Читать книгу Собор у моря - Ильдефонсо Фальконес - Страница 8

«Сим объявляем свободными гражданами Барселоны Берната Эстаньола и его сына Арнау…»

Наконец-то!

Бернат едва сдерживался, слушая слова, которые, чуть запинаясь, бормотал человек, читавший документ.

Получив бумаги, Бернат пошел на верфь, чтобы найти кого-нибудь, кто смог бы прочитать свидетельство. Этому грамотею он пообещал монету в обмен за оказанную услугу. Вдыхая запах дегтя и наслаждаясь морским бризом, ласкающим лицо, Бернат слушал, как тот читал ему второй документ, гласивший, что Грау обязуется взять Арнау в подмастерья, когда мальчику исполнится десять лет, и обучить его ремеслу гончара.

Его сын стал свободным и сможет получить профессию, чтобы зарабатывать на жизнь и защищать себя в этом городе!

Бернат с улыбкой на лице распрощался с обещанной монетой и пошел назад, в мастерскую.

То, что им дали свидетельство о гражданстве, означало: Льоренс де Бельера не заявил на них властям, против Берната Эстаньола не было открыто никакого уголовного дела. Наверное, тот мальчишка из кузницы все-таки выжил. Что ж, слава богу…

– Можешь присвоить себе наши земли, сеньор де Бельера, а мы останемся с нашей свободой, – вызывающе пробормотал Бернат.

Рабы Грау и сам Жауме даже прервали работу, увидев возвращающегося Берната, который сиял от счастья.

На земляном полу все еще оставалась кровь Хабибы. Грау приказал не счищать ее…

Бернат постарался не наступить на пятно, но его лицо помрачнело.

– Арнау… – прошептал он сыну, когда ночью они оба лежали на одном тюфяке.

– Да, отец?

– Мы теперь свободные граждане Барселоны.

Арнау не ответил.

Бернат нащупал голову сына и погладил его по волосам. Он знал, как мало это значило для ребенка, у которого отняли радость жизни. Бернат прислушался к дыханию работников и, продолжая поглаживать сына по голове, задумался. Его одолевало сомнение: согласится ли мальчик работать на Грау, когда наступит срок?..

В ту ночь Бернат долго не мог заснуть.

На рассвете, когда в мастерской начиналась работа, Арнау уходил. Каждое утро Бернат пытался поговорить с сыном и вернуть его к прежней жизни. «Ты должен поискать себе друзей», – хотел он сказать ему как-то раз, но, прежде чем успел раскрыть рот, увидел, как Арнау повернулся к нему спиной и нехотя побрел на улицу. «Пользуйся своей свободой, сынок», – готов был произнести Бернат в другой раз, заметив, что мальчик пристально смотрит на него. Однако в тот момент, когда он жестом собирался пригласить его к разговору, по щеке сына покатилась слеза.

Бернат стал на колени и дрожащими руками обнял его. Он наблюдал, как мальчик уходит по двору, едва волоча ноги…

Когда в очередной раз Арнау обходил пятна крови Хабибы, в ушах Берната вновь раздались звуки щелкающего кнута Грау. И он поклялся, что больше никогда не будет отступать перед кнутом: хватит тех бед, что уже случились!

Бернат побежал за сыном, и тот обернулся, услышав его шаги. Поравнявшись с Арнау, он начал сбивать ногой засохшую землю, на которой все еще были видны пятна крови мавританки. Лицо Арнау просветлело, и Бернат с еще большим усердием продолжил свое занятие.

– Что ты делаешь? – закричал Жауме с другого конца двора.

Бернат похолодел.

Свист кнута снова прозвучал в его ушах.

– Отец, давай!

Носком башмака Арнау стал отбрасывать почерневшую землю, которую Бернат заканчивал сбивать ногой.

– Что ты делаешь, Бернат? – повторил Жауме.

Бернат не ответил.

Прошло несколько секунд. Оглянувшись, Жауме увидел, что рабы перестали работать… и не отрывают от него взгляда.

– Принеси мне воды, сынок, – попросил Бернат, воспользовавшись замешательством Жауме.

Арнау поспешно вскочил, и впервые за несколько недель Бернат увидел его таким оживленным.

Жауме больше не подавал голоса.

Отец и сын опустились на колени и молча сдирали землю, пока не убрали все следы несправедливой казни.

– А теперь иди поиграй, сынок, – сказал ему Бернат, когда они закончили работу.

Арнау опустил взгляд. Ему хотелось спросить: с кем он должен играть?

Бернат провел рукой по голове мальчика и легонько подтолкнул его к двери.

Когда Арнау оказался на улице, он, как и во все эти дни, обошел дом Грау и взобрался на развесистое дерево, которое возвышалось над забором.

Оттуда был виден сад.

Спрятавшись, он ожидал, пока выйдут его двоюродные братья и сестра в сопровождении Гиамоны.

– Почему вы теперь не любите меня? – бормотал он. – Я ведь ни в чем не виноват.

Его двоюродные братья, казалось, были в хорошем настроении. Смерть Гиамона отдалялась временем, и только лицо их матери иногда болезненно искажалось от нахлынувших воспоминаний. Жозеф и Женис делали вид, что дерутся, а Маргарида смотрела на них, сидя рядом с матерью, которая почти не отходила от детей. Арнау, спрятавшись на дереве, грустил, вспоминая, как они дружно играли раньше.

Каждое утро Арнау стал взбираться на это дерево.

– А эти тебя уже не любят? – услышал он однажды вопрос, раздавшийся как будто с небес.

От неожиданности мальчик на миг потерял равновесие и чуть не упал с высоты. Арнау огляделся, но никого не увидел.

– Я здесь, – снова раздался голос.

Арнау посмотрел внутрь кроны, откуда исходил голос. Наконец ветви зашевелились, и между ними ему удалось различить фигуру мальчика, который махал ему рукой. С серьезным видом на лице тот сидел верхом на одном из сучьев.

– Что ты делаешь… на моем дереве? – сухо спросил его Арнау.

Мальчик, грязный и исхудавший, не смутился.

– То же, что и ты, – коротко ответил он ему. – Смотрю.

– Ты не имеешь права смотреть, – заявил Арнау.

– Почему? Я уже давно это делаю. Я тебя и раньше видел.

Грязнуля немного помолчал.

– Твои братья тебя уже не любят? Поэтому ты плачешь?

Арнау почувствовал, как по щеке покатилась слеза, и рассердился: этот оборванец подсматривал за ним!

– Сейчас же спускайся, – приказал он, когда уже сам был на земле.

Мальчик проворно слез с дерева и встал перед ним.

Арнау был на голову выше его, но мальчуган не выглядел испуганным.

– Ты за мной подглядывал! – обвинил его Арнау.

– Ты тоже подглядывал, – защищался малыш.

– Да, но они – мои двоюродные братья, и я имею право это делать.

– Тогда почему ты не играешь с ними, как раньше?

Арнау больше не мог сдерживаться и громко всхлипнул.

Когда он собрался наконец ответить, у него задрожал голос.

– Не переживай, – сказал малыш, пытаясь успокоить его, – я тоже часто плачу.

– А ты чего плачешь? – спросил Арнау, вытирая слезы.

– Не знаю… Иногда я плачу, когда думаю о маме.

– У тебя есть мама?

– Да, но…

– А что же ты здесь делаешь, если у тебя есть мама? Почему ты не играешь с ней?

– Я не могу быть с ней.

– Почему? Она разве не у тебя дома?

– Дома… – смутившись, произнес мальчик и добавил: – Конечно дома.

– Тогда почему ты не с ней?

Мальчик провел рукой по грязному лицу и не ответил.

– Она больна? – продолжал расспрашивать Арнау.

Незнакомец отрицательно покачал головой и сказал:

– Здорова…

– Тогда что с ней? – настаивал Арнау.

Мальчик безутешно посмотрел на него. Покусывая нижнюю губу, он наконец решился.

– Пойдем, – сказал он, схватившись за рукав рубашки Арнау. – Иди за мной.

Малыш быстро вышел за ворота и побежал с удивительной для его росточка быстротой. Арнау следовал за ним, стараясь не терять из виду, что было просто, когда они бежали через квартал гончаров, с его открытыми и просторными улицами. Но вскоре стало труднее: они оказались в центре Барселоны, где узкие городские улочки, полные людей и лотков с товарами ремесленников, превращались в настоящие ловушки, из которых почти невозможно было выбраться.

Арнау не знал, где он находится, но бежал без всякой предосторожности; в тот момент его единственной целью было не потерять из виду маленькую фигурку нового товарища, который ловко пробирался между прохожими и прилавками торговцев, вызывая возмущение и тех и других. Менее проворный Арнау, не успевая увернуться от проходящих мимо людей, принимал на себя все последствия раздражения, вызванного его новым товарищем, выслушивая ругательства в свой адрес. Кто-то собрался даже дать ему затрещину, кто-то попытался схватить за рубашку, но Арнау удалось ускользнуть от них, хотя из-за этого он упустил из виду своего проводника и внезапно очутился недалеко от большой площади, заполненной людьми.

Арнау знал эту площадь. Однажды он был здесь с отцом.

– Это площадь Блат, – сказал ему отец, – центр Барселоны. Видишь этот камень посередине площади? – (Арнау проследил за рукой отца.) – Этот камень означает, что отсюда город начинает делиться на кварталы: Морской, Фраменорс, Дел-Пи и Салада – он же Сант-Пере.

Он добрался до площади по улице торговцев шелком и остановился перед воротами замка викария. Арнау попытался разглядеть в толпе своего нового приятеля, но люди, заполонившие площадь, мешали ему. С одной стороны портала находилась главная городская скотобойня, а с другой – несколько прилавков, на которых продавали выпеченный хлеб. Арнау решил поискать малыша между каменными столами, расположенными с обеих сторон площади.

Всюду суетились горожане.

– Это рынок пшеницы, – объяснял ему Бернат, когда они гуляли здесь. – Вон на тех прилавках продают пшеницу городские перекупщики и лавочники, а напротив, на других прилавках, зерном торгуют крестьяне, которые приезжают в город, чтобы продать собранный урожай…

Арнау никак не мог высмотреть оборвыша, который привел его сюда. Его не было среди людей, которые торговались, покупая пшеницу.

Пока Арнау стоял перед Главными воротами, пытаясь разглядеть в толпе мальчика, его оттолкнули люди, которые пытались заехать на площадь. Он попробовал увернуться от них, вплотную прижавшись к прилавкам торговцев хлебом, но как только его спина коснулась прилавка, ему сразу же отпустили подзатыльник.

– Пошел отсюда, молокосос! – крикнул торговец.

Арнау снова оказался в толпе, в окружении кричащих людей, которые несли на плечах мешки с зерном, не замечая ничего вокруг. Мальчик не знал, куда идти, и, пинаемый со всех сторон, растерялся…

У Арнау уже начала кружиться голова, когда из ниоткуда перед ним вновь появилась озорная грязная мордашка мальчугана, за которым он гнался через всю Барселону.

– Чего ты здесь стоишь? – спросил малыш, повышая голос, чтобы Арнау услышал его.

Арнау ничего не ответил.

На этот раз он крепко схватил нового знакомого за рубашку, и они вместе пробрались через всю площадь до улицы Бокерия. Затем мальчики очутились в квартале котельщиков, в маленьких улочках которого стоял стук молотков по меди и железу. Теперь они не бежали; Арнау, едва дыша, вцепился в рукав мальца и заставил своего шустрого проводника-оборванца замедлить шаг.

– Вот мой дом, – сказал наконец малыш, махнув рукой в сторону приземистого одноэтажного строения. Перед дверью стоял стол, заставленный медными котлами всевозможных размеров; за столом работал крупный мужчина, даже не посмотревший на них. – Это был мой отец, – добавил мальчик, когда они прошли вдоль фасада дома.

Они поднялись по улочке вверх и обогнули небольшие постройки, за которыми открывался фруктовый сад, прилегающий к тыльной стороне дома нового знакомого. Малыш ловко взобрался на глиняную стену, окружавшую сад, и обернулся, давая знак, чтобы Арнау последовал его примеру.

– Зачем?..

– Залазь! – крикнул мальчик, сев верхом на стену.

Когда оба спрыгнули внутрь садика, мальчик остановился, пристально глядя на маленькую пристройку к дому, стена которой была обращена в сад. Она была достаточно высокая, с небольшим проемом в форме окна.

Арнау подождал, пока прошло несколько секунд, но мальчик даже не пошевелился.

– Ну и что дальше? – спросил Арнау.

Мальчуган повернулся к нему:

– Что?..

Сорванец, не обращая внимания на Арнау, взял деревянный ящик, поставил его под окошком, а потом взобрался на него, не отводя глаз от проема.

– Мама, – прошептал малыш.

Бледная женская рука с трудом поднялась, чтобы взяться за края проема; локоть оставался на подоконнике, а пальцы нежно коснулись головы ребенка.

– Жоанет, – услышал Арнау ласковый голос, – сегодня ты пришел раньше, еще нет и полудня.

Жоанет молча кивнул.

– Что-нибудь случилось? – продолжала расспрашивать женщина.

Мальчику потребовалось несколько секунд, прежде чем он ответил. Втянув в себя воздух, он сказал:

– Я пришел с другом.

– Я рада, что у тебя есть друзья. Как его зовут?

– Арнау.

«Откуда он знает мое имя? А, ясно! Он же подсматривал за мной», – подумал Арнау.

– Он здесь?

– Да, мама.

– Привет, Арнау.

Арнау посмотрел в сторону окна. Жоанет повернулся к нему.

– Привет… сеньора, – пробормотал Арнау, не зная, что он должен сказать в ответ на голос, доносившийся из окна.

– Сколько тебе лет? – спросила его женщина.

– Восемь лет… сеньора.

– Ты на два года старше моего Жоанета, но я надеюсь, что вы подружитесь и навсегда сохраните вашу дружбу. В этом мире нет ничего лучше, чем добрый друг. Помните об этом всегда.

Голос утих. Рука матери продолжала поглаживать голову Жоанета, и Арнау наблюдал, как малыш, сидевший на деревянном ящике, прислонился к стене, свесил ноги и оставался без движения, наслаждаясь этой лаской.

– Идите поиграйте, – внезапно сказала женщина, убирая руку. – Прощай, Арнау. Присматривай за моим сыном, ты ведь старше его.

Арнау хотел было сказать «до свидания», но не смог произнести ни слова.

– До встречи, сынок, – снова послышался голос. – Придешь ко мне еще?

– Конечно, мама.

– Ну, идите.

Мальчики снова окунулись в шум улиц Барселоны и пошли куда глаза глядят. Арнау ждал, что Жоанет все ему объяснит, но тот молчал, и Арнау решился спросить:

– Почему твоя мама не выходит в сад?

– Ее заперли, – ответил ему Жоанет.

– Почему?

– Не знаю. – Мальчуган пожал плечами. – Знаю только, что она закрыта.

– А почему ты не войдешь к ней через окно?

– Понс мне запрещает это делать.

– Кто такой Понс?

– Понс – мой отец.

– А почему он тебе запрещает?

– Не знаю, – ответил Жоанет.

– Почему ты называешь его Понсом, а не отцом?

– Он мне не разрешает называть его отцом.

Арнау внезапно остановился и потянул Жоанета на себя так, чтобы тот повернулся к нему лицом.

– Я не знаю, почему Понс не хочет быть моим отцом, – тихо произнес малыш.

Они пошли дальше. Арнау задумался, пытаясь разобраться в этой путанице, а Жоанет, глядя на своего нового товарища, казалось, ожидал следующего вопроса.

– А как же твоя мать? – решился-таки спросить Арнау.

– Она всегда там закрыта, – ответил Жоанет, силясь изобразить на лице улыбку. – Однажды, когда Понс был за городом, я попытался залезть в окно, но она мне этого не позволила. Она сказала, что не хочет, чтобы я ее увидел.

– Чего ты улыбаешься? – нахмурившись, спросил Арнау.

Жоанет прошел еще несколько метров, прежде чем ответить.

– Она мне всегда говорит, что нужно улыбаться, – грустно произнес он.

Оставшуюся часть утра Арнау бродил по улицам Барселоны, следуя за грязным мальчуганом, который никогда не видел лица своей матери.

– Мать гладила его по голове через оконце, которое было в пристройке, – шептал Арнау своему отцу, когда они оба лежали на тюфяке. – Он никогда ее не видел. Отец ему этого не позволяет, да и она тоже.

Бернат ласково прижимал к себе сына, пока тот рассказывал о своем приключении с новым другом.

Храп работников и подмастерьев, спавших в том же помещении, время от времени нарушал молчание, воцарявшееся между ними.

Бернат задался вопросом: какое преступление совершила эта женщина, чтобы заслужить столь суровое наказание?

Понс, котельщик, сразу бы ответил ему: «Прелюбодеяние!»

Он рассказывал об этом уже десятки раз каждому, кто готов был его выслушать.

– Я застал ее на месте преступления с любовником, таким же юнцом, как и она. Они воспользовались тем, что я часами работаю в кузнице. Конечно, я пошел к викарию, чтобы потребовать справедливое возмездие, которое предусматривают наши законы.

Мускулистый котельщик взахлеб восхвалял закон, позволяющий справедливости торжествовать:

– Наши графы – мудрые люди, они знают о низости женщин! Только женщины благородного происхождения могут снять с себя обвинение в прелюбодеянии клятвой. Виновность же всех прочих, вроде моей Жоаны, доказывается в драке! Правый побеждает с Божьей помощью!

Те, кто присутствовал при драке, помнили, как Понс разорвал в клочья юного любовника Жоаны. Едва ли Бог мог встать между котельщиком, закаленным работой в кузнице, и хиленьким влюбленным юнцом. Так же не повезло и самой Жоане…

Королевский приговор гласил: «Если победит женщина, муж будет содержать ее в почете и возместит всякий урон, который был нанесен ей и ее друзьям в этом споре и этой схватке, а также возместит урон дравшемуся. Если же супруга будет побеждена, она останется в руках мужа со всем имуществом, ей принадлежащим».

Понс не умел читать, но по памяти пересказывал содержание приговора всем любопытным.

«Предписываем означенному Понсу, если он хочет, чтобы ему отдали Жоану, содержать ее в надлежащих условиях и в безопасности в своем собственном доме, в месте, которое будет длиной двенадцать пядей, шириной – шесть и высотой в три каны[5]. Он должен подготовить для нее мешок с соломой, необходимый для сна, и одеяло, которым она сможет укрываться. При этом ему следует выкопать яму, чтобы она могла отправлять свои естественные потребности, и сделать ей окошко, чтобы через него ежедневно передавать означенной Жоане еду – восемнадцать унций выпеченного хлеба и столько воды, сколько она пожелает.

Кроме того, ему предписано не давать и не делать Жоане ничего, что подтолкнуло бы ее к смерти. Все это должно быть обеспечено, прежде чем супруга будет передана Понсу».

Понс выполнил предписание викария, и тот отдал ему Жоану. Он пристроил к своему дому комнатушку два с половиной метра на метр двадцать, выкопал яму, чтобы женщина могла оправляться, и прорубил окно, через которое Жоанет, появившийся на свет через девять месяцев после суда и не признанный Понсом, давал себя гладить по голове. Заточив на всю жизнь свою юную супругу, Понс успокоился.

– Отец, – прошептал Арнау, – какой была моя мать, почему вы со мной никогда не говорите о ней?

«Что тебе рассказать, сынок? Что она потеряла девственность под одним подвыпившим сеньором? Что она превратилась в публичную женщину в замке феодала Льоренса де Бельеры?» – с горечью думал Бернат.

– Твоей матери, – ответил он, – не повезло в жизни. Она была несчастным человеком.

Бернат услышал, как Арнау тяжело вздохнул, прежде чем заговорить снова.

– Она меня любила? – спросил мальчик глухим голосом.

– Не успела. Умерла при родах.

– Хабиба меня любила.

– Я тебя тоже люблю.

– Но вы мне не мать. Даже у Жоанета есть мать, которая гладит его по голове.

– Не у всех детей есть… – начал было Бернат.

«Мать всех христиан!» Слова священника всплыли в его памяти.

– О чем вы говорите, отец?

– У тебя есть мать. Разумеется, у тебя она есть, – сказал Бернат, заметив, что ребенок немного успокоился. – Всем детям, которые остаются без матери, как ты, Бог дает другую – Деву Марию.

– А где эта Мария?

– Дева Мария, – поправил его Бернат. – Она на небе.

Арнау некоторое время помолчал и после паузы спросил:

– А зачем нужна мать, которая на небе? Она не приласкает меня и не поиграет со мной, не поцелует меня, не…

– Она все сделает. – Бернат отчетливо припомнил объяснения, которые давал ему отец, когда он сам задавал подобные вопросы. – Она посылает птиц, чтобы они приласкали тебя. Когда ты заметишь птиц, передай с ними привет своей матери, и ты увидишь, как они полетят высоко в небо, чтобы выполнить твою просьбу. Потом они расскажут об этом друг другу, и одна из птиц станет щебетать и весело кружиться над тобой.

– Но я не понимаю птичьего языка.

– Ты научишься понимать его.

– И я никогда не встречусь с ней?..

– Нет… нет, никогда. Но ты сможешь увидеть ее в некоторых храмах и даже поговорить с ней через птиц или в этих же храмах. Она будет отвечать тебе по ночам, когда ты будешь спать. Она будет любить тебя и осыплет ласками больше, чем любая мать, которая находится рядом…

– Больше, чем Хабиба?

– Гораздо больше.

– А этой ночью? – спросил мальчик. – Сегодня я не разговаривал с ней.

– Не переживай, я сделал это за тебя. Постарайся заснуть, и ты увидишь ее.