Читать книгу Узел судеб. Полусказка - Илья Тамигин - Страница 7

1972 год

Антоша Филин считался девочками третьей школы самым красивым мальчиком в 10 «Б», да что там, во всём выпуске! Он был высок и строен, но без юношеской щуплости, носил причёску под «Битлз» и не имел прыщей. А самым мужественным считался Лёша Гремин из 10 «А». Из-за бороды, которая росла у него с детства! Он, вообще, выглядел взрослее сверстников, так как мама у него была откуда-то с Кавказа. С его бородой вышла однажды история, с годами превратившаяся в легенду!

Вот она: торжественный сбор школьной пионерской дружины в День Всесоюзной Пионерской Организации (19 мая). Тринадцатилетний Алексей, сопровождаемый горнисткой Леной и барабанщицей Верой, вносит знамя дружины и, чётко отдав пионерский салют, застывает посреди сцены. Корреспондент городской газеты «Только вперёд» щёлкает затвором фотоаппарата и мерцает вспышкой. А назавтра в десять утра в кабинете директора школы раздаётся телефонный звонок!

– Директор школы Лаврин слушает!

– Алё, Пётр Иваныч! – донёсся до него начальственный баритон заведующего ГОРОНО Шикина, – Ты сегодняшнюю газету видел уже?

– Н-нет… ещё, – отозвался Пётр Иванович, судорожно шаря на столе.

– Ну, так посмотри! На второй полосе.

Директор, наконец, нашёл газету и неловко развернул её одной рукой. Вроде, ничего такого… А, вот! Фотография сбора пионерской дружины! Знамя, горн, барабан, дети салют исполняют – всё, как положено!

– И, что, Александр Марксэныч?

– Да то! Какого (пи-ип) у тебя пионэр бородатый? Куда смотрел, дир-ректор? На чью мельницу воду налил? На Западе увидят и начнут зубоскалить! Пусть этот нарушитель немедленно побреется!

Фотография была с передержкой, поэтому нежный пух на щеках отрока и в самом деле выглядел полноценной бородой! Петра Ивановича проняло до самой печенки. Вот уж скандал, так скандал! Время тревожное, империалисты так и ищут, как бы ущипнуть Советский Союз побольнее! А бородатый пионер – отличный повод для ихних инсинуаций!

Придерживая обеими руками трепещущее сердце, он рысью побежал в учительскую. Расписание уроков… вот он, 7 «А»! В кабинете химии сейчас!

При виде директора класс дисциплинированно встал. Невежливо отодвинув плечом опешившую химичку, Пётр Иванович схватил Алексея за пуговицу и принялся рассматривать сквозь очки. По-настоящему назвать бородой то, что он увидел, было, конечно, нельзя. Но! Указание ГОРОНО!

– Немедленно иди домой и побрейся, Гремин!

Пионер оторопел:

– Да я не умею! И бритвы у меня нет…

– Тогда в парикмахерскую!

– А у меня денег нету…

– Вот тебе двадцать копеек! – срываясь на фальцет, завопил директор, – И небритым в школу показываться не смей!

Алексей взял двугривенный и, шаркая кедами, поплёлся в парикмахерскую, где немало повеселил мастера и посетителей просьбой побрить лицо. В школу он в тот день не вернулся. Из принципа.

А в десятом классе он вовсю щеголял густой чёрной щетиной взрослого мужчины!

Антон завидовал: у него самого росли пока только клочковатые бакенбарды и усики. Зато как у Лермонтова!

Алексей и Антон не дружили, но и не враждовали. Они всё время соперничали. Антон в конечном итоге вырвался было вперёд, накачав гантелями широченные плечи, бицепсы и кубики на животе. И подтянуться на турнике он мог аж двадцать восемь раз! Ещё он с седьмого класса занимался в секции «Самбо», но не продвинулся дальше второго разряда. Алексей же, во время сдачи норм ГТО, пробежал дистанцию быстрее всех, и проплыл тоже, и стрелял лучше – 46 из 50!

В девятом классе они подрались. Просто так, без выраженного повода. Вышла боевая ничья: Антон подбил Алексею глаз, а сам оказался с расквашенной губой.

В десятом классе они однажды, стоя в туалете у писсуара, искоса, но внимательно рассматривали друг у друга… э-э… вынутое из штанов. Опять ничья! Только успели застегнуть штаны, как ворвался физрук и принялся подозревать парней в курении: заставил вывернуть карманы и конфисковал у некурящего Антона спички, а у Алексея – мундштук. Алексей тоже не курил, а мундштук просто так иногда держал в зубах, для форса, но, тем не менее, замечание о курении в туалете на перемене украсило оба дневника. Учились ребята хорошо, на 4 и 5, и дисциплину соблюдали, поэтому оценку по поведению им за это не снизили.

Антону нравились гуманитарные науки. Отличная память на даты и карты обеспечивала ему твёрдую пятёрку по истории с географией. Сочинения он писал лучше всех в классе. И способности к языкам имелись! Английский изучал сверх школьной программы на факультативе, а дома ещё постигал итальянский по самоучителю для музыкальных вузов! Объяснить, зачем он это делает, Антон не мог. Просто нравилось! В феврале он участвовал в олимпиаде по английскому языку и занял первое место по Московской области! Правда, схитрил маленько: на вопрос о любимой книге ответил, что это альбом репродукций художника Сурикова, добросовестно и бегло (тема была неоднократно отрепетирована) пересказав биографию и содержание самых известных картин Василия Ивановича. Комиссия, впечатлённая беглостью речи и разборчивым произношением, предложила чемпиону поступать в Педагогический институт имени Н. К. Крупской. Без экзаменов! Антон уклончиво ответил, что подумает. Он был не прочь учиться на лингвиста, но не на учителя английского. Загонят потом в деревню на три года! Тоска зелёная… Родители навязчиво подталкивали к военному образованию (отец-подполковник служил заместителем командира танкового полка).

Алексей же был склонен к наукам точным: математике и физике, но всё свободное время посвящал игре на гитаре (басухе) в школьном вокально-инструментальном ансамбле, несмотря на отсутствие музыкального образования (даже нотную грамоту не знал).

Девочке (девушке?) Кире из 10 «Б» (и не только ей, но об этом будет рассказано ниже) очень нравился вышеописанный Филин, но шагов к сближению она не предпринимала, потому, что не знала, как это сделать. Застенчивая, худенькая, с едва начавшей округляться фигуркой, бедняжка маялась комплексами неполноценности.

Во-первых, из-за фамилии: Мыш. Да, да! Даже без мягкого знака! С детского сада её задразнивали до слёз.

Во-вторых, из-за очков, которые пришлось надеть уже в пятом классе. Привыкшие уже было к смешной фамилии одноклассники воодушевились и принялись изощряться в остроумии: обзывали и «четырёхглазой мышой», и «коброй очкастой», и даже, почему-то, «котом учёным».

В-третьих, из-за прыщей, упорно возникавших на лице с четырнадцати лет. Немного, штук пять – шесть, но постоянно! Личико, очень миловидное, между прочим, они отнюдь не украшали. И ничего не помогало! Ни салициловый спирт, ни отвары трав, ни специальное жидкое мыло с экстрактом не то фенхеля, не то фейхоа, купленное в салоне «Чародейка». Мать даже возила её в Москву, в платную поликлинику к лучшему профессору-косметологу, но тот, внимательно изучив все анализы, только руками развёл:

– Всё в норме! Никакого нарушения обмена веществ! А ты не переживай, девочка: повзрослеешь, выйдешь замуж – всё и пройдёт.

С тем и уехали. Кира всю дорогу проплакала: как с такой физиономией выйти замуж? Кто на неё, такую страхолюдину, польстится? Мать утешала, как могла, и, тайком, жалела зазря потраченную пятёрку.

Зато Кира замечательно играла на пианино и аккордеоне! И пела так, что все заслушивались. Голос у неё был низкий, контральто, и особенно ей удавались старинные романсы. На школьных вечерах она, к восторгу публики, исполняла песни Эдит Пиаф, Эллы Фитцджеральд и Донны Саммер, заучивая их на слух с пластинок, ибо тексты было не достать. Кстати, ни французского, ни английского языков Кира не знала, так как учила немецкий. Когда её спрашивали, как она это делает, смеялась и отвечала:

– Как попугай! Запоминаю – и всё!

Феноменальная способность к подражанию помогала девушке копировать также Эдиту Пьехху, Майю Кристаллинскую и Софию Роттару. В её исполнении и песни советских композиторов из кинофильмов, и цыганские песни, и даже арии из опер звучали просто чарующе!

Она носила длинную, до подколенок, каштановую косу толщиной в папину руку, которую очень хотелось обрезать (косу, а не руку, конечно), чтобы сделать модную причёску «Сэссун». Но, каждый раз, когда поднимался этот вопрос, мама, заламывая руки и закатывая глаза, трагически заявляла: только через мой труп! Живое воображение Киры рисовало жуткую картину лежащей в гробу мамы и тем пугало девушку до икоты. Приходилось покоряться и продолжать щеголять анахронизмом.

В апреле классная руководительница, географичка и астрономичка Анна Григорьевна, проводя классный час, спросила:

– Вот, ты, Кира, куда будешь поступать?

– В консерваторию… или в Гнесинку.

– Очень хорошо! Будем включать радио и слушать твои концерты! А ты, Морозов?

– В институт стали и сплавов.

– Интересно! А почему?

– Специальность перспективная. Можно на каком-нибудь заводе быстро до главного инженера дорасти.

– Садись… Филин! Как насчёт тебя?

– В институт военных переводчиков.

Из тридцати пяти выпускников двадцать восемь собирались поступать в высшие учебные заведения. Трое – в военные училища. Ещё трое планов не имели, собирались просто устроиться на работу, а там, дескать, видно будет. А Катя Земскова заявила, что ни поступать никуда не будет, ни работать не пойдёт, а выйдет замуж и будет детей воспитывать.

Такая позиция повергла Анну Григорьевну в замешательство, но она решила не заострять. Всё равно результаты опроса были отличные, не стыдно будет на педсовете доложить!

Накануне коммунистического субботника в Электронск приехала из Новосибирска Кирина тётка Татьяна, младшая сестра матери. Она туда вышла замуж за физика шесть лет назад, и с тех пор ни разу не приезжала, так как надо было воспитывать близнецов Мишку и Машку. Свекровь, вышедшая недавно на пенсию, приняла управление подросшими внуками на себя и отпустила сноху к сестре аж на две недели.

Подивившись, как выросла Кира, Татьяна долго беседовала с племянницей перед тем, как заснуть (ей постелили на раскладушке в Кириной «светёлке»).

– … в консу – это хорошо… На какое отделение?

– На исполнительское, наверное. Или на вокал… Где конкурс поменьше.

– А парень у тебя есть?

Вопрос был неожиданный, и Кира покраснела, радуясь, что в темноте не видно. Но темнота и располагала к откровенности!

– Нету…

– Но тебе, хоть, нравится кто-нибудь?

– Да… но я не знаю… как с ним… заговорить. Ну, стесняюсь!

– Познакомиться, что ли, стесняешься?

– Ой, тёть Тань, да знакомы мы! Десять лет в одном классе!

Татьяна озадаченно хмыкнула. Вникнув в суть проблемы (и в самом деле, перевести устоявшиеся нейтральные отношения совсем в другое качество дело непростое!), она посоветовала:

– Заговаривать не обязательно. Просто постарайся взять его за руку… и в глаза посмотри.

– Да, как так-то, ни с того, ни с сего!?

– Г- м… А, скажем, на танцах?

Вот совершенно, вот именно!

Специально для школьного вечера Татьяна сшила Кире новое платье, скопировав модель из французского журнала. Платье было… ну, очень красивое! Зеленовато-голубое, струящееся небрежными, но элегантными складками, оно открывало длинные Кирины ноги на ладонь выше колен, а шею – ниже ключиц. К платью тётка подарила племяшке ниточку жемчуга.

В мае, на школьном вечере, когда начались танцы, Кира долго собиралась с духом, наконец, отважилась и, с замирающим сердцем, пригласила подпирающего стенку Антона на «Белый танец». Школьный ансамбль (квинтет: три электрогитары, синтезатор и ударные) играл «Там, где клён шумит над речной волной». Солистом был Алексей, немилосердно терзавший струны басухи.

Антон легко взял Киру за талию и, держа подальше от себя (прижиматься считалось неприлично!), повёл в медленном танце. Танцы тогда подразделялись на быстрые, медленные и вальс, который могли танцевать лишь немногие.

Кира, положив руки ему на плечи, посмотрела в глаза (очки она сняла заранее!). Парень вздрогнул и взгляд отвёл.

Через некоторое время интриганка задала неожиданный вопрос:

– Филин, а ты, правда, итальянский знаешь?

Тот удивился: об этом он не говорил никому, только родителям.

– Ну… как бы… немножко…

– Может, позанимаешься со мной? А то в консе всё равно учить придётся… Ну, чтоб хоть минимальное представление иметь!

– У меня самоучитель есть. Могу дать! – уклонился Антон.

Он слегка растерялся. Конечно, они с Киркой десять лет отсидели в одном классе, но, всё равно, личный контакт… такого опыта не имелось.

Танец кончился, и Антон разжал руки, чтобы удрать. Но ансамбль, нещадно гремя барабаном, завёл «Бэсса мэ, бэсса мэ муча!», и Кира притянула парня поближе.

– Ой, такая песня хорошая!

Пришлось снова положить руки на её талию.

Происходило что-то странное! Кира никогда раньше не вызывала в Антоне никаких чувств, но сейчас…

– Ладно, Мыш, я… это… объясню тебе, что к чему.

– Тогда, до понедельника? Придёшь ко мне в шесть?

– Я?! К тебе?! – смешался Антон.

– Ну, не я же к тебе!

Музыка замолкла, объявили перерыв. Больше они в тот вечер не танцевали, ни вместе, ни по отдельности, в смысле, с другими партнёрами, тем более что Кира присоединилась к ансамблю и спела по-итальянски песню «Дуо сольди». Антон разобрал несколько слов: … аккордеон и расстроенная скрипка… простая уличная песенка… песня за два сольдо… счастье за два сольдо… Надо же так разборчиво слова на слух выучить!

Когда Кира поклонилась, зал взорвался аплодисментами – песня была замечательная и ранее не слыханная! А Алексей поцеловал певицу в щёку. При всех! Антон, почему-то, испытал укол ревности.

Потом она пела ещё, каждый раз срывая овации и переворачивая душу Антону. Он ушел, не дождавшись окончания танцев.

Кира была разочарована, ибо надеялась, что Антон проводит её до дому.

Неожиданно предложил проводить Алексей, ранее на неё внимания не обращавший. Всю дорогу он рассуждал об ансамбле, о репертуаре, о том, что хорошо бы сколотиться в профессиональную группу.

– Да, только, как? Музыкалку только Колька закончил, все остальные – самоучки. Я узнавал в филармонии: чтобы зарегистрироваться официальной джаз-бандой, куча бумажек нужна и справка о музыкальном образовании для каждого… а инструменты и аппаратура кучу денег стоят, дороже Жигуля. Не играть же на самодельных гитарах, как нынче!

– Так, ты же в универ будешь поступать, на физмат! – удивилась Кира, – Ансамбль-то здесь причём?

– Ох, Мыш… И то хочется, и это… Вон, Битлы как развернулись! Весь мир покорили! А начинали по маленьким клубам…

Кира рассмеялась:

– Понятно, Гремин! Славы возжаждал!

– Ага… и славы тоже!

Антон лежал в постели, уставясь в потолок, и анализировал свои ощущения от контакта с Кирой. В голове вертелась строка из песни «А у нас во дворе…»:

– Ча-ча-ча… – сонно пробормотал парень вслух.

Десять лет девчонка мелькала перед глазами – и ничего! И вдруг – чего! Тёплая такая… руки нежные… Глаза… Надо будет рассмотреть их получше: что-то там, на дне, мерцало, как бы. Понюхал ладонь: надо же, пахнет Мышой! Нет, не Мышой, а Кирой…

До конца учебного года оставалось три недели. Май, необыкновенно тёплый и солнечный, бушевал вовсю, убеждая народ, что лето уже наступило. Дачники радостно потирали руки: зелень в огороде так и прёт! Дорога на озеро (грунтовая) была заполнена пешеходами, велосипедистами, мотоциклистами и автомобилистами. Озеро было довольно большое – километра два в диаметре, но мелкое, не глубже пяти метров. Соответственно, вода быстро прогрелась, и купальщики с радостным визгом бросались в волны, поднимаемые немногочисленными моторками. К сожалению, организованной зоны отдыха не имелось, только лодочная станция с дощатой хибарой. В ней же располагался медпункт. Но люди всё равно были довольны: пляж есть, можно загорать хоть на травке, хоть на песочке, дно ровное, без коряг, не илистое. А по нужде можно и в лес сбегать! Электронцы проводили на озере целые дни, ставя палатки и жаря шашлыки, при этом распивая, сами знаете, что, и распевая песни под гитару и гармошку.

В связи со всем вышеописанным учиться школьникам совершенно не хотелось. Как выразилась подруга Киры Валя Трегубова: «навалили в башку кучу чего попало, теперь поди, разбери, что нужное, а что нет!». Но надо было «повторять зады», готовиться к экзаменам, писать последние контрольные. Тем не менее, Антон и Кира каждый понедельник занимались итальянским языком. За две недели девушка освоила названия букв, числительные до сотни, а также спряжение глагола «быть». Занятия проходили на кухне. Перед началом Кирина мама Вера Степановна обязательно ставила на стол чай, плюшки и варенье, хотя Антон стеснялся и отнекивался, а потом тактично удалялась в гостиную, чтобы не мешать. Квартира была двухкомнатная, но большая. В меньшей комнате жила Кира, а в большей – родители.

До последнего звонка оставалась одна неделя, когда Антон предложил:

– А давай после уроков на озеро скатаем? Там и позанимаемся, а то всё время дома, да дома, а погода вон, какая отличная!

– Molto bene!* – улыбнулась Кира, уже расширившая свой словарный запас до сотни слов.

*Очень хорошо, – итал.

Переодевшись и оседлав велосипеды, они не спеша поехали по колеястой дороге. Миновав основное скопление отдыхающих, Антон свернул на широкую тропу, ведущую на север.

– Я на той стороне отличное место знаю! Пляжик уютный и народу никого нет.

На дальнем берегу и в самом деле не было никого. Обычно люди ленились пройти лишних четыре километра.

Пляжик и впрямь оказался очень уютным. Антон сноровисто сложил костёр:

– Я бутерброды прихватил с колбасой, будем жарить!

Кира поощрила его улыбкой. Отвернувшись друг от друга, они разделись, и Антон бросился в воду. Отплыв стилем «баттерфляй» (надо же повыпендриваться!) метров на тридцать, он обернулся: Кира всё ещё стояла на самой кромке пляжа, заворачивая косу в бублик на затылке.

– Эй! Ты чего не купаешься? – крикнул пловец.

– Да вода, как бы, холодновата… И плавать я не умею…

Антон изумился не на шутку:

– Что, совсем!?

– Ну-у… Чуть-чуть умею.

– Тогда плыви сюда!

Кира медленно вошла в воду по колено, затем по пояс, сделала ещё два шага… и исчезла!

Антон захлопал глазами: чего это она? Секунды медленно капали, но девушка на поверхности не появлялась! Заподозрив неладное, он рванулся к берегу.

Кира, собиравшаяся проплыть метров пять вдоль берега, вдруг потеряла под ногой дно и ушла под воду с головой. Мелькнула мысль: «Эх, волосы намокли!». И тут что-то впилось в ногу! Девушка попыталась всплыть, но таинственное нечто крепко удерживало её. В панике Кира забилась, затем ощупала ногу: колючая проволока, целый клубок, опуталась вокруг лодыжки! В глазах замерцали цветные пятна, потом потемнело. Воздуху! Воздуху!!! В груди жгло огнём, и она открыла рот, выпустив пузыри и впустив в лёгкие воду…

Увидев беспорядочно мельтешащие над водой руки, Антон нырнул. Оказалось не глубоко, меньше метра. Обхватив Киру подмышками, потянул на воздух. Но она, как пришитая, оставалась на месте! Что за дела? Нырнул снова. Ага, колючая проволока, блин! Попытался распутать, но воздуху не хватило. Нырнул снова, обдирая руки, освободил ногу. Возился долго, едва не нахлебался воды. Подхватил уже переставшее барахтаться тело и, кашляя, вынырнул на поверхность. Кое-как выволок Киру на песок, выплюнул воду, высморкался. Положил на спину. Она без сознания! Вспомнил приёмы оказания первой помощи при утоплении: «положить на колено животом и нажать на спину». Получилось, правда, со второй попытки. Девушка содрогнулась, и изо рта хлынула озёрная вода. Но дыхания всё ещё не было! Положив её на спину, зажал нос и, помедлив, сделал два глубоких выдоха в рот. Теперь массаж сердца! Сколько там нужно сделать нажатий? Он не помнил. Всё равно принялся давить на грудину. Пять раз… восемь… Дышать! Снова два выдоха, снова давить на грудину… Он повторял всё это снова и снова, жалобно всхлипывая и бормоча:

– Мыш! Не умирай, Мыш! Только не умирай! Пожалуйста!

Купальник сполз, и Антон впервые в жизни увидел обнажённую девичью грудь, но только подосадовал на свою неуклюжесть. Сердито поправил чашечку лифчика, смахнул пот со лба. Качать! Ещё качать!

Вдруг Кира сделала судорожный вдох, закашлялась и села. Её обильно вырвало на песок. Морщась, она открыла глаза. Антон таращился на неё, не в силах произнести ни слова.

– Ой, блин! Как больно-то! – сорванным голосом прошептала-прохрипела девушка, хватаясь за грудь.

– Щас, Мыш, я щас… перевяжу тебя! – подхватился Антон.

Нога от лодыжки до колена была изодрана в клочья, но крови было не так много. Кроме того, на лбу, через бровь на левую щёку, тянулась глубокая царапина. Порвав на полосы рубашку, парень кое-как замотал голень и лицо. Киру трясло. Огонь, нужен огонь, чтоб согрелась! Несколько спичек сломались одна за другой – дрожали руки. Осталось всего две (спички, конечно), а костёр не хотел разгораться. Что делать-то, люди? Схватил самоучитель, вырвал несколько страниц, сунул под ветки. Огонёк лизнул дрова, подумал… и разгорелся! Ура!

Они сидели у костра, впитывая его животворное тепло. Остатками рубашки Антон перевязал Кире руки, потом свои тоже.

– Спасибо, Филин… – криво улыбнулась жертва озера.

Тот возмутился:

– Ты что, Мыш, дура, что ли? За что?

– Сам дурак! За то…

Антон открыл бутылку тёпловатого лимонада «Дюшес», отпил сам и предложил Кире. Та неловко взяла бутылку и тоже отпила несколько глотков.

– Ну, Мыш, ты как? Легче?

– Легче… Только я вся в песке…

– Так, ополоснись!

– Ну, уж нет! Я теперь в воду ни ногой! – в ужасе затрясла головой Кира.

Пришлось поливать её из бутылки. Отмыли всё, кроме волос.

– Ты как, на велике-то сможешь?

Девушка кивнула, но, как только села на железного коня и взялась за руль, сморщилась:

– Нет… Очень грудь больно!

Пешком почти десяток километров идти? С кровоточащей ногой? Антон, подумав, предложил:

– Давай, я твой вéлик спрячу, а тебя на багажник посажу?

Так и сделали. Обхватить парня за талию оказалось не больно, не то, что за руль держаться. Антон оттолкнулся ногой и поехал (медленно!), стараясь выбирать участки поровнее, чтобы не трясло. Уже у самого дома Кира шепнула:

– Ты только не рассказывай никому, ладно?

Антон кивнул, на слова не было сил. Ещё бы, с грузом в гору почти пять километров! Семь потов сошло! Но сказать родителям, что случилось, конечно, пришлось. Кирин отец, кстати, тоже подполковник, но не танкист, а пэвэошник, раскочегарил свой «горбатый» Запорожець и, бормоча под нос незлые тихие слова, повёз ребят в приёмный покой медсанчасти, ибо поликлиника была уже закрыта. Там им обработали раны, ввели противостолбнячную сыворотку, а Кире ещё и сделали рентген грудной клетки. Оказалось, что у неё сломаны три ребра.

– Переусердствовал маленько молодой человек, – объяснил хирург, – А так – молоде-ец! Всё правильно сделал. Не у каждого, кстати, получается дыхание и сердце запустить! Мы девочку-то оставим для наблюдения. Мало ли, отёк лёгких может произойти, после утопления-то. Не дай бог, конечно. Опять же раны скверные, рваные… Антибиотики поколем.

Подполковник Мыш отвернулся и шумно высморкался в красный клетчатый носовой платок.

– Поехали домой, парень, – нетвёрдо выговорил он.

– А вéлик?

– У нас побудет, завтра заберёшь!

На звонок открыл встревоженный отец в трусах и майке.

– Одиннадцать ночи! Где шлялся, а?

Однако он тут же замолк, увидев забинтованные руки голого по пояс сына и Мыша за его плечом.

Кирин отец, давно знакомый с Филином (сколько раз за одной партой на родительских собраниях сидели!), смущённо откашлялся:

– Ты, это, Сидорыч, не серчай на него. Я сейчас всё объясню… Войти позволишь?

Поняв, что дело серьёзное, тот кивнул и посторонился.

Отцы прошли на кухню, а Антон к себе, ибо его шатало от усталости.

«Хорошо, что мамы дома нет!» – подумал он, стягивая портки под названием «Техасы»*

*штаны того же покроя, что и джинсы, но чёрные и без медных заклёпочек – прим. Автора

и кулем падая на кровать. Нина Петровна, фельдшер «Скорой Помощи», сегодня работала в ночную смену.

Отцы на кухне уселись за стол. Мыш поставил на стол поллитровку.

– Это с какой стати!? – выпучил глаза Филин, обычно по будним дням не употреблявший.

– За сына твоего, Антошу, надо выпить. Он мою Кирку спас…

Последовал рассказ о предательской озёрной яме и коварной колючей проволоке.

– … и оживил, представляешь? А потом домой припёр на багажнике, она сама ехать не могла…

– Во, история! – покрутил головой Петр Сидорович и, чокнувшись, выпил.

Анатолий Викторович тоже выпил. Закусили солёными помидорами. Стресс снялся!

– Теперь давай за Кирочку выпьем, – поднял тост хозяин, – Чтоб у ней всё было хорошо!

Выпили, закусили, на сей раз, домашним салом с чесночком. Потом выпили за жён (за каждую отдельно), потом Пётр Сидорович достал из холодильника вторую бутылку. Следующие тосты были серьёзные: за Партию, за армию… Размякнув, стали травить анекдоты.

– Во, слушай: один мужик ребёнка из проруби вытащил. На другой день звонок в дверь. Открывает – а там мамаша того ребёнка. Это вы, спрашивает, моего Коленьку из проруби вытащили? Мужик отвечает: ну я, а чо? А мамаша: чо, чо, через плечо! Шапочка где?

– Ну, дура! – пристукнул кулаком Филин, – Шапочку ей, надо же! Нет бы человеку душевное спасибо сказать, так она… Фу, меркантильность какая! Вот, я лучше тебе про ракетчиков расскажу. Комполка по утрянке вбегает в казарму и орёт: кто валенком в пульт кинулся? Все молчат. Он снова: кто валенком в пульт кинулся? Один солдатик отвечает: это я, из баловства… А полковник: вот и добаловался! Бельгия где?

– Это ваще с-служебный проступок, грязным валенком в пульт кидаться! – прокомментировал Мыш заплетающимся языком, – Из-за этого могут даже быть м-международные осложнения… А, эту… Бельгию… нашли потом?

Ёмкость опустела. Попытка добыть ещё одну у соседа не увенчалась успехом.

– Ночуй у меня, слушай, – гостеприимно предложил Филин, – Как ты поедешь в час ночи?

– Да тут всего-то два квартала!

– Не-е, опасно! Пьяный за рулём – потенциальный убивец!

Анатолий Викторович снял трубку и позвонил жене:

– Алё… как тебя… Зина! То-есть, Вера! Меня сегодня не жди, я с Филином… это… совещаюсь, вот! Здесь и заночую. … И не пьяный я вовсе! … Что-о!? А ну, р-равняйсь! Смир-рна-а! Отбой воздушной тревоги!