Читать книгу Темница - Илья Беляев - Страница 2

Я пошел открывать дверь. Костя влетел в прихожую, хохоча, как обычно. Это добряк большого роста, полноватый, но его движения всегда были удивительно легки. Нет, не так. Он не был толстым, а, скорее, просто крупный.

– Так неудобно и смешно, – выдавил он. Приступы его смеха, отражались от деревянных стен и раскатами грома доносились до всех уголков большого дома, – к соседке твоей стучался!

– Мне не смешно. И мне теперь неудобно. Почему это мои гости к ней ломятся? Тем более я знаю, как ты стучишь. Еще немного и дверь с петель снимется!

Конечно же я не поверил в случайность его визита к Рите.

– У меня просто рука тяжелая, – он демонстративно положил свою пятерню мне на плечо. От неожиданности этого жеста и тяжести ладони у меня даже колени дрогнули.

– И кость широкая, – я скинул его руку со своего плеча.

– Ну, ты меня уже пустишь, или так и будем в дверях стоять? – его щеки отъехали к ушам от улыбки.

– Ой, да кто тебя удержит. Проходи, конечно.

Я на самом деле был рад ему.

Мы вошли в гостиную. Там тоже все было как обычно: цветы по углам комнаты, посредине бильярдный стол, напротив камина – кресло, на стене – киевница, возле окна – пианино. Эта комната тоже была довольно темной. Горшки с зеленью, выглядывающие из темных углов, создавали такое впечатление, что распахни окно и впусти свет в комнату – комната будет похожа на какую-нибудь лачугу в глубине джунглей. А сейчас ее освещали только лампы, висящие над бильярдным столом. Свет этих ламп, отражаясь от зеленого полотна стола, придавал всей комнате мягкий зеленый оттенок.

– Забыл руки помыть, сейчас приду.

Пока Костя ходил мыть руки, я начал расставлять шары. Он вернулся, когда я уже мелил наклейку. Костя взял второй кий, намелил, мы бросили монетку – я разбивал. Мы играли, отвлекаясь лишь на разговоры. Или разговаривали, отвлекаясь на игру. В общем, ни одно из наших занятий по значимости не оставалось в долгу у другого.

– Сходил к врачу?

После каждой фразы, произносимой вокруг стола, кто-то из нас обязательно делал удар. Мы не смотрели друг на друга при разговоре, а внимательно следили за передвижениями шаров по полотну бильярдного стола.

– Сходил.

– Что он тебе сказал?

– Выписал какие-то лекарства.

– Что значит «какие-то»?

– Ну, возьми рецепт, посмотри сам.

Костя явно был заинтересован в рецепте не меньше, если даже не больше, чем в игре. Он ушел в мой кабинет. В это время я анализировал свои шансы на победу в этой партии. Как же мне хотелось передвинуть шары для следующего своего удара, пока нет свидетелей, но совесть не позволила мне этого сделать. Хоть бильярд и был мой, по идее, это должно свидетельствовать о том, что я неплохо играю, но Костя все равно меня обыгрывал чаще, чем я его. У него и рука была тверже, и глаз точнее.

Гость вернулся из моего кабинета.

– У тебя там так темно, что черт ногу сломит: ничего не видно, но поверю тебе на слово. Радует, что ты начал хоть что-то делать, а то последние полгода ты только ныл. Обиделся он, видите ли, на всех. Некрасиво тогда получилось со Старолесовыми, но не все у тебя друзья «предатели и лицемеры». Кто виноват, что ты остался один? Если твоих родителей нет, то это не значит, что окружающих тоже нет. Была ведь отличная жена у тебя: охаживала тебя как писаную торбу, любила, детей от тебя даже хотела. Ты взял и обидел ее. Сам сначала предложение сделал, сам повел ее под венец. Она светилась от счастья. «Нет, я ее не люблю, никогда не любил, пускай знает это. Ее любили все вокруг, кроме меня. Я больше не хочу с ней связываться».

– Ты самый умный что ли? Ты ее даже в глаза никогда не видел, но знаешь больше о наших отношениях, чем я.

Завязывался разговор на тему, которую я не хотел бы поднимать.

– У нас много общих знакомых, если ты не забыл.

– Кажется, этим общим знакомым я много раз повторял, чтобы о ней не смели говорить. Я с тобой только общаюсь, потому что ты ее не знаешь, – конечно же, с ним я общался не только поэтому.

Я только вот сейчас понимаю, что на такие слова можно было бы и обидеться. Но Костя их близко к сердцу не принимал, за что я ему благодарен, и я продолжил:

– Мне надоели эти осуждения людей, которые никогда не бывали на моем месте. Жить с человеком, которого не любишь, который тебе даже не симпатичен. Готовить, убирать – это может делать горничная, не требуя, чтобы я любил ее ночами взамен. Ей оклада достаточно и пара прибавок к зарплате, чтобы она светилась от счастья.

– Они мне о ней ничего не рассказывали, кроме того, что она несчастная, и то, что ты тиран.

– Ах, вот как? Может я и был тираном, то не по своей воле. Она мне стала не интересна. Не могу же я себя заставить кого-то любить! Никто не может любить насильно! Плохого я ей никогда ничего не делал! Она для меня всегда была близким другом, просто в один момент мы решили пожениться, считая, что нам вместе будет лучше, чем поодиночке. Еще и тетка наседала с нравоучениями. Скажем так: она просто мне была не противна, но не более. О каких, в этом случае, может идти речь близостях и прочем? Да, в юности, когда-то давно, мне действительно показалось, что я ее люблю, но это была химия растущего организма – не более. Тиранят от безразличия, а не от любви. И давай закроем эту тему, если не хочешь, чтобы я перестал общаться еще и с тобой!

Я выпалил свою речь, как будто готовил ее заранее. Хотя… наверное, так оно и есть, ведь все, что я сказал, крутилось в моей голове уже полгода после расставания. Гнездясь внутри черепной коробки, они образовали там своего рода островок сострадания к самому себе.

– Знаешь, я тебе все-таки скажу: хватит игнорировать всех, кто хочет помочь. Из нашей компании за тебя волнуюсь не только я. Ну, хорошо, ты не любил ее, но ведь есть много красивых девушек – не может быть, чтобы тебе ни одна не нравилась. Не сиди дома. Выйди на улицу, познакомься с первой понравившейся, – Костя говорил о знакомстве, как о чем-то очень легком и простом. Может, для него так оно и было, но не для меня, – и я не говорю об интиме, тебе же сейчас главное общение. Тебе нужен человек, с которым ты можешь поделиться внутренними переживаниями. С человеком со стороны. Ты не урод. Таких, как ты, девушки любят. А особенно только познакомившиеся: ты не хуже меня знаешь, как девушки любят жалеть малознакомых симпатичных богатеньких парней, а если ты скажешь, что ты вдовец – все, выбирай любую по вкусу.

– Но ведь это не правда, – вставил свои пять копеек я, хотя практическую пользу подобного представления, все же понимал.

– Судя по трауру, в который ты сам себя загнал – близко к истине.

Костин взгляд бегал между моим лицом и ступнями, изучая извилины и углубления заношенного домашнего халата. Обычно, гостей я в нем не встречаю, но он грел немного больше, чем брюки и рубашка под ними. В доме было зябко: в щелях сквозил осенний ветер, а протопить дом я не удосужился. Видно было, что Костя только разгорячился от собственных речей и без моей реакции он не успокоится. Вдруг, он, нахмурив брови, посмотрел в мои глаза и с неподдельным интересом, и спросил:

– А, кстати, я забыл, почему ты снял со счетов соседку?

– Может быть, ты не мог этого забыть, потому что я и не говорил?

– И все же?

– Мы с ней слишком долго знакомы и слишком много друг о друге знаем, чтобы жить вместе. Она мне, ну, как дальняя родственница, что ли.

– Хорошенькая родственница, – он ухмыльнулся. Ему была не безразлична Рита, а своим вопросом он лишний раз удостоверился, что я ему не соперник.

– Тебе нравится – ты и забирай.

– Не, она красивая, стройная, но даже не в моем вкусе, мне не это надо от девушки, – Костя набивал себе цену, – мне нужна начинка. Мне надо то, что с возрастом не дрябнет. Мне нужен огонек в глазах. Мне нужна внутренняя бесконечная энергия и доброта. На такую смотришь в троллейбусе: самая обычная, ничем не выделяется, глазки свои опустила, читает книгу или в сумочке своей что-нибудь ищет – создает иллюзию занятости. Но все равно видно: просто окружающих стесняется, сторонится; боится, что сейчас в ее внутренний мир залезут со своими житейскими проблемами, нагромоздят там своих мнений, взглядов. Ту почву, где она цветы сажала, фиалки там, колокольчики, вспашут, навозу навезут, картофель посадят и довольные уйдут восвояси, – его мысли так контрастировали с его образом. Если увидеть такого бугая на улице, то самое последнее, что о нем можно подумать, так это то, что он способен на подобные речи.

– Какую еще картошку? Навоз? – признаюсь, не всегда мне были ясны его мысли, – для практичности, ну, чтобы все было просто и по канонам жанра.

– Да, уж, философ. Но в кровать тебе все равно не с внутренним миром ложиться.

– Все-то тебе кровать. Разные у нас с тобой ценности.

– Физиология одинаковая.

После мы лишь изредка перекидывались с ним фразами, сделав вид, что нам больше интересна игра. Сыграли партий шесть-семь, Костя засобирался домой. Я убирал шары, Костя ставил кии на место, и тут он, видимо, обратил внимание на пианино.

– Слушай, а почему бы тебе не заняться музыкой? Ты же неплохо играешь.

– Не хочу я музыкой заниматься. Я ее для себя играть буду что ли? Для себя у меня и на диване лежать неплохо получается.

– Ну не знаю, пригласи кого-нибудь послушать.

– Приглашаю. Тебя. Вот ты сам очень бы хотел сидеть и пианино слушать?

– Нет.

– Про внутренний мир философствуешь, а классическую музыку слушать не хочешь.

– Разговор не обо мне сейчас. А знаешь, у меня идея: подай объявление, мол, даю уроки игры на пианино, и назначь чисто символическую плату – не бесплатно только! А то ведь знаешь, как оно бывает: «бесплатный сыр только в мышеловке». Я бы лично такое объявление прочитал, и сразу о каком-нибудь подвохе подумал. По этой же причине и слишком низку цену не ставь.

– Ладно, ладно, опять свою демагогию развел. Как ты за сегодняшний вечер мне только мозги не ел: одну «шарманку» завел, вторую, а сейчас даже учишь объявления писать! Устал от тебя, честное слово, устал! – я прижал руки к лицу и закачал головой, закатывая глаза.

На самом деле мне не надоедали Костины разговоры. Мне нравилось с ним разговаривать, ведь он был довольно умным: всегда приятно поговорить с умным человеком. И как бы я не реагировал на его наставления и советы, я всегда брал их себе на заметку. Пользовался ими и, конечно, не признавался в этом самому Косте.

– Ну, все, вижу, ты на разговор не настроен. Провожай, – он уже давно стянул с вешалки свое пальто и стоял передо мной, ожидая рукопожатия.

Я вышел за ним из дома и проводил прямо до машины. Черемуха, стоявшая перед моим домом, давно сбросила с себя одежды, и теперь они жухли под ногами людей, приходивших ко мне. А визитеры у меня ограничивались Костей и почтальоном, который подходил к моему дому не ближе, чем расстояние от дома до калитки, на которой висел ящик для писем.

– Давай, не кисни, оставайся таким же бодряком, как сегодня. Я к тебе скоро заеду, – произнес он, усаживаясь за руль и захлопывая дверь. Автомобиль завелся, окно водителя поступательными движениями съехало вниз и скрылось внутри дверцы.

– Жду не дождусь, чтобы снова услышать твои истории. Надеюсь, в следующий раз ты не ошибешься домом! – тут я заговорил немножко тише и приблизился к открытому окну, чтобы меня вдруг не услышала соседка, – серьезно, не беспокой ее просто так. Ты и сам не самое лучшее мнение о себе производишь, и меня подставляешь. Что это у меня за друзья такие, что у них настолько развит географический кретинизм? Или если хочешь к ней заходить – заходи, только меня не приплетай к этим визитам, и мне не сообщай о них.

– Хорошо, Леша, удачи! – он махнул мне рукой и улыбнулся. Казалось, что он приложил много усилий, чтобы вместить свое габаритное туловище на водительское место его «Жигулей». Я тогда еще подумал о том, что не было у меня и, скорее всего, никогда не будет таких больших (в прямом и переносном смыслах этого слова) друзей.

Костя завел двигатель и тронулся. Я посмотрел, как он скроется за поворотом, а потом направился в сторону дома. По пути я посмотрел на участок соседки: она вырывала кусты цветов, которые все лето цвели и пахли перед домом, но теперь больше были похожи на пожелтевшие веники. Они так проросли в землю, что после них оставались ямы в земле. Рита увидела, что я за ней наблюдаю, и помахала мне. Я улыбнулся и помахал в ответ.