Читать книгу Суждено выжить - Илья Александрович Земцов - Страница 7

В городе вся контра бунтовала, как растревоженное осиное гнездо. Старики, дети, даже женщины, вооруженные немецкими винтовками и автоматами, стреляли в нас не только на Московской улице. Стреляли в переулках, на больших и малых улицах, стреляли из подворотен, домов, церквей, даже из клубов и театров. Нашу армию жалили со всех сторон. Позднее, когда город захватили фашисты, в колонны наших военнопленных кидали кирпичами и камнями, выливали на нас помои.

Мы выполняли задание, шли на Московскую улицу. Нас снова провожал тот же латыш, но уже без пацана. На улицах, в переулках, во дворах домов лежали наши убитые, в покрытых пылью защитных гимнастерках и тельняшках. Шла не война, а безжалостная казнь из-за угла.

Население все попряталось. Только изредка наши вояки перебегали улицы, по ним раздавались выстрелы. Мы добрались до Московской без большого труда. По нам стреляли из двух домов, потерь не было. Метавшие гранаты были уничтожены. Московская улица начинала баррикадироваться. Многие дома и чердаки были превращены в огневые точки. Нас опередило подразделение моряков. Они прямо на мостовую выбрасывали трусливых гражданских стрелков без парашютов с чердаков, колоколен церквей и из окон домов.

На долю нашей роты капитан второго ранга определил четырехэтажный дом, откуда временами раздавались короткие пулеметные очереди. В нем было четыре подъезда. Четыре взвода устремились внутрь. Кошкин с взводом пошел в крайний подъезд, а я – в средний. Первый этаж – пусто. На втором этаже нас встретили автоматными очередями, трое ударились бежать вверх по лестнице. «Далеко не уйдете!» – крикнул Куклин.

С лестницы, ведущей на третий этаж, упал один, другой взмахнул руками, неловко сел. Третий убежал. Раззадоренные ненавистью ребята ринулись на третий этаж, где раздавались топот и панические крики. Достигли третьего этажа: никого нет, тишина. Ушли все. В одной из комнат раздалась пулеметная очередь. «Вот он, гад, где затаился», – кричали ребята. Дверь была крепкая, прикладам и рукам не поддавалась. Брошенная граната проделала небольшое отверстие. Пакет взрывчатки, и дверь с треском вывалилась. Из комнаты раздались автоматные очереди, в коридор полетели гранаты с деревянными ручками. На время затихло – наступила тишина. Куклин бросил в комнату две гранаты, откуда раздались стоны и крики. «Сдаемся, спасите!» Первым ворвался Куклин. Двое лежали тяжелораненые, третий уцелел, стоял с поднятыми кверху руками, просил о пощаде. Бормотал по-русски с акцентом: «Гады, заставили в вас стрелять». «Забирайте его, ребята, в особый отдел, там разберутся», – распорядился кто-то из младших командиров. Я подумал: «Где же сейчас особый отдел?»

На Московской улице на короткое время был наведен порядок. Через четыре часа после нас по ней уже ходили немцы, цокая коваными сапогами. Мы без приключений вернулись к нашему штабу.

Полковник Голубев был вне себя, угрюм. Первые его слова: «Где вы так долго пропадали? Еще пять минут, и мы бы вас оставили».

Нам с Кошкиным везло. Меня действительно как будто кто-то торопил. Я торопил Кошкина, торопил всех. Уже спокойно Голубев сказал: «На наше счастье на одной из платформ стоит бронепоезд. Быстро поехали. Может, с божьей помощью прорвемся».

На автомашинах доехали до железной дороги, где стоял готовый к отправлению бронепоезд. Желающих ехать было много. На бронепоезд взяли, кроме команды, только начальство. Нас посадили в состав, состоящий из одних платформ, груженый токарными, фрезерными, шлифовальными и другими станками и оборудованием. Эвакуировался завод, сопровождающих с завода не было. На платформе были установлены станковые спаренные зенитные пулеметы и 45– и 76-миллиметровые пушки. Я обошел весь состав и выбрал платформу с установленными вдоль двумя рядами станков. С обоих концов платформы поперек было поставлено тоже по станку. Свободное пространство между станками выглядело как окоп. Я первым перелез через станки, ребятам в шутку крикнул: «Занимай оборону!» Два взвода полностью поместились, остальные два пошли на следующую платформу.

Многие роптали на холод и грязь от железа. Кошкину тоже моя затея не понравилась. Он свой взвод разместил на другой платформе. Многие из его взвода перебежали к нам. Мы со Степаном не расставались. Он пришел ко мне. «Ну, ты и подобрал, – с возмущением говорил Кошкин. – Хуже ничего придумать не мог». «Не нравится, ищи лучше, я отсюда никуда не пойду».

Параллельно нашему платформному составу стоял еще один эшелон, груженный железными заготовками, болванками и деревянными ящиками с металлом или изделиями. На нем разместилось не менее полка военных разных родов войск. Люди подходили и садились. Вечерними сумерками под прикрытием бронепоезда двинулись наши составы. Стучали колеса на стыках рельс. Паровозы выкидывали из труб черный угольный дым, отдуваясь шипением пара. В пригороде Риги нас встретили немцы. Бронепоезд, это страшилище времен Гражданской войны, и сейчас казался немцам грозным оружием, они убегали от него, ложились на землю, даже не открывали огня. Мы вырвались из окруженной Риги. На сердце было радостно: едем к родной русской земле.

С наступлением рассвета между станками становилось холодно, но интуиция мне подсказывала: надо сидеть. Солнце поднялось над горизонтом. Оно было похоже на красный диск, лучи его слабо достигали грешную землю и не хотели обогревать нас.

Кошкин уже встал, намереваясь покинуть сооружение из станков и платформы, услышал гул самолетов, крикнул: «Немецкие самолеты, ложись!»

Строем, словно на парад, шли две девятки, сопровождаемые четырьмя истребителями. Поезд шел, машинист, казалось, не замечал их, но красноармейцы на платформах забеспокоились, завозились. Раздавались голоса: «Пролетят!» Самолеты начали пристраиваться друг другу в хвост, растянулись в цепочку. Первый обрушил свой смертоносный груз на наш состав. Бомбы упали рядом с насыпью. На платформы обрушился град пуль и осколков. Люди с платформ прыгали на ходу поезда, бежали, падали, ложились, ища углубления и ямы. Самолеты по очереди бомбили, обстреливали наши составы. Они образовали карусель, которая крутилась над беззащитными людьми и вагонами. Она лишь остерегалась бронепоезда, который, оскалив зубы, изрыгал из себя огонь и металл. Над нами витала смерть с распростертыми в небе крыльями грязного цвета, с черной свастикой. Она искала нас, опустив свои щупальца до земли, изрыгала из себя тонны чугуна, ржавого железа и меди. Кругом рвались бомбы, выли сирены, свистели пули и осколки. Стоны, крики людей заглушал этот ад. Комья земли вместе с потерявшими силу осколками валились на нас. Смерть кружилась в этой карусели, делая много заходов, но пока не находила нас, скрылась за горизонтом.

«Концерт окончен», – поднимаясь, проговорил Кошкин. «Кажется, живы, – подтвердил я. – А дальше что?»

Оба наших состава были разделаны как черепаха богом. Паровозы оказались разбиты и лежали на боку. Бронепоезд рьяно отбивался, но далеко от нас не ушел. Спереди и сзади его были искорежены, исковерканы рельсы. Вместо железной дороги – воронки. Бронепоезд лежал на боку, как матерый волк, был пойман в капкан и ждал своего бесславного конца. Перед нашим взором была картина, которую не мог представить прадед-художник. В натуре был кромешный ад, только без сатаны. Пахло человеческой кровью и мясом, пороховым дымом и всеми железнодорожными запахами. Кругом были убитые, раненые, опрокинутые искореженные платформы и станки. В дополнение немцы кричали в рупор: «Русь, сдавайся».

«Ребята, духом не падать, – крикнул я. – Бежим». Мы побежали подальше от ада, от железной дороги. Команда бронепоезда и начальство стащили уцелевшие автомашины с платформ и уехали. Паровоз лежал, а вагоны стояли на рельсах стальной громадиной, осиротевшей, покинутой. Немцам был больше не страшен. Они смело шли к нему, как к трофею.

Мы сохранили всю роту, то есть четыре взвода. Солнце грело по-летнему, от быстрой ходьбы стало жарко. Сделали привал. Кошкин вытащил свою карту. По ней мы не смогли определить точного местонахождения, поэтому решили идти строго на восток, в направлении старой укрепленной границы в район Псков-Остров. Мы верили в мощь и неприступность укрепрайона, что дальше немцы не пройдут. Мы знали, что в течение 20 лет там создавались доты и дзоты с новейшим оборудованием и мощным оружием.

После короткого отдыха мы, голодные, шли несколько часов, не делая привалов. К нам присоединилось с нашей бригады еще более роты, а также одиночки и небольшие группы наших солдат. Многие встречались без оружия, с оборванными петлицами, со снятыми красноармейскими звездами. «Вы что, собрались добровольно сдаваться в плен?» Многие говорили, что пробираются домой, считая, что их территория если не оккупирована сейчас, то через день-два точно будет. Хутора обходили стороной, боясь немцев.

День клонился к вечеру. Вдали послышался гул моторов. Это шоссе. Сделали привал. Кинули с Кошкиным жребий, кому идти в разведку. Короткую спичку вытянул я. С тремя красноармейцами я подошел низиной, заросшей кустарником, на расстояние 25 метров к шоссе. Невеселая картина представилась нашим глазам. На прямом шоссе, сколько мог видеть глаз, на обочинах и в кюветах лежали убитые люди, лошади, изуродованные повозки, автомашины, трактора и пушки. По шоссе шли машины, до отказа нагруженные немецкими солдатами и разными грузами. Тягачи тянули пушки. Неуклюже громыхая, шли танки с черными крестами.

Вернулись, обсудили сложную обстановку. Раз убитые не подобраны, шоссе не очищено от наших трофеев, значит, наши недалеко. «Немцы только что заняли данную территорию», – заключил Кошкин.

Снова пошли параллельно шоссе, которое круто повернуло на север. Наш путь лежал только на восток. Поэтому шоссе надо было пересечь, но вступать с немцами в бой – это равносильно ягненку нападать на волка.

К вечеру наткнулись на крупное наше подразделение. Оно оказалось 8 армии. Нас покормили, снабдили продуктами и боеприпасами. Из Риги они вышли на три дня раньше нас. Их цель – достичь укрепрайона между Псковом и Островом. Мы их почти за одну ночь догнали.

Немцы были впереди, но не более чем на 10 километров. Где-то шел бой, какая-то наспех брошенная дивизия преградила продвижение немцам. Вступила в неравный бой без координации и помощи нашего командования. До старой нашей границы оставался день ходьбы, то есть не более 50 километров. Короткий солдатский отдых – и снова в поход. Шоссе перешли без единого выстрела. Немцев на шоссе не было. Они заняли оборону, стягивали резервы. С восходом солнца в воздухе появился немецкий наблюдатель – "рама".

Раздались команды: «Сделать привал и хорошо замаскироваться». Когда "рама" пролетала над нашим расположением, в воздух взвились сигнальные ракеты. Кто стрелял, установить не могли. Многие видели сигнальщиков, но не задержали. Снова поход, впереди нас, возле хутора, какое-то подразделение вступило в бой с немцами. Слышалась наша винтовочная стрельба и немецкая автоматная.

Майор в летной форме, командовавший, как он называл, "сводной и свободной дивизей номер один", распорядился, чтобы мой батальон помог братьям по оружию. Майор сказал мне: «Действуй». Мы зашли с тыловой стороны хутора, незамеченными подползли на расстояние 100 метров и ударили в спину засевшим немцам численностью до роты. В этом коротком бою русский штык даже против автомата оказался превосходным оружием.

Окруженные немцы в панике метались между постройками хутора. Их отлично доставали штыки и приклады. Здесь мы выглядели героями, взяли 12 человек в плен – 12 языков. Бой с немцами завязали подразделения, состоявшие из разных родов войск. Я спросил старшего лейтенанта, моряка: «Кто вами командует?» Он ответил: «Полковник Голубев». «Где он?» – вырвалось у меня. Моряк рукой показал направление, хрипловато проговорил: «Вон по ту сторону хутора, возле сарая». Я по-детски вприпрыжку бросился бежать.

Полковник сидел на лужайке перед раскинутой картой в окружении трех офицеров. Увидев меня, Голубев вскочил на ноги, своими ручищами заключил меня в объятия. «Живой, живой! А где Кошкин?» Высвободив меня, увидел и Кошкина, накинулся на него. «Теперь, ребята, я с вами не расстанусь».

Мы рассказали, что были посланы на помощь. Наше подразделение, которым командует майор-авиатор, отсюда в 1 километре. Командование принял полковник Голубев.

К вечеру мы достигли нашего спасителя – укрепрайона старой советской границы с прибалтийскими государствами. Мощный оборонительный рубеж, где мы появились, был занят новой дивизией. Нас по всем правилам отвели во второй эшелон обороны для опроса и следствия.

Командующий 8 армией генерал-лейтенант Собенников со своим штабом находился рядом. Узнав о прибытии полковника Голубева, пригласил его к себе. Голубев, озабоченный, расстроенный, ладонями соскребал пыль и грязь со своего мундира. Связной драил ему сапоги оторванным рукавом шинели. «Ну, ребята, – обратился он ко мне и Кошкину, – пошли со мной сопровождающими. По-видимому, шпалы мои на петлицах превратятся в угольники».

Ходами сообщения и бетонированными укрытиями мы шли 15 минут. Голубев обратился к стоявшему молодцеватому майору: «Командующий у себя?» «Так точно, товарищ полковник!» «Ну что ты заладил, точно да точно! Сходи, доложи, что я тут».

Майор скрылся за тяжелыми серыми дверями и тут же появился. Молодцевато отрапортовал: «Входите, товарищ полковник». Затем, устремив на нас с Кошкиным пронзительный взгляд, уже тоном, не терпящим возражений, прошипел: «Вы кто такие, кто вас сюда просил?» Я не нашелся, что ответить. Кошкин выручил: «Пришли вместе с полковником Голубевым. Я его начальник штаба, – и показал на меня рукой, – а это командир первого батальона». Майор еще раз смерил нас взглядом. Затем устремил его на мою грудь, где красовался орден Красной Звезды, уже другим тоном заговорил: «Вы драпаете с самой границы?» «Да, – ответил я. – Только не драпаем, а планово отступаем». Хотелось сказать «Это вы драпаете», но я промолчал.

Майор постоял с нами немного, уже молча, и скрылся за другой дверью. Мы стояли в 5 метрах от бетонной землянки командующего, беспрерывно курили. Прошло полтора часа. Этот же майор пригласил нас с Кошкиным к командующему.

Открыли дверь, на несколько ступенек спустились вниз. Комната представляла собой кабинет с двумя столами, поставленными буквой "Т". Один короткий, где сидел командующий, другой – длинный, на нем лежала карта. Сидело более 10 человек. Двое из них были генералы, остальные чины – полковники и подполковники. При входе нас с Кошкиным все повернули головы и пробежали взором с ног до головы. Мы растерялись, не знали, кому и о чем докладывать. Видя наше замешательство, генерал-лейтенант встал из-за стола, подошел к нам, сказал: «Спасибо, ребята, вы воевали отлично. Посылаю рапорт на присвоение вам очередного звания. Можете добавить себе по кубику. Считайте себя старшими лейтенантами. Награждаю вас обоих: Котрикова – медалью "За отвагу", Кошкина – орденом Красной Звезды. Сегодня же полковник Голубев вручит вам награды. У меня их здесь нет, но они недалеко». Мы ответили: «Служим Советскому Союзу». Командующий пожал нам руки.

Мы вышли. Майор снова появился возле нас, сейчас уже с заискивающей улыбкой. «Вы, ребята, оказывается, не из робкого десятка». «Да, середка на половине», – ответил Кошкин. Разговор не клеился. Из затруднения вывел я: «Теперь мы покажем фрицам – такая мощная линия обороны. Им здесь придется попотеть, сматывать свои манатки и драпать обратно». Майор, не мигая, уставился на меня. Проглотил накопившуюся во рту слюну, полушепотом заговорил: «Вы, ребята, хорошие, смелые. Сколько таких ребят за короткое время загублено, и все благодаря…» И замолчал. «Ну, доскажите фразу, товарищ майор», – просил Кошкин. Майор снова начал, ему хотелось кому-нибудь выложить свои мысли, что накопились из увиденного и услышанного за короткий период войны. «Вот вы говорите «Покажем немцам». Скажите, пожалуйста, а чем? Год назад эта линия представляла неприступную крепость, вооруженную мощным оружием и оборудованием. По указанию Наркома обороны все было снято перед самой войной. Сейчас здесь голые бетонные доты. Я вам по секрету скажу: мы завтра отсюда эвакуируемся. Вы, дай вам бог быть целыми, от силы продержитесь два-три дня. Воевать нечем – раз. Линия обороны не на всю длину укреплена, войскам не хватает живой силы – два. Моральное состояние солдат и офицеров – три. Так, друзья, без паники, разговор между нами».

Вышел наш полковник. Пот капал с его волос и лица. Пройдя метров 200, остановился. «Ну, ребята, мне досталось, еле-еле ноги унес. Пока все в порядке. Сейчас займемся формированием бригады, вернее пополнением. Будем немца держать на этих рубежах до прихода пополнения. Если враг здесь пройдет, то только через наши трупы».

Формирование прошло успешно. Меня оставили комбатом. Кошкин был мой заместитель и командир 1 роты. Мы вспоминали нашего командира отделения в полковой школе. Он говорил нам: «Сегодня вы курсанты. Завтра – младшие командиры. Будете вы командирами рот, батальонов и даже командовать полками». Пророческие его слова. Не прошло еще года после окончания полковой школы, я уже командир батальона, Кошкин – командир роты.

Немцы подтягивали резервы, но пока не атаковали нас. Пятнадцать часов стояла тишина, только изредка раздавались пулеметные очереди. Ночью в небо взвивались разноцветные ракеты.

Раннее июльское утро – свежее, бодрое, теплое. Хочется выскочить из холодного бетонного дзота, как из погреба, и пуститься по-мальчишески бежать. Немцы, по данным разведки, всю ночь подтягивали резервы. Слышен был рокот моторов автомашин и танков. Шла пулеметная дуэль. С немецкой стороны раздавались длинные пулеметные очереди. Пули ударялись о железобетон вблизи амбразур, рикошетили и улетали дальше. Снайперы обоих сторон как бы соревновались. В приподнятую на палке доску через 3-5 секунд попадала пуля. Немцы, окрыленные легкой победой, при подходе к укрепленному району ходили группами, что-то кричали. Наши снайперы заставили их спрятаться в окопы и маскироваться. Моряки держались обособленно. Настроение у них было ложно приподнятое. Они говорили: «Братишки, держись, дадим фрицам прикурить!»

Шесть часов утра. Где-то далеко из радиоприемника доносились звуки кремлевских курантов. Безоблачное небо. Синева воздушного пространства терялась в сероватой дымке. На траве серебрилась роса. Послышался рокот моторов. «Летят, гады, – кричали со всех сторон, – позавтракать по-человечески не дадут». «Наши, наши», – улыбаясь, закричали красноармейцы. С востока летели четыре тяжелых ТБ в сопровождении двух легких тупокрылых истребителей. Началась обработка второго эшелона немцев. Выли и ухали бомбы. Свистели крупнокалиберные пули. «Так их, гадов!» – возбужденно кричали со всех сторон. Вот и наши соколы появились.

ТБ спешно повернули обратно. За ними гнались четыре "Мессершмитта". "Мессершмитты" заходили сбоку, били по всему фюзеляжу. В одно мгновение все четыре ТБ задымили и плавно пошли на снижение. Два наших истребителя вели неравный воздушный бой с пятью "Мессершмиттами". Один "Мессершмитт" задымил и рухнул в нейтральную зону недалеко от нас. Наш истребитель сверху камнем бросился на немецкий самолет. Казалось, он хотел на него сесть верхом и прокатиться. Оба самолета упали. Раздался большой силы взрыв, сопровождавшийся столбом черного дыма и огня. Второй наш истребитель веером поднялся ввысь и пошел догонять неуклюжих тихоходов ТБ. Но было уже поздно. Все ТБ лежали на земле и горели. Немецкие летчики охотились за их экипажами, висевшими в воздухе на парашютах. Они, делая по несколько заходов, расстреливали и были по куполам парашютов. После длинной пулеметной очереди купол исчезал. Человек камнем летел на землю.

«Гады, скорпионы, что делают», – кричали красноармейцы. Помочь было нечем, кроме возмущения, ненависти и отборных русских ругательств. Настроение у нас было подавлено, испорчено. Воздушный бой закончен. Немецкие истребители ушли на запад и скрылись за горизонтом.

«Вот так, Илья, – сказал Кошкин. – За весь период войны я видел сегодня третий воздушный бой. Все-таки летчики молодцы. Если бы было у нас столько же истребителей, как у немцев, хозяевами в небе были мы. Но немцы – изверги, скорпионы – беззащитных парней, висевших на парашютах, в упор расстреливали. Немногим удалось спастись».

Немецкий диктор кричал, рассказывал меню завтрака, приглашал приходить с поднятыми руками. Мы тоже завтракали. В воздухе раздался гул моторов. Над нашими головами появились немецкие самолеты. Шли они строем девятками, словно на парад, на высоте чуть больше 1 километра. Они снижались, разворачивались, пристраивались друг другу в хвост, в одну шеренгу, образуя форму дуги. Все делали не спеша, никто им не мешал. Включали сирены. Воздух наполнился щемящими, страшными для слуха человека звуками. На нашу линию обороны, на наши головы обрушился град пуль. Завыли бомбы. Вначале раздавались отдельные взрывы, затем они участились. Все слилось в единый сплошной вой, шум и треск. Люди ложились на дно ходов сообщения между дотами и бежали в доты.

Через полчаса ад кончился. Самолеты без потерь, откуда пришли, туда и ушли. Артиллерия и минометы перенесли огонь вглубь нашего тыла. Наши прославленные соколы, чудом оставшиеся в живых, ходили по грешной земле пешком. Их самолеты лежали металлоломом уже далеко в немецком тылу на аэродромах.

По всему нашему переднему краю раздавались команды: «Приготовиться к бою!» Шли немецкие танки с десантами автоматчиков. За танками шествовала пехота. Немцы шли уверенно. На многих узколицых мордах были видны улыбки. Ударила наша артиллерия. Вначале интенсивно, а затем поредела и быстро смолкла. Немецкая пехота залегла. Танки шли. К нам в дот на КП батальона пришел Голубев. «Товарищ полковник, вас ищут», – доложил я. «Кто?» «Кажется, командующий».

Голубев внимательно разглядывал меня, как будто впервые видел. Громко сказал: «Котриков, не посрамим русской земли. Суворов говорил, что русаки всегда били пруссаков. Побьем и мы». Немцы шли. «Сволочи, идут словно на парад». Голубев, уходя, пригрозил: «Не спеши, будь сосредоточен и внимателен. Подпускай ближе. Бей наверняка».

Три танка, из жерла орудий и пулеметов извергая снаряды и пули, перешли нашу линию обороны. За целой колонной танков с десантами шла немецкая пехота. Немцы стреляли из автоматов и что-то кричали.

Наша оборона молчала. Казалось, что авиация и артиллерийская подготовка уничтожили все живое. Приближались танки, а за ними солдаты в вороных касках. Земля под ними дрожала и стонала. Психическая атака – это живая картина ужасов. Кое у кого нервы не выдерживали. Люди закрывали ладонями глаза и ложились. Соседи поднимали их и успокаивали. Каждый знал: струсить и бежать – значит смерть. Сумей убить врага первым. Не поспеешь – враг тебя убьет. Казалось, вся эта лавина движется только на меня: она неотвратимо хлынет, раздавит, уничтожит и смешает с землей. Тишина с нашей стороны стала психически действовать на немцев, шли они уже не совсем уверенные, крутили головами, озирались. Расстояние до танков было 120-150 метров, до пехоты – 180-200. В воздух с нашей стороны взвились красные, зеленые, желтые ракеты. Раздалась команда: «Огонь!» В одно мгновение автоматчиков, как ураганным ветром, сдуло с танков.

Танки двигались, пехота ненадолго залегла и снова короткими перебежками пошла к нам. Стрельба пулеметов и винтовок слилась в единый вой. Танки были в 20 метрах от нас, один загорелся, второй закрутился на месте, у него оборвалась гусеница. Третий вспыхнул, как свечка.

Наши 45-миллиметровые орудия стреляли в упор. Солдаты кидали бутылки с горючей смесью КС-1 и КС-2. Пехота залегла, вперед больше не продвигалась. Не доходя 10 метров до нашей обороны, танки, пятясь задом, пошли обратно. Пехота поползла обратно. Голубев кричал по телефону: «Двина, Двина, ты слышишь меня?» «Да, – ответил я. – Непобедимые наци показали спину. Вот так их надо бить!» «Как дела?» «Вроде пока в порядке. Потери небольшие. Папирос маловато, да и спичек бы подбросили». Это значило патронов и гранат. «Все будет», – успокоил Голубев.

Мы с замполитом обошли батальон. Настроение у солдат было хорошее. Все говорили, что дальше немец ни шагу не пройдет. Степан Кошкин был удручен. «В чем дело, Степа?» – спросил я. «Погибли два командира взвода. Личного состава от роты осталось 40 человек – это один взвод», – ответил он. Ребята его роты подожгли два танка.

Мы не поспели обменяться и несколькими фразами, как прибежал связной с КП батальона. «Кошкина срочно к полковнику Голубеву». Возвратившись, Кошкин объявил: «Назначен командиром 1 батальона. Кому сдать роту?» «Поздравляю с назначением, – ответил я. – Сдай командиру взвода товарищу Сухову». Напомнил: «Три месяца назад мы с тобой были сержанты. Ты помкомвзвода, я – командир отделения. Как в сказке – от сержанта до старшего лейтенанта, от командира отделения до командира батальона за три месяца». «Да, – ответил Степан. – Но радоваться пока нечему. В 20 километрах от нас в районе Острова немцы прорвали нашу оборону, идут по просторам нашей матушки России. Да было ли что прорывать? Голубев по секрету сказал, что там никого не было. Сплошную фронтовую линию не сумели организовать. Вот результат. По-видимому, немцы атаки здесь прекратят и все устремятся в прорыв». Но здесь Кошкин ошибся. В 10 часов все повторилось. Авиация одновременно с артподготовкой нанесли массированный удар по нашей обороне. Еще самолеты кружили в небе над нашими головами, рвались мины и снаряды. Немцы, прячась за танки, шли в атаку.

Немцам, вероятно, казалось, что после такой обработки мы не могли существовать. Из глубины нашей обороны заговорили пушки. Участилась пулеметная стрельба. Немецкая пехота оказалась отбита от танков, залегла. Танки перешли через наш передний край обороны, но, встретив сильное сопротивление, начали отступать. Три танка, забросанные горючей смесью, вспыхнули, остальные ушли. Атака немцев снова захлебнулась. Немецкая пехота отступала на исходные позиции. «Получен приказ командующего, – сказал полковник Голубев, – поднять батальон и атаковать немцев». «Есть поднять батальон!» – ответил я. В воздух взвились разноцветные ракеты. Всюду раздавались команды: «В атаку, вперед! За Родину! За Сталина!» Красноармейцы нехотя вылезали из окопов и дотов. Брустверы окопов минуту назад были страшнее смерти. Сейчас на них показались люди во весь рост. Чтобы поднять моральный дух, мы с комиссаром и начальником штаба вырвались вперед и, пробежав не более 50 метров, залегли под шквальным огнем. Комиссар был убит, начальник штаба – ранен. Батальон Кошкина поднялся вновь. Кошкин шел впереди. «За мной, вперед, ура!» – закричал я. Люди шли за мной, начали обгонять. Куклин, сейчас он был моим связным, не отставал от меня ни на шаг. Достигли немецкой обороны. Красноармейцы прыгали в окопы на головы немцам. Шла рукопашная схватка. Немцы упорно сопротивлялись, но отступили. Потери в батальоне были большие. Связь с КП полка наладить не удалось. Через час после занятия немецкой обороны поступил приказ: «Занять исходные рубежи».

Наше отступление немцы обнаружили. Открыли артиллерийский минометный огонь. Под градом шрапнели и осколков мин с большими потерями добрались до исходных позиций. С КП батальона я соединился с Голубевым. «В чем дело, товарищ полковник, что за игра?» – сорвался я, закричал в трубку. «Тише, товарищ комбат, я пока не контужен, вас слышу хорошо, – послышался спокойный голос. – Я выполняю приказ свыше. При встрече расскажу. Доложите о потерях». Я коротко доложил. «Пока все, – также спокойно сказал Голубев. – Жди указаний. Проведите с народом беседы. Объясните, что так надо было атаковать. Цель – истребление отборных немецких псов».

Наступила тишина. С обеих сторон не раздавалось ни одного выстрела. Весельчаки шутили, что в эту минуту особенно много появилось на свет малышей. Не много бесстрашных людей, но все же они встречаются. В минуту затишья после пережитых тысяч смертей они веселы. Выгоняют страх из трусов. Даже с улыбкой принимают при казни смерть из рук палача.

Немецкий пропагандист кричал на чистом русском окающем наречии: «Русские, приходите обедать. Немецким солдатам привезли обед: на первое – гороховый суп с мясом; на второе – отбивная свиная котлета, гарнир – жареный картофель; на третье – горячий черный кофе».

В это время недалеко от КП послышался басовитый хрипловатый крик: «Мы окружены, спасайся, кто как может!» Я выскочил из укрытия. «Кто кричал?» – спросил у сидящей кучки красноармейцев. «Вон он побежал», – сказал старший сержант, показывая на удалявшегося красноармейца. «Догнать и привести сюда». Куклин кинулся бежать и через минуту привел в КП пожилого красноармейца. «Вы кто?» Он ответил, называя часть, командира и свою фамилию. «Почему дезорганизуете народ?» «Товарищ старший лейтенант, все отступают, и я сказал, что надо отступать». «Отведите его и сдайте в особый отдел, там разберутся». Через несколько минут после его увода поступил приказ отступать.

Немцы заняли оборону и больше не пытались атаковать. По данным наших наблюдателей, основные их силы отошли в тыл и, по-видимому, устремились в прорыв, остались небольшие заградотряды против нас. Я еще раз переспросил Голубева: «Начать отступление?» «Да», – подтвердил он. «Но ведь немцы ушли, оставили против батальона не больше взвода. Вот бы ударить!» В трубке послышался раздраженный голос уже не Голубева: «Вам, старший лейтенант, не понятен приказ? Повторите и немедленно выполняйте! Не забудьте оставить людей для прикрытия отступления». Я крикнул: «Приказ понятен, есть отходить! Прикрывать отступление не от кого. Немцы тоже ушли». «Выполняйте без пререканий. За промедление понесете ответственность».

Покидая первоклассные оборонительные сооружения, роптали не только мы, возмущался и полковник Голубев. Мы снова шли пыльными проселочными дорогами. Немцы далеко опередили нас. Никто толком не знал, где они. Слышались провокационные разговоры: «Занят Остров, Порхов и Псков. Мы отрезаны, немцы находятся далеко в тылу». На самом деле немцы шли параллельно нам большаками и по линии железной дороги, недалеко опередив нас. Немецкое командование знало о нашем отступлении, но ввиду нашей малочисленности, не более двух полков, не хотело размениваться на нас и отвлекать силы.

За трое суток организованного отхода три раза налетали на нас немецкие самолеты по 12-15 штук. Разбомбили, уничтожили половину наших лошадей, из 20 автомашин осталось три. Артиллеристы тянули пушки на себе. «Долго мы еще будем отступать?» – спрашивали с возмущением люди. Полковник Голубев успокаивал: «В районе реки Великая, что впадает в Чудское озеро, замечательный естественный оборонительный рубеж. Кроме того, население создает искусственные оборонительные сооружения. Где мы займем оборону, там немцы будут остановлены».

С Кошкиным встречались мы редко, только на планерках у начальника штаба или командира бригады. Линия обороны для нас была подготовлена не доходя 2 километров до Великой. Выбор места не совсем гармонировал и удовлетворял требованиям обороны. Линия обороны на участок, куда мы прибыли, была укомплектована одной дивизией, только вчера прибывшей с Урала. Нас проводили в тыл для приведения в порядок и пополнения.

На следующий день и нашей бригаде был определен оборонительный рубеж. От природы умный, имевший высшее военное образование, участвовавший в Германской и Гражданской войнах полковник Голубев с возмущением говорил: «Повесить мало того специалиста, наметившего этот оборонительный рубеж. Это очередная глупость или преднамеренная ошибка. Немцы нас перетопят в Великой. Оборонительную полосу надо было создавать по берегу реки». Начальник штаба шутил: «Нас учили, и мы учим подчиненных только наступательным операциям. Обороны у нас ни в одном уставе нет. Поэтому потерпите, дорогой полковник. Завтра мы ударим и немцев погоним. Что, забыл лозунг: "Воевать только на территории врага"». «Без иронии, товарищ майор, – парировал Голубев. – Придет время, еще повоюем и на территории врага. Сейчас наша задача – научиться выбирать места обороны, строить оборонительные сооружения и уметь обороняться».

Немцы подходили, рассредоточивались, окапывались. Наблюдалась активная перестрелка. Снова наступил вечер, а за ним короткая июльская ночь. С обеих сторон линия обороны ярко обозначалась пулеметными очередями трассирующих пуль и вспышками осветительных ракет.