Читать книгу Путеводитель по театру и его задворкам - Илья Долгихъ - Страница 8

Первой серьезной работой можно считать создание больших, размером примерно 3,5 метра на 2, щитов на окна и двери в большой комнате для приемов гостей и делегаций. Меня удивило сразу то, что в «храме искусств», каковым я всегда считал театр, без зазрений совести сдают в аренду помещения для совершенно сторонних проектов, будь то презентация коллекции автомобилей знаменитой зарубежной марки или реклама новой продукции средств по уходу за волосами. Вот именно последним и понадобились эти щиты, и ее представители потребовали, чтобы ни один луч света не проникал в зал, пока будет идти их конференция. В этом зале было 4 больших окна и 5 арочных дверей. Это и было первым заданием после моего появления на работе. Нам предстояло вырезать из пластиковых листов подходящие по размеру щиты и оклеить их черной тканью. Вырезать эти листы особой проблемы не составляло, но вот оклейка их тканью вызвала у нас изрядные проблемы. В те чудные дни я впервые узнал, какие материалы используются для работы, и не могу сказать, что впечатления мои были положительными. Клей, который мы использовали и который, к слову сказать, мы будем использовать потом неисчислимое количество раз, без преувеличения можно назвать ядом. Невозможно описать тот запах, который с молниеносной скоростью распространяется всюду, стоит только открыть емкость с этим клеем. Любые слова ничего не скажут, это нужно прочувствовать, ощутить, как обжигает глаза его парами, как подступает тошнота к горлу. Я видел кусок пенопласта, которым на ночь была закрыта банка, где находился этот клей: от общей толщины этого куска пенопласта, около 5–6 сантиметров, осталась только треть – за это время пары клея «съели» эту часть, образовав ровный круг как раз по кайме банки, на которой он лежал. Представляю, что происходит с нашими легкими и трахеей после того, как мы по нескольку часов кряду работаем с этим клеем в закрытом помещении. Поначалу я пытался работать в респираторе, от запаха он защищал, но появилась другая проблема: через 10–15 минут работы в нем начиналось кислородное голодание, от которого кружилась голова.

Эти щиты мы оклеивали в вечернее время, после окончания рабочего дня, для того чтобы не травить этим запахом остальной персонал. Работали мы в подвале, использовали большие валики на длинных палках, которые окунали в ведро с клеем и, не промокая их, размазывали клей по поверхности листов, лежащих на полу. Подвальное, плохо проветриваемое помещение быстро заполнялось запахом клея, и уже некуда было от него деться. В эпицентре было совсем невмоготу, и лишь отойдя метров на пять от места непосредственных работ, можно было вдохнуть если и не чистого, то хотя бы без ярко выраженного запаха клея воздуха. Мы всему учились на ходу, приходилось соображать на месте, как приклеивать ткань, в какую сторону ее выравнивать, как держать ее, чтобы не испачкать. Листы были большими, и приходилось гарцевать по ним с валиками и, удерживая на весу ткань, медленно прикладывать ее к листу и разглаживать складки. Мы занимались этой работой несколько дней кряду, нас все время подгоняли. За день надышавшись клея, я не мог избавиться от ощущения, что весь мой организм пропитался этим химическим запахом, мои руки им пахли еще несколько часов после работы, как бы тщательно я их ни мыл. Но наибольшее разочарование меня постигло, когда после проведения конференции нам было поручено вынести только что сделанные нами с таким трудом щиты на помойку. Мы поставили их у большого мусорного бака, и потом долго еще они стояли там, занесенные снегом или поливаемые дождем, каждый раз, когда я видел их, напоминая о бессмысленности человеческого труда.

– А зачем же их выкинули? – удивленно спросила М.

– Ну, это была разовая работа, обидно, конечно, но что поделать.

Это будет часто происходить и в дальнейшем. Еще не раз я увижу на помойке части декораций, которые не подошли или были сделаны по ошибке, и по большей части они были уже или окрашены нами, или обтянуты тканью, либо с ними была проведена какая-нибудь другая работа.

Вот теперь и началась основная работа, уже непосредственно по спектаклям. В тот период мы готовили несколько спектаклей одновременно, они шли на разных сценах. Более тяжелого периода, чем тогда, у нас не было больше ни разу.

Записки из дневника:

14 мая 20..г.

Магазин.

Проходил вчера мимо магазина продуктов, который находится недалеко от театра. У входа стояли несколько человек, пили пиво, курили и разговаривали. Они узнали меня и поприветствовали, подняв вверх бутылки с пивом, я ответил им кивком головы и прошел мимо. Не знаю точно, чем они занимаются у нас в театре. Пройдя чуть дальше, я оглянулся, потому что вспомнил, как мы, я и ребята из нашей бригады, Борис и Николай, стояли вот так же, на том самом месте. Была зима, и к вечеру похолодало очень сильно, но парни решили выпить, невзирая на погоду.

Они взяли по паре литровых бутылок и вышли на улицу, себе я ничего не взял, не было денег, да и пить в мороз пиво на улице не очень-то хотелось, но остался постоять с ними. Пили из горлышка, как в школьные годы. Они оба вскоре уволились, что стало для меня неожиданностью. В последние несколько недель Борис был на пределе, почти ни за что не хотел браться, был очень зол на начальство, на эту работу. Много мне рассказывал о том, как они работали раньше, как обстояли дела в остальных подразделениях и многое другое. В то время я еще не успел утратить наивных иллюзий и с недоверием относился к его озлобленным речам, но позже мне предстояло все это понять и увидеть, как все на самом деле.

Я сильно замерз и ушел раньше, оставив ребят допивать. Слова Бориса произвели на меня сильное впечатление, и по дороге домой, пытаясь отогреться в метро, я испытывал чувство досады за ребят, за себя, за то, что в своей собственной стране мы вынуждены выживать и перебиваться, при том, что мы молоды и здоровы, умеем и хотим работать, но условий для нас нет, и мы остаемся не у дел, в то время как бездарные, пустоголовые и мелочные люди легко пробиваются на верх иерархической лестницы и относятся к нам как к отбросам.

И самое неприятное во всем этом, что при таких условиях труда нам приходится и дальше влачить свое жалкое существование. Кто-то держится за свое место, потому что государственное предприятие обеспечивает хоть какую-то стабильность, кто-то в силу возраста или отсутствия профессии просто не может больше никуда податься, другие уверены, что они здесь временно, вот так и получается, что, зацепившись за что-то относительно устойчивое, мы тешим себя надеждами на лучшую жизнь и продолжаем каждый день приходить к этому конвейеру.

Недавно из одного цеха уволились трое отличных работников, специалистов своего дела. У нас успели завязаться дружеские отношения в процессе совместной работы. Они просили немного увеличить им заработную плату, причем на весьма законных основаниях, но им, как и следовало ожидать, было отказано и, не долго думая, они написали заявления. Вместо того чтобы держать при себе людей, уже знакомых с особенностями работы, поощрять их время от времени, начальство разбрасывается ими. Никто здесь не ценит людей, не ценит их труд, все защищают только свой собственный тыл.

* * *

– Мне кажется, тебе скучно, – сказал я, глядя на М.

– С чего ты взял?

– Ну, я же не рассказываю тебе ничего особенно интересного. Что хорошего в грязных, по большей части бескультурных, сильно пьющих мужиках, руки которых вечно черны от переноски грязного металла, а одежда заляпана краской и черт знает чем еще, от них пахнет обычно дешевым одеколоном и не менее дешевым табаком. Конечно, среди них есть хорошие люди, но, чтобы разглядеть хорошего человека в них, надо сильно постараться, и чаще всего этим просто никому не хочется заниматься. Зачем, это всего-навсего рабочая единица, заменить которую так же просто, как сделать новую деталь на станке или выпилить новую доску.

– Вот это мне и интересно. Одна часть моей работы как раз и состоит в изучении рабочего вопроса в нашей стране, а также за рубежом. Мы посещаем объекты, где преобладает ручная сила, – заводы, порты, крупные предприятия. Я лично общаюсь с рабочими и фиксирую информацию об условиях их труда, о его оплате, о нарушениях законодательства по отношению к простым рабочим. Сегодня в подобных организациях огромное количество людей работают практически не защищенными никакими социальными нормами, без соблюдения элементарных правил безопасности. Работодатель диктует свои условия во всем, что касается трудовой дисциплины, заработка, и старается выполнять лишь минимальные требования законности, все остальное контролирует максимально и с поразительным цинизмом. Это чаще всего касается оплаты труда, которая так незначительна, что рабочий может оплатить себе продукты, и то самые дешевые, и стоимость услуг за квартиру, но на что-то большее у него уже не остается, плюс ко всему договорная система труда привела нас к тому, что любому работнику могут отказать в продлении договора вообще без объяснения причин. И это происходит повсеместно. А еще бывают случаи, когда целый коллектив заставляют идти на невыгодные для него условия. Например, недавно был случай на одном заводе: бригаде слесарей дали на подпись трудовые договоры не на год, как это было всегда, а только на шесть месяцев, и в случае отказа подписывать их пригрозили уволить всю бригаду. Естественно, им пришлось подписать их.

– Да, это, конечно, унизительно.

– Рабочий человек вообще ничего не значит сегодня, его эксплуатируют как хотят, и как только он уже не может выполнять то, что от него требуется, его просто выкидывают на улицу. Иногда мне кажется, что мы живем где-то на уровне начала XX века, когда рабочий вопрос находился в чудовищном состоянии. Сейчас все красиво прикрыто статьями многочисленных законов, но по факту все примерно на том же уровне и осталось.

– Это интересное замечание, я никогда не думал об этом раньше.

– А ты говоришь, скучно… – изобразив подобие улыбки, сказала она и закурила новую папироску.