крышей их вряд ли бы заметила эта мерзость, оскверняющая небо, но даже сам её звук был отвратителен. Камикадзе улетел дальше, бахнув где-то недалеко так, что стены здания содрогнулись. Мир посмотрел на место, откуда вытащили «Тайда»: там на груде ломаного кирпича стояло железное ведро, почти полное воды, видимо, его и нёс для стирки «Тайд». Стояло оно на куче очень криво, и удивительно, как оно до сих пор не упало и вода из него не пролилась. Рядом лежало второе ведро – пластиковое. Поломанное и всё в трещинах, оно было совершенно пустым. По воде в железном ведре пробегала лёгкая пульсирующая дрожь, что было следствием работы артиллерии и миномётов где-то не очень далеко. Вот на поверхность воды упал мотылёк, не пойми откуда взявшийся. Устремившись по наклонной к краю ведра, он заторопился выбраться. Туда же подлетела птичка – красивая такая, с цветным оперением – и уселась на край ведра, собираясь то ли напиться, то ли мотылька схватить. Но планам её не суждено было сбыться: ведро тут же навернулось. Видно, её лишь крохотного веса только и не хватало, чтобы это случилось. Испуганная птичка стремительно улетела. Вода вылилась, а мотылёк, оказавшись на земле, сделав несколько взмахов, высушил свои крылья и тоже вознёсся ввысь.

– Всё, мужики, на носилки бойца – и вперёд! – скомандовал медик, закончив с перевязкой почти оторванной руки и гла́за «Тайда». Товарищи раненого, кинув мягкие носилки на пол, переложили туда «Тайда», который стонал и ругался из-за мучительной боли, не покидавшей его. Вшестером они взялись за ручки носилок и понесли бойца.

– А ты, док, давай вперёд – посмотри, что там! – сказал командир.

– Хорошо! Вы ему только уснуть не давайте, разговаривайте с ним! – порекомендовал медик, отправившись на разведку обстановки.

– Терпи, «Тайд», терпи! Позовёшь ещё нас на свою свадьбу, погуляем! Мы тебе с парнями тонну порошка подарим стирального, надолго вам хватит! – шуткой подбодрил командир раненого, вызвав улыбку и смешок у остальных.

– Кому я теперь, на хрен, такой нужен буду – урод, инвалид?! – сквозь зубы простонал «Тайд», корчась от боли.

– Нужен будешь, нужен! Не переживай за это, женим тебя обязательно! А меня свидетелем сделаешь – ну, только чтоб свидетельница была красивая, это тоже обязательно! – решил вставить и свои пять копеек «Философ».

– Мужики, обратно бегом, там жужжа с яйцами! – прокричал медик. Он первым выбрался по обломкам из здания и теперь наскоро забега́л обратно.

Бойцы, притормозив, попятились назад. Стало слышно жужжу. За спиной медика в нескольких метрах от него упала с неба и разорвалась граната, взрывная волна от которой занесла в здание часть осколков стекла и обломков стен вместе с пылью.

– Все живы? – прокричал командир.

– Да вроде все! – ответил кто-то. На какие-то мгновения наступила тишина. Лишь негромко постанывал «Тайд».

– Ерунда! Меня чуть в плечо царапнуло! Жужжа ещё там, надо в здание двигаться! – произнёс медик, показывая рукой направление.

– Да, верно, пошли, парни! – подтвердил командир. И группа эвакуации двинулась по цеху, маневрируя между станками и всевозможным заводским оборудованием. Под ногами хрустели осколки стекла, которыми был повсюду усеян пол: в цеху были большие окна, большинство из них было разбито. Снаружи доносились звуки жужжи. Не видя цели, она, словно по наитию, преследовала их, неторопливо двигаясь по небу в том же направлении.

– Вот же тварь, нас караулит, чтоб второе яйцо скинуть! – с ненавистью в голосе доложил медик, двигаясь ближе к окнам цеха, откуда он мог наблюдать за жужжей.

Начались прилёты по территории завода: активизировалась вражеская артиллерия. Стены и ещё не полностью вылетевшие стёкла в окнах цеха бросало в дрожь после каждого прихода. Звуки разрывов снарядов были слышны далеко окрест.

– Вот и киборги проснулись!

– Суки, сто двадцать вторыми бьют!

– Эта тварь жужжа улетела куда-то, не вижу и не слышу её! – снова доложил медик.

– Это хорошо! Парни, поторопимся, выходим на улицу – и быстро, быстро до бомбоубежища! – скомандовал командир.

– Как ты, «Тайд»? Держись, брат! Не спим, не спим! О свадьбе думай, представляй! У меня вот теперь она из головы не выходит, как представлю, какая свидетельница меня там ждёт! Ох, аж воображение будоражит! – напомнил о себе «Философ».

– Иди ты на хрен, «Философ», со свадьбой своей! Как же больно! Вколите лучше ещё мне обезболивающее! – послал Алекса «Тайд», продолжая стонать от боли.

– Всё, не ругайся! Терпи, брат, потерпи, скоро доберёмся, там ещё вколют!

Оказавшись на улице, группа ускорила шаг. Обстрел завода артиллерией продолжался, иногда снаряды разрывались совсем близко. Ближе к заводскому бомбоубежищу, между зданиями и фонарными столбами, на большой высоте были растянуты маскировочные сети – маскировка от жужжей и барьер для жужжей-камикадзе. Добравшись наконец-то до своего укрытия, группа смогла передохнуть, очутившись в безопасности под толщей земли и бетона. На душе сразу стало гораздо спокойнее. Здесь был организовано некое подобие медпункта, где оказывалась помощь раненым до момента их эвакуации подальше от фронта. В этот день медпункт был переполнен: много бойцов пострадало во время выполнения боевого задания, с которого группа недавно вернулась, да ещё добавлялись те, кого ранило на самом заводе. Передав «Тайда» в надёжные руки, его товарищи переместились ближе к входу в бомбоубежище, пережидая артобстрел.

– Во, и наша арта проснулась! – сказал кто-то, услышав, что артиллерия открыла ответный огонь по врагу.

Показавшиеся в небе истребители шумно пролетели над заводом. Прилётов от артобстрела по нему становилось всё меньше.

– Привет, мужики! Вот, держи, «Философ», дарю: будешь свои стишки и песенки на ней дудеть! – Боец с перебинтованными руками протянул Алексу губную гармошку.

– Да я и не умею. Спасибо, конечно!

– С твоими-то талантами научишься! Бери, брат! Вот так берёшь – и дуешь, всё просто! – показал боец, наиграв фрагмент мелодии, после чего вручил инструмент Алексу.

«Философ» принял подарок и, покрутив его в руке, убрал в один из кармашков, что были на его бронежилете. В бомбоубежище тем временем спускалась ещё одна группа эвакуации с раненым на носилках. У того был распорот живот, так что кишки торчали наружу. Будучи в сознании, он сам придерживал свои внутренности, чтобы те не расползлись. Это довольно неприятное зрелище в очередной раз напомнило всем о «прелестях» войны. После длительного молчания один из бойцов вспомнил о «Тайде»:

– А помните, как «Тайд» однажды после ночного выхода куда-то там упал и весь в дерьме чьём-то вывозился?!

– Да помню! Как он там орал! Ругался! Это надо было видеть! – откликнулся кто-то.

– А нам всю ночь потом спать мешал со стиркой своей! Всё, что было на нём, перестирал ночью. И ведь порошка где-то умудрился достать! Воды нашёл, в бочках каких-то стирался, полоскался!

– Достал нас тогда, это точно: матерился и стирался, матерился и стирался!

– Про порошок ты это точно сказал: он его где угодно достанет – стиральный!

– Это же он тогда десять килограммов его где-то стащил?

– Он! Он тогда только что с гражданки на войну прибыл, к нам в подразделение попал! Вот тогда ему «Тайд» позывной и дали!

– Ну всё, о «Тайде» поговорили, дай бог ему здоровья, вылечится! На войне мы уж его больше точно не увидим! Хоть бы с головой там, на гражданке, жил, не буха́л, себя нашёл! А ты, «Философ», теперь просто обязан на инструменте научиться играть и песенку свою нам какую-нибудь спеть, подыгрывая на губной гармошке! Ну всё, поутихло. Пора, парни, и обратно, кому-то скоро на дежурство – товарищей менять. Пошли! – подытожил командир, направившись к выходу. За ним потянулись и остальные…

* * *

Через пару недель подразделение Мира и Алекса отправили на боевое задание. Загрузив в бронемашины всё необходимое вооружение, боеприпасы и провизию, ранним утром колонна выдвинулась в сторону врага. Путь лежал по улицам разрушенного города. «Философ», сидя на крыше бронемашины, дудел в губную гармошку, немного поднаторев в этом занятии за прошедшие дни. Мир, находясь рядом с ним, разглядывал развалины зданий, мимо которых они проезжали. Он размышлял о том, как здесь раньше жили люди, пока война не пришла в их дома. Вот здесь был магазин, чья исковерканная, разорванная в клочья железная крыша выползла наружу, большей частью развалившись на дороге. Окна и двери в здании отсутствовали, чёрная сажа осела по краям. И лишь обгоревшая и обстрелянная вывеска «Продукты» давала знать о том, что́ здесь было раньше. Люди ходили сюда, покупали продукты, с наполненными пакетами возвращались домой…

Совсем недалеко – школа, вернее, то, что от неё осталось: пустые глазницы окон, разбитые вдребезги стёкла, сажа на стенах – последствия пожара, часть стен кирпичной кладки разрушена, в оголённых перекрытиях и классах всё выгорело. Оголился и разрушенный лестничный марш. На месте лишь лестница между площадками второго и третьего этажей, а ведь когда-то по всему маршу бегали детишки, торопясь на уроки, и ходили учителя с классными журналами в руках. Крыша школы была вся в дырах. Спортивная площадка с гимнастическим комплексом и турниками, с беговой дорожкой и футбольными воротами, у которых когда-то стоял юркий вратарь, ловя мяч, запущенный соперником по командной игре, казалась нетронутой. Разрушенный ныне магазинчик располагался по соседству, так что школьники были частыми посетителями в нём, покупая всякие сладости, напитки и прочую вкуснятину, не очень полезную растущему организму, во время переменок или по пути домой…

Вот пошли многоквартирные дома – страшные, почерневшие, превратившиеся в угрюмые руины. А ведь в них когда-то жили люди! В небольших квартирках проходили обычные будни и отмечались семейные праздники, звенел детский смех и встречались друзья. Возле подъездов сидели бабули, вяжа шерстяные носки и по уже сложившейся привычке обмениваясь сплетнями. Где-то ещё сохранились заросшие клумбы, оставшиеся без ухода, на которых ещё цвели яркие цветы, – единственная красота, что осталась от прошлой жизни города. Собаки и кошки, лишившиеся хозяев, одичали, снуя по улицам в поисках пропитания. Встречалась искорёженная, прожжённая техника – машины как гражданские, так и боевые. Попадались и плоской формы бывшие автомобили, которые приплюснутыми лепёшками лежали вдоль дороги, раздавленные когда-то танками.

Колонна приближалась к окраинам города, где был его частный сектор, а может, и сросшаяся с ним деревня. Семьи жили здесь раньше в индивидуальных домах, со своим хозяйством, огородом. Жили своими заботами, печалями и радостями, в повседневной суете. И вот теперь от редкого дома осталось что-то целое – большинство было разрушено, причём без каких-либо шансов на восстановление. В заросших палисадниках, садах и огородах было некому собирать урожай плодов и ягод. В глаза бросались всё те же бродячие собаки и кошки, а ещё чей-то некогда домашний скот и птица: козы, телята, свиньи, утки, куры, индюки, подобно дикарям кочующие по огородам и дворам, неограниченные в свободе перемещения благодаря поломанным заборам и воротам… Наконец бывший город, показав свои окраины, остался позади. Впереди открылся вид на речку и разбомбленный бетонный мост над ней – в целости были лишь устои, пролёты упали вниз. Бронемашины спускались по уже накатанной дороге, преодолевая неглубокую речку вброд, и снова поднимались наверх, возвращаясь на дорогу. В прозрачной речушке вились многочисленные стайки рыбок, поплавками на поверхности торчали кувшинки, на некоторых сидели лягушки. Вспугнутые шумом, они спрыгивали с насиженного места; утки же, ругаясь, отплывали подальше. Город умер, природа – нет: она хотела и продолжала жить дальше.

Послышался шум вертолётных лопастей. Затрещали рации командиров, предупреждая о полёте родной авиации. А вскоре и группа боевых небожителей показалась в небе, полетев в ту же сторону, куда двигалась колонна, – в гости к врагу. Бойцы подняли головы, провожая взглядами вертушки. Уже вскоре те выпустили весь свой боезапас по целям и, развернувшись, отправились в обратный путь, на базу. Следом по позициям врага начала крыть артиллерия. Впереди был лес, колонна стала расползаться по разным дорогам. Каждая бронемашина, добравшись до нужной точки, выгружала штурмовые группы бойцов, а потом откатывала обратно, ближе к руинам бывшего города.

– Бойцы, за мной, держим дистанцию! Рации всем включить! – прокричал командир, устремившись в чащу леса. Мир и Алекс, переглянувшись между собой, последовали за ним, как и ещё четыре бойца из их группы. Все они растянулись цепочкой, каждый старался не терять из виду впереди идущего.

Лес не был богат деревьями, преимущественно состоял из кустарников. Бойцы передвигались перебежками, всякий раз осматриваясь и двигаясь дальше, соблюдая дистанцию между собой, – темп задавал командир. Как и следовало ожидать, в небе появилась вражеская жужжа, ведя контроль за местностью. Медленно плывя по воздуху и время от времени останавливаясь, она крутилась вокруг своей оси, всматриваясь камерой вниз.

– Жужжа в небе, всем затаиться! – поступила по рации очередная команда от командира.

Успели спрятаться кто где: кто-то просто прижался к дереву, стараясь не шевелиться, а кто-то занырнул в кусты. Появилась возможность немного отдышаться, отдохнуть после пробежки в нелёгкой экипировке, с оружием и боезапасом. Всё ближе слышались разрывы снарядов: это по врагу работала артиллерия.

– Командир, вижу позиции киборгов! – доложил «Философ», усмотрев в свой прицел врага. Он хорошо спрятался в кустах и, не теряя времени, стал сразу вести наблюдение.

– Доложи, где и что видишь?

– Юго-запад, там холмик такой, справа заросший кустарником. Похоже, там наблюдательный пункт. Вижу каску киборга, торчащую из окопа!

– Так, увидел. Хорошо, «Философ», так держать! Продолжаем наблюдать и прячемся, не высовываемся, без команды никаких действий!

В небе с тыла появилась ещё одна жужжа, но пролетела мимо. А та, первая, ушла в сторону.

– Возможно, наша жужжа, – предположил командир. – Пока лежим, не выдаём себя!

Артиллерия стихла, небо опустело. Наступило подозрительное затишье, радуя отсутствием мерзких, столь неприятных для уха звуков жужжей. Лишь где-то вдали грохотало да гудели жуки и надоедливые мухи. О чём-то своём чирикали птички. О своём думали и бойцы, в ожидании команды вслушиваясь в звуки природы, вспоминая прошлое и стараясь сосредоточиться на чём-то хорошем перед возможным боем. Неожиданно где-то загремело, заставив всех невольно дёрнуться. Никому и в голову сразу не пришло, что это природа грохотнула. И вот уже как-то незаметно сгустились тучи, подул освежающий ветер, за раскатами грома последовали вспышки молний, и робкий поначалу дождь перешёл в настоящий ливень.

– Парни, самое время наступать, дождь нам в помощь. Как слышали? Приём! – раздался голос командира в рациях. Последовали ответные доклады.

Начались редкие прилёты от вражеского миномётного расчёта. Прилетало даже туда, где, как было известно, находились позиции противника: получалось, враг бил по своим. Больше медлить было нельзя, и командир поторопил:

– Всё, парни, вперёд! Не скучиваемся, прикрываем друг друга!

Группа пошла в наступление, началась перестрелка. Один из бойцов, подобравшись поближе, закинул гранату в окопы, а когда та взорвалась, запрыгнул на территорию врага.

– Чёрт подери, так они уже все мертвы! – раздался удивлённый голос.

– Да, точно, я это же вижу! Киборги убиты кем-то до нас! Смело до окопов! – подтвердил другой боец, оказавшись рядом с товарищем.

Вскоре и остальные, мокрые от дождя, возбуждённые от перестрелки, – как выяснилось, бесполезной, – тяжело дыша после интенсивной пробежки, были уже во вражеских окопах и увидели своими глазами мёртвых киборгов, трупов которых, без брони и вооружения, здесь валялось с десяток. Руки их были стянуты за спиной нейлоновыми хомутами, убиты же они были в основной массе выстрелом в голову. Дождь перестал поливать, зато появились мухи. Эти надоедливые твари лезли в глаза, и стало понятно, откуда их тут так много: они слетелись на запах мертвечины.

В небе, полускрытая деревьями, показалась красавица-радуга – словно издёвка природы над теми уродством и мерзостью, на которые способен человек, а точнее, существо, считающее им себя.

– Квадрат двадцать четыре ноль восемь заняли. На месте живой силы не было, обнаружены трупы киборгов со связанными руками! – доложил командир руководству. – А кто вообще начал первым стрелять? – обратился он к группе.

– Это я! А вот и каска, которую я видел! – ответил «Философ», подбирая в окопе пробитую пулей каску, по которой он стрелял и которую автоматной очередью снесло вниз. – Вот же мрази, в глаза лезут! – чертыхнулся он, отмахиваясь от мух.

– Ладно, «Философ» – он-то, понятно, куда метился, а остальным что померещилось? – спросил командир. Со всех сторон посыпались ответы:

– Ну, я лишь ради поддержки, что тут скажешь!

– Все стреляли, и я стрелял!

– Понятно!

– Ну а я гранату кинул!

– Гранату – это правильно! Так и надо было! Кто знает, что тут нас поджидало?! – успокоил командир.

– Кто же киборгов грохнул?

– Свои! Видимо, отказывались воевать или ещё что, кто сейчас разберёт! – ответил командир.

– Да уж, чего только не увидишь! Мужики, будьте осторожнее: могут быть ловушки, растяжки всякие. Особенно холодных не трогаем: под ними могут быть мины или гранаты!

Миномётные прилёты стали усиливаться, артиллерия всё точнее била по окопам. Бойцы присаживались после каждого прилёта, взрывной волной сверху забрасывало землю, камешки, ветки.

– В укрытия, парни, разбежимся, наблюдать не забываем! – отдал команду командир.

Бойцы спрятались по блиндажам, внимательно осматриваясь, чтобы не нарваться на какую-нибудь растяжку, ловушку. Где-то недалеко послышалась перестрелка, звуки автоматных и пулемётных очередей то усиливались, то стихали на несколько минут. Миномёты продолжали работать, порой мины взрывались совсем рядом с окопами. Мир и Алекс скрылись в одном блиндаже. Мокрая одежда на них, подобно холодному компрессу, быстро остудила разгорячённые тела. Скрючившись, друзья сидели, чуть ли не стуча зубами: их бил озноб. Перед блиндажом валялся труп, усеянный мухами; крыса-упырь лакала кровь. Почувствовав рядом живых людей, она заметалась, скрывшись под мёртвым телом.

– Вот же грёбаная война! – не удержался Мир.

– Эта чёртова война, скажу я так! Всю душу вывернула, когда же ты закончишься уже! – поделился Алекс своим видением ситуации.

Находясь на войне больше полугода, оба изрядно подустали, вымотались морально, психологически, физически. Грезившийся Алексу романтический ореол доблестного героя, которому не мешают любовные похождения на освобождённых территориях, померк в первые же дни его пребывания на войне. Друзья присели в блиндаже и, невольно бросая взгляды на труп перед входом, повели диалог, продолжая вздрагивать всем телом от непрекращающегося озноба.

– И не говори. Когда эта грёбана закончится?

– И сразу наш Мир помчится к Надежде! Или нет, не так: вначале, конечно, к своей ба, а уж потом к Надежде. Да, Мир?

– Конечно, к бабушке, дай ей бог здоровья!

– Так и не рассказываешь мне про неё, Надежду свою, ничего, ещё друг называется! Я вот тебе про всех своих рассказывал и рассказываю!

– Да нечего там рассказывать! Давай лучше ты о своих: у тебя историй много, и болтать ты умеешь знатно!

– А давай! Помнишь, когда вы с отцом моим всю ночь в полиции провели, показания давали, из-за драки там всё было?!

– Помню, конечно!

– Всё этот было из-за девушки!

– Естественно! Другого я и не ожидал от этой истории!

– Да слушай ты! Нравилась там мне одна, а у неё парень был. Да и парень-то хороший, спортивный такой, видный – не то что я, дрыщ обыкновенный! Я тогда тусовался в компании, в которой ты никого не знал, только в полиции, наверное, и видел их! Да и откуда тебе знать о них, домоседу такому?!

– Это тот видный стал инвалидом потом?

– Да! Слушай ты уже, домосед, что дальше было! Нравилась она мне безумно, прям до чёртиков её хотел, ночами заснуть не мог, всё она грезилась! Любовь, как я тогда думал, подкралась незаметно, сжимая душу, сердце мне: всё время думал только о ней! Подло, как же подло потом я поступил…

Зависла пауза. Алекс молчал, уйдя в себя. Крыса, вконец оборзев, вновь появилась в роли трупного кровососа. Мир, шуганув её, выбрался из блиндажа и, осмотревшись вокруг, оценил обстановку. Рация молчала, значит, оставалось пока сидеть и ждать. Прилёты от минометов становились всё реже. Мир залез обратно и продолжил разговор:

– Говоришь, подло. В чём же подлость, друг?

– А я стравил их! Парня объекта моего вожделения с боксёром одним! И ведь я-то знал этого боксёра, знал, как он отлично дерётся и что он безбашенный, покалечить может! А он – нет, не знал! Он ведь тоже был спортсменом, уверенным в себе. Только одно дело лыжи – он лыжником был, бегуном, – а другое – когда умеешь бить, сильно бить, точно бить по человеку! Я как опытный манипулятор столкнул их лбами на каком-то пустяке, зацепившись за слова, сказанные невзначай, я их сейчас даже и не вспомню! Я, хитрожопая сволочь, не полез сам драться, понимая заранее, что могу быть опозоренным в её глазах, что, скорее всего, буду битым, а сделал это чужими руками! Как подлец! И что теперь? Одного посадили, другой стал инвалидом!

– Я ведь и не знал всего. А ты молчал про это!

– Вот видишь, не такой уж я и болтун, оказывается, каким ты меня считал! Да и как такое расскажешь, тут похвастаться-то нечем!

– Да уж!

– Да уж! И ведь это не всё! – Замолчав, Алекс достал пачку сигарет и закурил, выпуская клубы дыма, – на войне он стал очень много курить. Дым попал в лёгкие. Прокашлявшись, Алекс продолжил рассказ:

– Она стала моей! Я добился её! Добился после того, как её парень стал калекой! Понимаешь, Мир, насколько всё гадко! Ну каков я человек? Интерес у неё к инвалиду как-то быстро поутих, пропал. И тут на сцене появляюсь я, остальное даже неинтересно рассказывать: дело техники… А теперь у меня перед глазами «Тайд», да и не только он, ты сам помнишь, сколько парней покалечило! Представляю теперь себя на их месте: кому бы я нужен был такой, а? Как бы я хотел вернуться обратно, в ту ночь, когда ты с моим отцом просидел в полиции, и всё исправить! Даже не исправить, а просто изначально ничего не делать, не делать этой подлости, этой гадости!

– Алекс, этого не вернуть! То, что ты уже осознаёшь, что совершил тогда плохое… – попытался было успокоить Алекса Мир, но тот перебил:

– Что уже? Да понимаю я всё! Что было, того не вернуть уже! Уже не быть мне не подлым, коли был им! Уже? Это уже? И ведь как только и уже я добился её, обожаемую мной, желанную, восхитительную… На следующий же день как всё отрубило, пропал всякий к ней интерес! Даже больше скажу: появилось отвращение, омерзение! Отвращение к ней, к самому себе!

– Алекс, я уверен, что ты не хотел, чтоб случилось именно так, чтобы парень тот так сильно пострадал, а другой вообще в тюрьме оказался.

– Разве теперь это важно, как я хотел?! Важно то, как оно получилось! И ведь знаешь, что интересно: настоящую вину за собой я почувствовал только здесь! Это надо было обязательно самому оказаться в жопе, чтоб понять, в какой жопе из-за тебя оказались другие, видимо, это только так работает!

– Здесь многое переосмысливаешь! – подтвердил Мир. Мокрая одежда немного подсохла, согреваемая теплом тела, и стало не так холодно. Поэтому голоса друзей уже не так дрожали, как вначале, когда у них зуб на зуб не попадал.

– Я уже устал всё переосмысливать, как же я устал! Хочется просто ни о чём не думать, а не получается, всё время думается! Мама, папа перед глазами – мне бы сейчас просто перед ними извиниться за всё! Да мне бы перед всеми извиниться за всё!

– Вот вернёмся домой – обнимешь родителей и всё скажешь!

– Конечно, скажу, лишь бы в этой жизни успеть! – ответил Алекс.

– В этой, обязательно в этой, что за пессимизм!

Миномётные прилёты наконец-то перестали досаждать. Перестрелка, время от времени ведущаяся где-то вдали, тоже утихла. Командир заговорил по рации:

– Парни, все ко мне: поступила новая вводная!

Группа собралась подле командира.

– Сейчас выдвигаемся в квадрат четырнадцать ноль девять, на подходе сапёры, они нас проведут!

– Это где какие-то старые руины, что ли?

– Да, верно, руины древней крепости. Враг немного отступил, наша задача – там укрепиться и оборону держать. Ещё несколько групп выдвигается туда!

– А что с этими холодными? Так и останутся тухнуть связанными?

– Пока да. Сапёры нас проведут, потом сюда вернутся. Обследуют трупы на ловушки. А дальше… Командование в курсе, пришлёт кого-нибудь их захоронить!

Пришли два сапёра. Командир жестом показал на трупы, которые их будут ждать по возвращении. Те в ответ кивнули, не останавливаясь, и продолжили следовать к квадрату четырнадцать ноль восемь. Группа, растянувшись цепочкой, последовала за ними.

* * *

Руины древней крепости располагались на небольшой возвышенности. Всё, что ниже её уровня, было пересохшим болотом, плотно заросшим высохшим, мёртвым кустарником с острыми, как пики, ветками. А редкие, некогда живые деревья были обломаны, изорваны осколками артиллерийских снарядов. Местами лес был обгоревшим, почерневшим. От крепости остались лишь небольшие участки каменных стен немногим выше человека. Подразделение, командированное на оборону руин крепости, занималось рытьём траншей, прокладкой связей и строительством блиндажей и наблюдательных пунктов как внутри седых развалин, так и за пределами. Бойцы, по-муравьиному суетясь, вгрызались в землю лопатами, махали кирками, таскали брёвна. Прошёл месяц, как они заняли на этом месте оборону, много успев накопать и построить. Временами досаждали вражеская артиллерия и жужжи с яйцами или камикадзе, от которых бойцы прятались в укрытиях.

– Чтоб я после войны пошёл к бате на работу, опять на стройку? Да ни в жизнь! Я здесь столько накопался и настроился, что всё – с меня хватит! – жаловался «Философ», бросая кирку на землю после утомительной работы: вместе с товарищами он прорубал в каменистой земле яму для будущего блиндажа.

– Теперь можно смело идти в могильщики, копать научился! – подытожил один из его напарников, положив лопату и тоже собираясь отдохнуть.

– Учиться и ещё раз учиться! Тебе это много раз отец твой талдычил, помнишь, «Философ»? Жалуется он теперь! – напомнил Мир. Сам он не был занят копкой, а находился на посту поблизости, время от времени всматриваясь вдаль через оптический прицел, дабы не подпустить врага. В отличие от землекопов он был в полной экипировке.

– Не сыпь мне соль на рану, она и так болит! – ответил Алекс, разглядывая свои полопавшиеся от мозолей руки. – Разве такие руки должны быть у философа? Он должен мыслить, творить. Могли бы меня и освободить от физических утех с киркой да лопатою, мне бы и умственных хватило!

– Да ты и так больше языком мелешь, чем работаешь, ещё чего!

– Так в этом и суть! Ничего вы не понимаете: философ – он и должен много говорить, доносить до масс, так сказать, истину, разжёвывать её!

– Ну, началось, не остановишь! Сейчас нам будет разжёвывать, пока мы копаем! Знаем, проходили! – авторитетно изрёк один из копателей будущего блиндажа. Остальные усмехнулись.

– Да ну вас, тёмный лес! Я, между прочим, песенку – военную, жалостливую – сочинил! Услышать не хотите ли?

– Просим, просим вас, маэстро! Как тут откажешь!

– Песня лирическая, мечтательная, я бы сказал, черновой вариант пока. Называется «Эта грёбаная война!». – объявил «Философ».

– Ну, слушаем, не отстанешь ведь, «Философ»!

Алекс деловито достал свою губную гармошку, чем вызвал у всех очередную порцию улыбки. Из внутреннего кармашка вытащил миниатюрную записную книжку и положил её перед собой. И начал было играть на губной гармошке, попытавшись читать слова с бумаги, но ничего не получилось. Тогда он убрал гармошку, взял в руки кирку, словно гитару, и стал петь, подыгрывая себе на воображаемом инструменте:

Припев он повторил несколько раз, причём довольно забавно растягивая выдуманное слово «сильня», и только в последний раз спел правильно – «сильно»:

В конце он и вовсе разошёлся: оставив на месте записную книжку, стал разгуливать с воображаемой гитарой, словно настоящий артист, по окопам, подходя всё ближе к посту, где находился Мир. Наконец, взобравшись на небольшую возвышенность, он закончил песню. Бойцы оценили столь артистичный этюд, похлопав в ладоши. Артист, держа в руках свой «музыкальный инструмент» – кирку, отвесил публике несколько поклонов.

– Эту песню я посвящаю своему другу Миру! Это его вечное «эта грёбаная война» меня вдохновило на это!

– Точно, он так и говорит!

– Постоянно, я тоже не раз слышал! – подтвердил другой боец.

И тут случилось то, чего никто не мог ожидать. Лишь только артист начал спускаться с постамента, как прозвучал выстрел. Пуля, выпущенная снайпером, прошла сквозь голову Алекса, брызги крови и серого вещества окатили лицо Мира. Тело Алекса мёртвым камнем упало в руки Мира, так что тот под его тяжестью присел в окопе. Бойцы, пригнувшись и похватав своё оружие, заняли стрелковые места, пытаясь разглядеть врага.

– Никому не высовываться, где-то, сука, снайпер!

– Надо бы нашу жужжу пускать! Смотреть, что там?

– Да, конечно, уже запускают! – прокричал кто-то из числа осведомлённых бойцов.

Мир смотрел на Алекса, не веря собственным глазам, не веря в страшную действительность, в то, что друга больше нет. Нет, этого не может быть, это какая-то нереальность, сон; в конце концов, навороченная виртуальная игра, в которой тот погиб. И вот, как только она подойдёт к финалу, всё вернётся на круги своя. Мир будет вновь слушать этого болтуна Алекса, его истории, жалобы, откровения, излагаемые мысли, шутки, рассуждения. По праздникам или ещё каким событиям они вместе будут сидеть за сытным столом его родителей, выпивать, вести беседы. Как всегда, этот сачок Алекс будет забивать на работу, хотя, возможно, ему и не надо уже будет туда ходить: он же твёрдо решил, что пойдёт учиться. А после учёбы и всяких там похождений он обязательно будет заглядывать к нему, Миру, и его «ба», которая всегда его, мягко говоря, недолюбливала, но всё ж таки в дом пускала: как-никак, внука же друг, что тут поделаешь? И, конечно, он будет рассказывать о своих похождениях, о красотках, каждая из которых у него непременно небесной лепоты и лучше её он никого и не встречал. А ещё он, прекрасно зная, что Мир скуп на откровения, всё равно будет допытываться, чем тот живёт, каковы его мысли и планы на будущее, и разумеется, так и не получит ни одного внятного ответа на все свои расспросы. Но с каким удовольствием сейчас Мир пооткровенничал бы с другом, если бы всего этого не случилось! Он прямо сейчас стал бы рассказывать Алексу обо всём, что у него на душе; о том, что когда-то в его жизни было, но во что он друга никогда не посвящал. И даже если рядом будет кто-то ещё, ничего страшного – секретов нет! Алекс внимательно выслушал бы Мира, а потом, высказав своё мнение, непременно стал бы подтрунивать над какими-либо моментами, а он это умел, ох как умел! И как же этого теперь будет не хватать… И каким бы хитрецом, шутником, разгильдяем со стороны Алекс ни казался, он всегда был любящим сыном и настоящим другом. Другом, которого больше нет, и, к сожалению, это суровая и трагическая действительность; настоящая, а не виртуальная реальность – без всякой возможности отмотать плёнку обратно и всё исправить, изменить, не допустить.

И всё это натворила эта грёбаная война, думал Мир, вспоминая все моменты жизни, связанные с Алексом, его слова, поступки и даже мимику и жесты. Время как будто остановилось для него. Перед глазами бегали и суетились бойцы; порой кто-то присаживался рядом, всматриваясь в лицо Алекса и пытаясь нащупать пульс, которого не было. Убедившись в том, что уже ничего не поделаешь, очередной боец уходил, оставив друзей, находившихся теперь по разные стороны света, наедине. Мир хотел было вытереть рукавом лицо, вспомнив, что там кровь Алекса, но только сейчас заметил, что за то долгое время, что он здесь просидел, она успела высохнуть и въесться в его поры. А по лицу кашицеобразной липкой субстанцией размазалось серое вещество. Мир ощущал запах крови и плоти лучшего друга.

– Мир, ты как? Пора «Философа» уносить! Твоё время на посту закончилось, тебя сменят, а ты помоги нам с «Философом»! – отдалённым эхом услышал Мир крик одного из бойцов, а за спиной были ещё другие – те, что с жёсткими носилками, и тот, кто останется на посту. Боевому товарищу пришлось сильно напрячь голос: Мир настолько ушёл в себя, что не хотел слышать, что происходит вокруг. Наконец он посмотрел на крикуна, постепенно и с трудом возвращаясь в реальность, на грёбаную войну:

– Да, что? Куда? А, Алекса надо? Понял, понесли! Кто стрелял, киборги? Их обнаружили?

– Конечно, киборги, кто же ещё! Никого не нашли, жужжей пролетели – ничего не увидели! Похоже, одиночный снайпер – скрылся незаметно, падла! На, вытри лицо! – протянул Миру боец чистую тряпку.

– Хорошо! Вытру! – ответил Мир, взял тряпку и стал с какой-то невероятной силой тереть лицо, как будто надеялся, что тряпка не только выполнит привычную ей работу, но и напрочь сотрёт последние события, которые хотелось бы навсегда предать забвению. От этих избыточных стараний его лицо даже покраснело. Тем временем боец осмотрел одежду «Философа» в поисках документов и, забрав их, обратил внимание на нелепые действия Мира.

– Хорош уже! Надо «Философа» нести! – произнёс боец, видя странное поведение товарища, и протянул руку, чтобы забрать тряпку, – только ради того, чтобы это остервенелое движение руки по лицу прекратилось.

Мир вернул тряпку, приподнялся, помог закинуть тело «Философа» на носилки. Вместе с товарищами они понесли его по окопам, а выбравшись из них, – по лесной тропинке, в сторону фронтового тыла. Лес в этом месте сохранился лучше, хотя и здесь хватало исковерканных осколками и огнём деревьев. Мир шёл четвёртым сзади. Он хорошо видел погибшего друга, его окровавленное лицо с застывшей улыбкой на лице. Кем-кем, а улыбакой он был всегда, вспоминал Мир. И снова не удержался:

– Эта грёбаная война!

– Согласен! – подтвердил рядом идущий боец, услышав сказанные вслух мысли Мира.

– Эта грёбана война, и никуда от неё не деться! – вновь ожесточённо сказал тот.

Бойцы, посмотрев на Мира, переглянулись между собой, но на этот раз никто не стал ему вторить, лишь каждый кивнул в знак согласия. В этот день было облачно, сухо и прохладно: лето уступало место осени. Листва по большей части оставалась зелёной, жёлтого цвета было совсем немного. В небе послышалось: «кур-лы – кур-лы». Это стая журавлей клином улетала на зимовку в тёплые края, крича: «А нам пора, а нам пора, но мы вернёмся, мы вернёмся». А вторил им барабанной дробью дятел, утверждая, что каждому своё: он лично птица оседлая, дом у него один, ему не до всяких там «кур-лы – кур-лы», ему нужно оставаться здесь, по крайней мере до тех пор, пока людишки окончательно не угробят его лес. Послышался гул истребителей, стремительно пронзивших небо и скрывшихся вдали, перебивший то ли спор, то ли разговор столь важных птиц.

– Всё, пришли, кладём! – скомандовал впереди идущий боец.

Они положили тело «Философа» в лесу недалеко от дороги, по которой должен был приехать транспорт и забрать тело, и присели перекурить. Мир остался стоять подле тела друга, думая о родителях Алекса, о том, что их ожидает, когда узнают столь горькую для них новость. А что же он? Что скажет им он, если, конечно, вернётся живым в родной город? Да ничего, потому что и сказать-то ему будет нечего. Он лишь молча вручит им записную книжку их сына. Именно этот неодушевлённый предмет теперь будет самим Алексом: там его мысли, переживания, запечатлённые в строчках, написанных его почерком; там его запах. Записная книжка… Рисуя себе картину встречи с родителями Алекса, Мир вдруг судорожно спохватился: а где же сейчас этот маленький блокнот, этот столь дорогой его другу дневник?

– Мужики, кто помнит, кто видел, где записная книжка Алекса?

– Я видел, она там осталась лежать, где мы блиндаж копали! – откликнулся один боец.

– Где он прощальный концерт устроил! – подтвердил другой.

Послышался шум подъезжающего автомобиля. Бойцы встали и быстро закинули тело погибшего Алекса в транспорт. Автомобиль сразу же помчался обратно. Неожиданно в небе появилась жужжа, скорее всего, вражеская.

– В небе тварь, жужжа!

– Уходим, парни, по-быстрому, сейчас начнутся прилёты!

Бойцы успели пройти совсем немного, как и в самом деле начались миномётные прилёты в ту сторону, куда уехал транспорт. Оказавшись в окопах, Мир отправился обратно к посту – искать записную книжку. Нашёл он её быстро и стал пролистывать, пытаясь разобрать слившиеся буквы. Оказалось, что почерк у Алекса был тяжело читаемый, а он этого раньше и не знал. Мир поймал себя на мысли, как много он вообще не знал о своём друге. В записной книжке попадались картинки, нарисованные рукой Алекса. Довольно изящные наброски женских образов чередовались с рисунками забавных зверюшек – то нереально зубастых, ушастых и рогатых, то одноглазых или, наоборот, многоглазых. Все они когда-то были придуманы неуёмным воображением друга. На одном рисунке была изображена до пояса голая девушка с винтовкой на плече, внизу подпись: «Эта грёбаная война». На обратной стороне листка был написан текст недавно сочинённой песенки…

«Как же всё-таки странно: он так красиво рисовал, а почерк ужасный, причём я не знал ни о том, ни о другом», – в очередной раз поймав себя на этой мысли, Мир закрыл записную книжку. Она была небольшого размера, с ладошку, но листочков в ней было много – в большинстве своём пустых. А сколько бы друг ещё всего нарисовал и написал, останься он в живых!.. Миномётные прилёты добрались и до окопов. Мир убрал драгоценный дневник и скрылся в ближайшем укрытии.