Читать книгу Освобождение бессмертия - Ильяс Доскалиевич Найманов, Ильяс Найманов - Страница 3

Лука мучился от голода. Уже неделя, как он пытался есть человеческую еду, но результат был неизменен. Его рвало, голод не спадал, и ему приходилось иссушать что-либо живое: мутанта, растение, населяющих почву микроорганизмов – все равно. Это случалось непроизвольно, когда он в какой-то момент переставал следить за собственным поведением. Тогда мучимый голодом организм действовал автоматически, и под ним расцветало черное пятно, уходящее глубоко в землю, уничтожающее все живое, что находилось в этой толще. Он пробовал есть человеческую еду, консервы, старый хлеб, водку, шоколад, которые в избытке валялись в тех местах, откуда они ранее забирали сталкеров, но его мутировавший организм не мог принять хоть что-либо из этого, поскольку его рвало даже от воды, если он пил ее больше чем одну пригоршни. Теперь он, лежа в поле недалеко от ухающих аномалий, в ночи под открытым небом Зоны, пытался успокоиться и уснуть, заставляя себя ощущать холод, ветер и дождь, стараясь вспомнить, как это – быть человеком. Со сном получалось крайне плохо, но в разы лучше, чем с другими человеческими аспектами. Он мог лежать, закрыв глаза, мог уноситься мыслями в прошлое, и, если он мог увидеть что-то светлое из далекого прошлого, пусть даже неясными отрывками, он считал это сном. Это было восхитительно настолько, что он вздрагивал при виде светлых лиц из прошлого, чьих имен не помнил. Но чаще было наоборот. Забвение приносило ему картины подземелий, в которых он блуждал десятки лет, темноту, холодный блеск артефактов, шипение аномалий, жгущий и разрушающий его суть голод и одиночество. Одиночество, безотрывно следящее за ним слепыми глазами стен, ощупывающее его прозрачными лапами аномалий, слушающее мертвыми тропами коридоров и черепами людей. И тогда он тоже вздрагивал и касался прямоугольника бумаги, ведущего его прочь от безумия и тьмы. Заветная фотография была бережно укутана в пластик и была его иконой. Он по-прежнему не мог смотреть на нее долго, боясь сломать себя отчаянием и болью о потерянном, боясь зайтись звериным воем и потерять рассудок, боясь, что его ребенок с фотографии вдруг увидит его, Луку Псараса, в этом жутком и демоническом обличье и… и испугается, заплачет, убежит и никогда уже не вернется к нему, даже в этих редких ярких и теплых воспоминаниях, от которых у него выступала слеза и которые он называл снами.

Как долго он еще будет скрываться здесь, в Зоне? Когда наберется сил, чтобы заявить о себе не как чудовище, а как человеке, действительно попавшем в беду и ищущем поддержки и помощи? Да, он с братьями уже выходил один раз практически на Большую землю, но они ушли обратно с людьми. С захваченными людьми, которых они выкрали и заразили, сделав одной общей… Мысли Псараса остановились, не сумев сформулировать то отвратительное и порабощающее свободу чувство, которое завладевает всеми названными братьями. Он мог только вспомнить вкус того слова, но не его звук. То чувство, когда все ранее ценное и святое перестает существовать, то чувство, когда бесконечный и нестерпимый голод торопит утолить себя, заставляя тело убивать, непроизвольно, без участия самого человека, но доставляя ему мерзкое наслаждение власти над чужой жизнью, лишая власти над жизнью собственной. Наверное, это можно назвать осквернением. Лука мысленно произнес это слово несколько раз, пытаясь прочувствовать глубину этого слова. Да, это слово подходило. Это слово, так же как и вирус, перекрашивало человека в раба чего-то другого, не свойственного ему при рождении, оставляя на нем неизгладимые печати и отметины, открывая однажды бездну, которая после прохождения по ней, становится домом, а человек – ее обитателем. Больше сотни людей он обратил в свою веру, из которой он смог выйти только чудом. Возможно, он все время искал это чувство свободы, пока бродил в застенках подземной лаборатории, и вот сейчас, благодаря какому-то смельчаку, отыскавшему часть его прошлого, его настоящей семьи, его ребенка, он смог различить и выделить себя на фоне безумного и пожирающего все Братства, которое он ранее возглавлял.

Лука не заметил, что лежит, открыв глаза, глядя в ночное небо. Сейчас, когда он покинул Братство, у него появилось время, чтобы думать и вспоминать, и это было хорошо. Он был рад, что объединенные силы сталкеров смогли выбить их с территории Ростка, что теперь Братство, скорее всего, не поднимет голову, оставив сталкеров в покое, и люди перестанут гибнуть.

Псарас помнил последние дни в лаборатории. Его мозг, в отличие от мозга других людей, зараженных этим вирусом, находился в темноте и одиночестве больше трех десятков лет, работал четче. Он мог думать о чем-то, кроме постоянно появляющихся симптомов голода, когда нужно срочно восполнить запасы жизненных сил, а затем, когда организм насыщался, страстно хотеть оставить свою частицу другому человеку, поделиться своей верой и скверной, заражавшей быстро и надежно. Но все-таки десятки лет, почти тридцать два года он жил в рабстве у вируса и под его невыносимой протекцией. Странно, почему он не умер. Он и сейчас всецело принадлежит этому вирусу, этому хозяину-паразиту, который кормит его и мучает голодом, который делает его нечувствительным к холоду, боли, но терзает его душу, спрятав память и сделав безобразным тело.

***

Овод Пустотелый вместе с братьями вот уже несколько суток днем и ночью следил за одним из восточных блокпостов. Места в Зоне им не осталось. Сталкеры показали, что могут дать сдачи так, что вышибут почти все зубы, после чего кусаться по-настоящему уже не хотелось. Теперь Овод видел один способ расширить Братство – распространить его на Большой земле. Но Большая земля огородилась минными полями, колючей проволокой, крупнокалиберными пулеметами и десятками солдат на блокпосту, кроме того, Овод несколько раз видел боевые вертолеты, которые стали патрулировать периметр в разы чаще, чем в то время, когда он был долговцем. Пробиться силой его десятки за периметр было невозможно, сработать хитростью, как это сделал однажды сошедший с ума Старший Брат, сейчас было рискованно. Оставалось только ждать момента и искать удобного случая. Овод уже выяснил время смены постов, приблизительное количество солдат, определил вооружение и огневые точки, испугав стадо кабанчиков и выгнав его туда.

По его расчетам выходило, что преодолевать первое оцепление нужно было ночью с трех до четырех утра. Несмотря на то, что солдаты не спали, их активность вроде курения, негромких разговоров и покашливаний снижалась. В это время ночная Зона скулила и выла охотниками Зоны: слепыми псами, снорками, кровососами, псевдособаками; ревела и крушила подлесок псевдогигантами, стрекотала и визжала кабанами и плотями, отстаивающими свое право на жизнь. Тогда обычный человек до жути боялся поднять голову из схрона или привлечь внимание мутантов, даже находясь за бетонным забором, минным полем под прикрытием пулеметов, друзей и товарищей.

Тут Овод был спокойнее. Возглавив Братство и не охотясь за людьми, чтобы не быть обнаруженным потенциальными карательными отрядами сталкеров, он сосредоточился на плане выхода из Зоны. Главная задача Братства была пробиться к слепому участку забора, занятому колючей проволокой, туда, где уже невозможен прямой прострел, только бросок гранаты, и оттуда душить одного за другим солдатов, расчищая себе путь к Большой земле. Овод помнил, что за первым оцеплением стоит второе, менее заряженное оружием и крупным калибром, но к тому времени, как они приблизятся к нему, в воздухе уже будут вертолеты, танки, и БМП будут уничтожать их с земли, а людей, по всей вероятности, они и не увидят, поскольку те будут работать по ним из минометов либо доставать из далеких гнезд вышек снайперов. Если до второй линии надо было дожить, то до первой дойти через минные поля и колючую проволоку, которая была вовсе не проволокой, а лентой, изготовленной специально для Зоны, не знала жалости и пощады, скручиваясь и наматываясь на все живое, что потревожит ее вынужденное фиксированное, но неустойчивое положение. Мины были не самым страшным препятствием. Они с братьями могли различать неравномерное расположение жизни в почве. Находящийся в земле камень и железо выделялись на общем фоне, если внимательно присмотреться, но мелкие растяжки, бумажные и пластиковые сигнальные пакеты было сложно выделить. Колючую проволоку можно было обезвредить болторезами, которые у них нашлись среди накопленного добра от предыдущих побед, а температуру тела снизить, чтобы меньше влиять на инфракрасные датчики. Для этого нужно будет идти наполовину голодными, но это не являлось сложностью, когда был важен вопрос незаметности. Далее нужно будет захватить транспорт, как можно скорее форсировать вторую полосу заграждения и раствориться на местности, если понадобится, закопавшись в грунт, пока их будут искать. Тут у Братства было серьезное преимущество: они могли прожить там, где не сможет выжить никто.

Овод неоднократно все обдумал заранее, и вот сейчас, идя в ночи и тумане в километре от бетонной линии забора, ждал внутреннего сигнала, когда их тела остынут достаточно, чтобы начать движение. Метров через двадцать начинались первые, пока еще редко посаженные мины и сигнальные устройства. Туман, возникающий в Зоне в любое время суток, клубясь и вращаясь, оседал на его пятнистом лице каплями росы, расселившись даже на роговице мелкими выпуклыми капельками, преломляя картину. Братья, безоружные и в легкой одежде, стояли позади Овода, молчаливые и готовые к действию, – ночь не являлась препятствием для их возможностей. Сейчас им не нужно было видеть что-либо, им нужно было чувствовать все и вся. Каждую пядь земли, каждое движение жизни на пределе их возможностей восприятия, мельчайший шум и шорох шагов. Наконец Овод почувствовал голод и вместе с тем стремительное падение температуры тела. Пора. Он встал и медленно, перекатывая с пятки на носок, ощупывая каждый клочок земли босой ногой на посторонние предметы, способные издать звук, двинулся в сторону блокпоста. За ним с отрывом в десять шагов пошел следующий, за ним с тем же отрывом другой. Прожектора начинали освещать только ближайшие метров двадцать к забору, а в наступившем тумане они скорее мешали солдатам наблюдать за темнотой, вывешивая яркие столбы света, не дающие никакой картины происходящего на земле за ними. Зона словно помогала зомби, этим мучителям территории, покинуть ее пределы. До забора было еще далеко. Светящийся жизнью, словно зимнее ночное небо, темно-синий с фиолетовыми проблесками фон земли показывал черные круги мин сначала редко, а потом все чаще возникающими на пути. Нити растяжек были невидимы, но непросвечиваемые одинаковые сгустки посторонних предметов, взрывпакетов в траве и почве показывали возможное расположение проволоки, которые Овод старательно перешагивал. Братья следовали за ним, видя, как его движения, так и вырисовывающуюся картину минного поля. Действуя тихо, медленно и без ошибок, зомби продвигались по минному полю. Колючая проволока, несколько раз преградившая путь идущему первым Оводу, перекусывалась со зловещим щелканьем болторезом и безвольно падала короткими отрезками на землю, освобождая путь.

Размытые туманом световые пятна прожекторов медленно приближались, маня близостью и пугая дистанционно управляемыми пулеметными гнездами, глазками камер и детекторов. Пройти мимо них было невозможно. В любом случае нужно было пройти под прожекторами, мимо сканирующих лучей детекторов движения и тепла, идти прямо на пулеметы и утопленные жерла огнеметов. Овод подал команду жестом руки, стоя в нескольких метрах от светового столба. Следующие за ним колонной зомби разошлись веером, встав параллельно забору на расстоянии пары метров друг от друга, чтобы по сигналу одновременно пересечь освещенную черту, за которой начнется праздник гремящего металла, ревущего огня и жадных невидимых рук зомби, тянущихся к одеялам жизни солдат. Овод пересчитал своих – вместе с ним десять. Это то, что осталось от более чем сотни членов Братства, но ничего, дело времени, и Братство снова засияет силой и мощью, зато теперь их будут тысячи, десятки и сотни тысяч. Он, Овод Пустотелый, принесет эту не веру, но знание на Большую землю.

Окрыленный этими мыслями он усмехнулся одним уголком рта и шагнул в световое пятно, стремительно сокращая расстояние пары десятков метров до бетонного забора.

***

Сидящий за экранами монитора дежурный, вместе со своим напарником, лениво откинувшись в кресле, наблюдал за пустыми камерами, в которые виден был только желтоватый из-за света прожекторов туман. Частицы тумана лениво шевелились движением воздуха, иногда летя вниз, иногда, подхваченные легким ветерком поднимались, заворачивая спирали, и снова опадали вниз. Взгляд солдата не выражал ничего – он с тем же успехом мог смотреть в стену. Это был профессиональный взгляд дежурного, сотни часов смотрящего в одни и те же мониторы, но никогда ничего не наблюдавшего в них.

– Саня? – окликнул он напарника, который увлеченно ковырялся в носу, отсутствующим взглядом глядя в стол перед собой.

– Че? – отозвался тот, не прерывая занятия.

– Я схожу отолью…

– Не положено, – разглядывая козюлю при свете настольной лампы, ответил Саня.

– Да иди ты… не положено ему.

С этими словами солдат отодвинул стул, встал и пошел в уборную, боязливо выглянув в коридор, опасаясь увидеть безжалостного сержанта по прозвищу Гоблин или старшего лейтенанта по кличке Выдра, названного так по той причине, что отодрать и выдрать он может кого угодно, даже Гоблина, если вверенные ему солдаты нарушают дисциплину или вообще хоть что-то, что может и не относиться к дисциплине. На счастье солдатика, никого в освещенном коридоре блокпоста с несколькими комнатами классов и кабинетами не было, и он, поскрипывая сапогами, двинулся в туалет. Сделав свое дело, он, воровато озираясь, пошел обратно в дежурку, где должен был дожидаться Санька, но, войдя в комнату, он увидел сидящего по стойке смирно в своем стуле Санька и развалившегося в его кресле сержанта Гоблина, чья лысая большая голова со шрамами от табуретов и дурацкая, зловещая широкая улыбка говорили в лучшем случае о нескольких нарядах с натиранием очка в сортирах.

– Ты что, рядовой Тушин, покинул пост? – спросил он, перестав улыбаться.

– Виноват, товарищ сержант. Живот прихватило что-то… – опустив голову, соврал Тушин, пытаясь всем своим видом показать глубину раскаяния, страх и понимание собственной ошибки. Впрочем, страх разыгрывать не пришлось, потому что страх перед Гоблином испытывал всякий прошедший учебку солдат.

– Ты что, питаешься тут, значит, чем-то отдельно от коллектива? – прищурился сержант.

– Никак нет, – вытянулся солдат, недоумевая, почему Гоблин сделал такой вывод.

– Так, а что же тебя в сортир несет, а других никого не несет, а? – повышая голос, спросил он. – Никак жрешь чего не по уставу? А? Сознавайся.

– Никак нет, – чистосердечно признался рядовой Тушин.

– Так, значит, это повара плохо готовят? – озлобился Гоблин, зная, как завернуть разговор. Поворачивая диалог таким образом, он мог довести проступок солдата до шикарных нарядов вне очереди или до гауптвахты по усмотрению.

– Никак…

– Так, значит, ты самовольно ушел, оставив своего товарища на посту? И далеко ты собирался? За водкой?

– Никак нет, – смиренно отвечал Тушин, проклиная себя за то, что дернулся в туалет.

– Или ты считаешь, что твой товарищ должен нести службу и за себя, и за тебя? То есть ты игнорируешь служебные обязанности? Дисциплину и порядок несения службы нашего поста?

Рядовой молчал, понимая, что его «никак нет» не влияют на вынесенный сержантом вердикт. Гоблин открыл было рот, чтобы сказать еще что-то страшное, но тут ерзающий на своем месте Санек осторожно подал голос.

– Товарищ сержант, разрешите обратиться, – робко сказал он, глядя на монитор и ряд замигавших красных лампочек.

Гоблин обернулся на него, сверкнув взглядом.

– Тут люди какие-то идут.

– Где? – выдохнул Гоблин, мгновенно развернувшись на стуле и вперившись в засвеченные туманом световые столбы, отображенные на экранах.

На экране виднелись силуэты людей, уже миновавших световое пятно прожектора и подходящих к забору, до которого оставалось с десяток метров. Сержант отвалил челюсть и через секунду сорвал защитную прозрачную крышку на большой блестящей красной кнопке и с силой ударил по ней, с открытым ртом наблюдая, как неизвестные безоружные люди двигаются прямо под камеры наблюдения. В то же мгновение затрещал звонок тревоги, коротко и агрессивно заухала сирена, поднимая на ноги солдат, офицеров и передавая сообщения по цепи о чрезвычайной ситуации. Тотчас в дежурке зазвонил телефон.

– Майор Князев, что у вас случилось?

– Сержант Нечаев. Чрезвычайная ситуация: неизвестные на минном поле, – вытаращив глаза, глядя уже в пустые экраны, ответил Гоблин.

– Ну так уничтожьте их, сержант!

– Есть уничтожить! Огонь! Огонь! – заорал он на дежурного, брызгая слюной.

Дежурный кивнул, сглотнув пересохшую слюну, и нажал на ряд кнопок на панели, активировав огнеметы и автоматические пулеметы. Экраны слегка задрожали, передавая вибрацию установленных недалеко от опоры камер орудий, и окрасились заревом огнеметных шлейфов, запоздало ударивших в темноту между забором и световым пятном. Одновременно послышался грохот пулеметов, крики всполошенных солдат. Дверь в дежурку открылась, и вошел старший офицер блокпоста, капитан Ранев Константин Николаевич в полной форме.

– Товарищ капитан! – заорал Гоблин, вытянувшись в струнку, одной рукой прижимая телефон к груди. – Неизвестные пересекают периметр. Мы открыли огонь.

Капитан протянул руку и взял трубку.

– Капитан Ранев, – доложил он, хмуро глядя на пустые экраны мониторов, показывающих горящую и дымящуюся пустую землю.

Стол пульта управления, на который сводились данные датчиков, кнопки включения и выключения пулеметов, приближения и управления камерами и другое, непрерывно мигал лампочками тревоги. Пулеметы продолжали стрекотать, расстреливая воздух, шаря в темноте по алгоритму, заданному по умолчанию программой. Капитан указал на кнопки управления пулеметов, жестом приказывая выключить бесполезный огонь по невидимому противнику. Очереди смолкли, создав напряженную тишину неизвестности.

– Пока пусто. Так точно. Выясним, товарищ полковник. Да, вертолеты нужны. Есть, – он повесил трубку, снял фуражку и погладил волосы. – Докладывайте сержант.

***

Им удалось миновать световые пятна и дойти до бетонного забора, у подножия которого крупными кольцами лежала растянутая упругая колючая лента, обещающая обездвижить любого, потревожившего его. Болторезов было всего два, а времени на разрушение этого препятствия совсем не много. Внезапно запоздало проснулась сирена и бессмысленно заголосили пулеметы, посылая смертельные плевки далеко за спину сквозь свет прожекторов, зажужжали и вспыхнули ревом пламени огнеметы, освещая, но не в силах дотянуться до зомби, передающих друг другу инструмент, чтобы расчистить место возле забора. Один из братьев, случайно оказавшихся напротив жерла огнемета, вспыхнул, но, упав на землю и перекатываясь, тушил себя землей, пока наконец жадное пламя, не получив поддержки для горения, не потухло. Военные не спешили появляться над головами. Их движение за стенами было очевидно для братьев. Они видели, как далекие и едва уловимые силуэты солдат становились ярче, просвечивая через окна корпуса, а затем начали приближаться к ограждению, собираясь занять свои посты. Это не входило в планы Овода. Солдаты не должны обнаружить их и начать бой с ними на неудобной для них дистанции, поэтому Овод, вытянув руку, начал хватать и тянуть на себя красные одеяла жизни, наполняясь силой и пьянея от восторга насыщения. Солдаты падали один за другим. Кто-то успевал вскрикнуть, кто-то нет.

Пулеметы и огнеметы прекратили бесполезный огонь. Братья, освещаемые горящей и дымящей за их спинами землей, подобно безмолвным, страшным человекообразным клещам, приросшим к забору, убивали солдат и кормились человеческими жизнями. Скоро у них уже не было возможности впитывать жизни, и они просто сдергивали красные прозрачные покрывала, заставляя людей терять сознание. Красные покрывала жизни, покачиваясь на толстых энергетических нитях, идущих от нескольких центров крепления на теле человека, медленно возвращались обратно к телу, но их обратный путь был очень долог. Скоро в пределах досягаемости не осталось ни одного способного передвигаться солдата. Зомби перерезали колючую проволоку, натянутую поверх бетонного забора, и перелезли через стену, оказавшись на внутренней стороне блокпоста. На земле в разных позах лежали солдаты, освещаемые электрическими фонарями. Кто-то высох и превратился в черную мумию, кто-то лежал ссохшимся стариком, лишенным жизненной силы, кто-то, посерев лицом и покрывшись паутиной морщин, был без сознания. Овод и братья коснулись языка и десен тех, кто вскоре придет в себя, передав им частицу Братства. Они вряд ли переживут перевоплощение, но если кто-то из них и сможет, то скоро они найдут его или он – их.

Один из братьев, бывший военный, метнулся в дежурную часть и спустя несколько минут вернулся с ключами от БТР-80. Зомби под записывающим взглядом видеокамер наблюдения согласованно двинулись к стоящему под навесом транспорту. А в воздухе уже был слышен рокот долетающей пары вертолетов Ми-28Н «Ночные охотники», летящих вдоль бетонной линии забора с южной стороны. БТР включил фары, рыкнул двигателем и рванул с места, разбив хлипкий для него шлагбаум с восьмиугольным знаком стоп, знаком радиации, знаком запрета телефона и фотоаппарата, стремительно покидая территорию, заваленную человеческими телами в сторону второй линии оцепления Зоны от Большой земли.

«Ночные охотники» настигли их через несколько минут, когда Братство было на полпути ко второй линии оцепления Зоны. Идя параллельным курсом в полусотне метров от него, они схватили прожекторами и системами ПТРК «Штурм-В» несущийся во весь ход БТР.

– Берег два, Берег два. Цель захвачена, – сухо доложил летчик.

– Понял тебя, Небо Один. Жди приказа, – ответили ему.

Не понятно, что делали штабные. То ли просматривали записи, то ли хотели уничтожить БТР на подходе ко второй линии, чтобы пехота могла в случае чего добить пулеметами из укрытия, но транспорт несся с максимально заявленной скоростью в восемьдесят километров час по асфальту, не открывая огонь и не сходя с дороги. Овод, сидящий рядом с водителем, прекрасно видел вертолет через открытые люки. Он демонстративно не стал расчехлять и поворачивать пулеметы, понимая, что его сила не в показе своей боеспособности, а в максимальном сокрытии своих возможностей, и, как только вертолет выровнялся и пошел параллельным курсом, готовый к пуску ракет, он приказал выключить двигатель и на нейтральной катить по шоссе, ожидая, что медленно останавливающаяся машина позволит выиграть время. До второй линии осталось всего пара километров.

– Берег Два, нарушитель заглушил двигатель, теряет скорость, – доложил летчик, держа палец на кнопке пуска радиоуправляемых самонаводящихся ракет. Голос штаба в шлемофоне цыкнул помехами и затих. – Не понял, Берег Два, повторите, – переспросил летчик ведущего борта.

– Подождем. Уничтожить успеем. Надо выяснить, кто это, – сообщили ему.

Тем временем БТР, несмотря на начальную значительную скорость, медленно останавливался, пока не затих совсем в полутора километрах от выдвинутых ему навстречу железных ежей. – Что видишь, Небо Один? – забеспокоился штаб.

– Транспорт остановился. Движений не наблюдается, – доложил летчик, зависая вместе со вторым вертолетом над транспортом во все еще ночном небе.

От поста второй линии выдвинулся точно такой же БТР-80 и два военных внедорожника с крупнокалиберными пулеметами на крышах. Выставив на крышу синие проблесковые маячки, они понеслись к вставшему посреди ночной дороги транспорту, вероятно, решившему сдаться. БТР заграждения встал в десятке метров перед угнанным БТР, а внедорожники, нырнув в неглубокий кювет, обошли коробочку сзади и встали позади нее в паре десятков метров.

Овод спокойно ждал. Противник сделал недопустимые ошибки, и теперь все его шаги вели к поражению. Нужно было только выяснить, все ли, кто хотел их остановить именно сейчас, собрались в зоне досягаемости братьев. Из внедорожника выскочили солдаты и рассредоточились, держа транспорт на прицеле.

– Небо Один, Небо Два, – очнулся голос из штаба, – при сопротивлении открывай огонь.

– Есть, – ответил пилот первого борт.

– Есть, – подтвердил директиву пилот второго борта.

Оба борта, качнув лонжеронами, заняли позиции справа и слева от угнанного БТР. Из внедорожника с трудом вышел офицер в тяжелом бронежилете «Вызов», держа мегафон в руках. Он отдалился от машин в сторону стоящего безмолвно бронетранспортера и приставил мегафон ко рту. Зомби уже успели пересчитать через тонкий металл количество человек, окруживших их, и были готовы сорвать их оболочки в любой момент по сигналу Старшего Брата. Вертолеты, застывшие в двадцати метрах, были первоочередными целями, за ними люди, находящиеся в БТР, преградившем дорогу, а дальше остальные военные, не имеющие, в отличие от сталкеров, никакой защиты от них.

– С вами говорит майор…

Он не смог закончить фразу. Сидящий за восьмимиллиметровой броней, не являющейся преградой для их возможностей, Овод кивнул. Вертолеты, потеряв управление, завалились на бок и, ломая лопасти о землю, рухнули вниз, продолжая работать двигателями. Солдаты и офицер, дрогнув телом, сгорбились и, уронив оружие, без сил опустились на землю, с тихим выдохом уходя в забытье. Зомби уже не могли впитывать энергию, поэтому все люди останутся живыми и практически здоровыми до поры до времени. Задние двери БТР распахнулись, и в темноте, разбиваемой теперь только фарами колесной техники, появились люди с пятнами на лице, кажущимися черными кляксами. Не теряя времени, они пересели на внедорожники и, не выключая синих проблесковых маячков, поехали в сторону блокпоста, второй линии с бегающими солдатами и занимающими свои места в гнездах низких, коренастых вышек пулеметчиками.

Два джипа с неизвестными были встречены яростным огнем блокпоста. Но на этот раз и братья открыли огонь из крупнокалиберных пулеметов по двинувшимся закрывать отодвинутые ранее противотанковые ежи солдатам, не дав им закончить начатое. Встречные пули пробивали капот, стекла и строчащих из пулеметов зомби, но не могли остановить транспорт. У одного из джипов загорелось масло, но он продолжал нестись на открытую лазейку к Большой земле, окутывая черным облаком стреляющего из пулемета мертвеца. Попадания становились все чаще и чаще, но машины, потерявшие из разбитого блока и масло, и охлаждающую жидкость, без фар летели, как чудовищные адские колесницы войны, безостановочно стреляя из пулемета, вспышки выстрелов которого едва пробивались через смрадный дым. Через короткое время дымящиеся внедорожники с бьющимися в последних механических судорогах моторами влетели на территорию блокпоста, врезавшись в выставленные им навстречу уже на территории блокпоста ежи. Из машин выскочили черные от копоти и в разорванных одеждах зомби с пробитыми, как решето, грудными клетками, вспученными попаданиями головами и изуродованными лицами, от вида которых в жилах стыла кровь. Но с каждым падающим на вышке или за укрытием солдатом их раны затягивались, движения становились легче и уверенней, они подбирали автоматы, лежавшие возле превратившихся в мумий солдат, и двигались в сторону казарм и штаба, нащупывая что-то своими конечностями, иногда резко поворачивая головы в сторону видимых только им силуэтов людей за стенами и укрытиями. Через несколько минут блокпост затих. Только в комнате связи истерично запрашивал помощи дежурный.

Овод резким взмахом руки остановил следующих за ним братьев и двинулся в сторону комнаты связи. Распахнув ударом ноги деревянную дверь, он вошел в хорошо освещенное помещение, где за пультом сидел перепуганный младший лейтенант. Комната пять на три метра наполовину была занята огромным пультом со множеством экранов, показывающих как территорию этого блокпоста, так и территорию пройденного зомби блокпоста первой линии. Всюду на экранах виднелись хаотично лежащие безвольные фигуры, черные куклы истощенных смертью солдат, не приходящие в сознание, едва дышащие старики и закатившие глаза постаревшие бойцы, которым по документам было чуть больше двадцати лет. Лейтенант, расширив глаза, уронил трубку и коротко задышал, глядя на выпотрошенного и покрытого крупными коричневыми пятнами зомби, с чудовищной улыбкой смотрящего на него. Овод кивнул рядом стоящему брату по прозвищу Дик, которое он носил еще до вступления в Братство.

– Добро пожаловать в Братство, – сказал Дик.

Овод сделал шаг и вдавил палец сквозь губы, коснувшись слизистой десен офицера, как будто не заметившего этого движения, продолжавшего в ужасе смотреть на стоящего перед ним. Зомби усмехнулся, развернулся и вышел из комнаты. За ним вышли и остальные. Не веря в произошедшее, дежурный еще несколько минут сидел не шевелясь, пока не понял, что две лежавшие на своих местах трубки разрываются звонком. Подняв трубку, он несколько секунд слушал говорящего, потом, сглотнув слюну, хрипло произнес:

– Младший лейтенант Салугин на связи. Я не знаю, кто это был, – он посмотрел на экраны видеонаблюдения, которые показывали, как два джипа из гаража выезжают с территории блокпоста в сторону. – Они выезжают по трассе на Иванково, – сказал он, расстегивая верхнюю пуговицу кителя.

По всему телу у него выступил холодный пот, глаза заслезились, а сердце, словно раненая птица, забилось неглубокими и неравными промежутками.

– Вас понял, собрать личный состав и преследовать, – сказал он.

Не понимая, что с ним происходит, он встал, хватаясь за стол от пошатнувшейся вдруг земли и предательски дрогнувших ног, сделал несколько шагов по направлению к двери и сел на пол от неожиданно накатившей слабости. Выдохнув и помотав головой, он собрался и встал. Держась за стенку, он вышел из дежурной комнаты и пошел на выход из здания. Странная слабость, не похожая ни на что другое, заставила сесть на крыльцо. Хватая воздух ртом, он оглядывал лежащих без сознания и мертвых боевых товарищей. Уже не имея сил встать, он на четвереньках пополз к ближайшему, который, как ему показалось, издал какой-то звук. С трудом добравшись до него, он заглянул ему в лицо, но вместо знакомого старшины увидел пересеченное морщинами стариковское лицо. Вскрикнув от ужаса, младший лейтенант отпрянул, встал, чтобы бежать, и даже сделал несколько шагов, но тут же рухнул, потеряв сознание.

Над ним в летней августовской ночи беззаботно шумели листвой тополя. Теплая ночь слепыми пальцами ветра водила по опустевшему блокпосту, нагоняя вместе с влагой тучи, несущие обычный ночной дождь для Большой земли, которая никогда не слышала воя слепых псов и кровососов, вкрадчивых дыханий аномалий и тяжелой поступи псевдогиганта. Но лучше бы Зона вышла из своих проволочных берегов и бетонной окантовки на Большую землю, чем то, что однажды породил гений человека.