Читать книгу Ангел Маргариты - Инесса Рэй Индиго - Страница 2

Для меня время остановилось. Всё. Я лежу на маминой груди. В ней больше нет тепла и биения жизни, но я всё это чувствую. Я буду чувствовать это всегда. Ведь я не продолжение, а неотъемлемая часть. Живущим лишь телами не понять. Они рассекали чужие родные души и судьбы так долго, травили всеми возможными способами, а сейчас с нескрываемой радостью констатировали смерть и пошли прочь. Их коллеги, извозчики Харона, как водится в России, не спешат на вызов в одну из питерских квартир и дают скорбящим последнюю поблажку.

В голове всё гудит и плывёт, глаза плотно закрыты. Не могу выпустить мамину холодную руку. Наверно так ощущает себя один раненый зверь, сторожа бездыханное тело второго, своего дорогого близкого. Я много раз видела эти душераздирающие записи в интернете. Последний месяц неравной борьбы со смертью и фашистской сектой, поставившей на недобитых жертвах крест, были как в бреду невыносимо тяжкими. Тонны лекарств и снотворное, чтобы мама не слышала ремонтную истерию психов за стенами, а сама дремала рядом и всё прислушивалась к дыханию в страхе. Только сейчас последние часы около мамы я чувствую, как ей стало легко. Витая над нами её душа размышляет, сколько было отмерено Богом и сколько её лет отсекли фанатичные злыдни, решившие, что у потенциально подопытных не должно быть любящей матери. Как никогда не было у них.

– Доченька… Не плачь… Храни вас Господь Бог. – незримо шепчет свободная душа, больше не разрывающаяся от ежедневной боли и обиды за всеобщую слабость и трусость перед преступной системой.

Только мне не стало легче, время оглушительно простояло на месте первый час и вдруг покатилось назад в воспоминания.

– Девочка моя, – прорвался папин голос из давящей толщи небытия, – Пойдём на кухню. Кофе хочешь?

А я не могу вырваться, не могу продолжать этот как на зло солнечный день, как всегда, как малодушные предатели, разбежавшиеся на заработки денег.

– Слышишь меня? Сейчас уже придут. Пойди водички попей. – неуверенно продолжил отец, всё это время обзванивавший соответствующие городские службы и своё начальство, чтобы вошли в положение на сегодняшний трагичный день. Знаю, он не предал, как другие, но не решается вернуться к нам в комнату, где бились последние секунды любви, где мама, задыхавшаяся от острой сердечной недостаточности в моих руках, теперь глядит в пустоту лазурными глазами.

– Ничего больше не надо…

– А?

– Я останусь. – грубо отвечаю я каким-то чужим голосом, как спросонья, и продолжаю бессмысленно согревать самого любимого человека, давшего мне эту жизнь и самое счастливое беззаботное детство на фоне семейных бед и государственных кризисов.

Там в прошлом хочется, отложив на память лучшие волшебные моменты, в первую очередь откопать корень зла. Почему посторонние нам фанатики так радовались тяжелой болезни, обломам, долгам и ранам? Почему так преданно уничтожали нас эти психопаты, под которыми спецслужбы всего города и не только? Что им сделала мама, я? Откуда столько слепой дикой ненависти к матерям, их детям, женскому началу, к порядочности и наивной доброте? Зачем кто-то выращивал и возносил чудовищ, идущих по людским трупам к трону с баблом, смеющихся над мучительной смертью чужой матери со святым сердцем?

В голове вдруг выстрелом громыхнула входная дверь – пришли могильщики, навсегда выносящие тела умерших из дома. Это всё. Последние мгновения и ледяной панический страх перед расставанием и предстоящей пропастью прошиб моё тело. Не помня себя, поспешила прочь из комнаты.

Свежий и согретый ясным солнцем воздух приводит в себя лучше нашатыря. Сижу на залитом светом полу на балконе, а за спиной орудуют люди, из которых можно делать гвозди для забивания в гроб. Не слышу ничего, шум моря усилился в ушах, боль стиснутых рыданий в груди и головокружение. Когда абсолютно все ушли, я уверенно встаю, но всё плывёт перед глазами. Крепко сжимаю мамин синий амулет, что я дарила и наивно заряжала. Он был зачем-то снят с мамочки железными дровосеками вместе с её православным крестиком. Слуги Харона хлопнули дверью и мой подавленный отец отправился бегать по больницам, моргам, крематориям и прочим инстанциям, чтобы собрать нужные гербовые бумажки, без которых у нас в стране нельзя сдохнуть официально.

Будний солнечный день, на календаре 17 мая – день смерти мамы, совпал с церковным праздником Вознесения. По-прежнему не верится. Трезвое осознание себя и реальности будто отключилось. Почему-то мы с мамой думали, что это случится под покровом ночи и после не будет ничего: ни боли, ни слёз, ни жестоко злорадствующих свидетелей, ни падальщиков над трупами. Словно просто фильм закончится и погаснет картинка с нами, не оставив от нас ненужных миру следов. Я считала, что таким святым мученикам, какой сделала мою маму жизнь, ангелы должны даровать гуманную смерть во сне. Но нет. Никогда не забуду этих жутких минут маминых последних мук у меня на руках и истеричных звонков в Скорую помощь. С малодушным невмешательством защитников и врачей-реаниматологов, во мне угасла последняя надежда, что когда-нибудь кто-то неравнодушный разберётся по факту смертей, организованных сектантским преступником по кличке «Том-гном» с его верной сектой, что распоряжался сегодняшними издевками из логова в соседней новостройки.

Оставив тягучие мысли, я решаю зайти с балкона обратно в комнату, но увидев смятую пустую кровать и тот ковёр, на котором татарский реаниматолог Ренат усмехался над обнажённым истощённым телом мамы и ругал меня за эгоистичное нежелание дать измученной болезнью маме умереть, меня вновь сильно качает. Равновесие потеряно и меня бросает в самый проём распахнутого окна, где за реющими на ветру шторами мелькает наш кот. Чуть липкие похолодевшие ладони, уцепившись за створки окна, скользят и слабнут.

Город внизу роится утренней суетой, как улей. Но всё логово по соседству с загадочным названием «Доктор-лазер» в этот исторический момент следит за чужими окнами, затаив дыхание.

– Гляньте, там ваша дура в окне! Шмякнется! Снимай!!!

– Где?! А! Точно!

– Ни фига себе! Ща камеру включу!

– Ого! Неужели всё, как ты говорил?! – обратился услужливый козлетон к своему коротконогому лазерному наполеону.

– Ага, щас. – с томным презрением промямлил тот, кто не имел ни своего имени, ни рода, ни грамма души и жизни в своём мертвенном лабораторном нутре, лишь сменяющиеся клички, любимая из которых в честь того одноимённого замшелого городишки Приморского края, где товарищ Артём Сергеев век назад устанавливал красную революционную власть выгребал подземный жар рабскими руками. Его пробирочный клоп, не дрогнув ни единым мускулом за неимением оных, глядя на соседнюю девятиэтажку, с присущим маньякам тихим злом умозаключил: – Ничего такого… Сейчас она только жопу покажет всем, припозорится, как всегда. И залезет обратно жалобы на нас катать, овца… Нам мамашкой её пора заняться. Ану отошли от окон!

Мои бессильные разжимаются пальцы и в страхе гаснут глаза. Электротоком мчатся секунды, как вечность, и я лечу спиной в пропасть, не глядя вниз. Так стремительно и тяжело, словно не тонкая девушка, а мешок с камнями. Видимо из-за большой высоты. Всё перед глазами смешивается потоком ветра, ужаса, а затем листьев и хлёсткими ветками расцветающих кустов. Но совсем-совсем не больно. Лишь полное ощущение прикосновения надёжных рук к моей шее и затылку, как в младенчестве, маминого шёпота и последнего поцелую в голову.

Считанные секунды водоворотом. Только заезженного киностереотипа мало для того, чтобы прогнать перед глазами всю особенную жизнь. Две неразделимые жизни, между которыми пропасть глубиной с девятиэтажку.

Замедлим намеренно секунды полёта вниз, чтобы найти не надуманные улики многочисленных и многоступенчатых преступлений одного преступного сообщества с историческими корнями против материнского начала. Когда женщина считается безликим и бездушным материалом для экспериментов, когда против хрупкой доброй девочки, которая только с виду уже выросла или даже родила вторую такую же, воюет армия безродных подонков, называя эту патологическую травлю своей системой.

Зима 1970 года

– Маргоша, ты чего? Это не дверь, это диван. – усмехнулась артёмовская школьница с хитрыми раскосыми глазами, глядя сверху вниз на вторую восьмиклассницу, затравленную неожиданной западнёй до такой степени, что стала в потёмках биться под большой диван в надежде спрятаться там от неминуемой расправы. Светловолосая и голубоглазая, как кукла, пятнадцатилетняя девушка была растрёпана и полураздета. На покрасневшем лице паника и страх. От цинизма предательницы, беззаботно восседавшей на чужом диване дома преступников, в глазах девчонки прояснилось. Она поднялась на ноги и вперила в одноклассницу яростный взгляд:

– Все двери закрыты на замок, окна заколочены! Ты чего сидишь, дура! Твою Тоньку там мучают! Что ты молчишь?! – закричала она, махнув за спину, где из спальни доносились слабеющие стоны, визги и пьяные вопли спорящих парней, удивительно ловко для советской периферии заманивших трёх школьниц в свой дом на вечеринку. Самая старшая и глупая из них, уже впадающая в полуобморочное забытьё, так и не увидела заблестевшего перед своим носиком поперёк вечеринки кольца с дорогим камнем. И теперь ещё один ублюдок, недавно вернувшийся из армии, носился по всему частному дому за светленькой девочкой Марго с тем же кольцом в левой руке и с острым ножом в правой.

– И что теперь? – безразлично ответила раскосая одноклассница Лена, кушая виноградинки, одну за другой. Непримиримая и гордая Ритка снова вспыхнула щеками от презрения к неожиданно разоблачившейся сущности лучшей подружки, но сразу же похолодела, вспомнив, что за время этой кошмарной охоты в запертом доме к Ленке никто не смел и прикоснуться – широкоплечий старший брат, уже завоевавший популярность среди девок, называемых почему-то «лебедями», и авторитет на весь городок со странным названием Артём. – Что я сделаю, если Тонька сама в спальню попёрлась.

– Ты сволочь! – вскипела Марго, нервно обернувшись, пока единственный не занятый Тонькой ублюдок отлучился по нужде. – Сговорилась что ли?! Это ведь твоя идея была, пойти с ними! Открой мне двери!!!

– Больная что ли?! У меня нет ключей. – крикнула с улыбкой Ленка, подчёркивая свою коварную раскосость. Более паршивой морды Марго среди окружения ещё не видела, и тем более никогда не замечала этой двуличной мерзости в подружке, что стала почти сестрой в трудный период школьной травли и фактического изгнания скандалами из родного дома. – Что ты так паникуешь? Ты же просто ему нравишься. Ты похожа на его девушку, которая не дождалась его из армии…

– Кому?! У него ножик! Он сказал, что зарежет, если я… А ты? Ты почему им не нравишься так? Из-за брата? Скажи им! Про него скажи! Открой двери! Помоги!

– Да успокойся ты, – снова не дрогнула молодая, но насквозь гнилая девочка из полной хорошей семьи, явно замыслившая или исполняющая не по годам гнусный план, – Ты что не хочешь парня, не хочешь колечко? Не хочешь быть «лебедью»?

Марго наверняка влепила бы в тот момент предательнице отрезвляющую пощёчину, если бы её руку не заломили. Вернулся чуть опьянённый ублюдок и, не забывая про ножик, потащил девочку во вторую свободную комнату. Ленка безразлично смотрела вслед, отставив виноград и взявшись за шоколадки. А Рита всё равно не сдавалась, вспомнила верный приём, показанный мамой бить каблуком чётко в ценное мужское место, и шарахнула изо всех сил насильнику, уворачиваясь от ножа.

– Ах ты су… – зашипел от боли он и девочка стремительно помчалась на веранду. Как могла заперлась там снаружи, судорожно нащупав засов. Затем огляделась вокруг – застеклённая мелким деревянным витражом веранда с грудой хлама и запертой на замок входной дверью. Гениальное решение подсказал инстинкт самосохранения.

Под хрупкими плечиками и спиной уже бился жлоб и кто-то второй, пришедший ему на помощь. Они орали, матерились и хлипкий дом уже ходил ходуном. Если дом не выпустит, значит так развалится. Марго крепко подперла вышибаемую дверь и упёрлась во всю ширь длинными только оформляющимися ногами в витраж узковатого коридора. Собрала все свои силы и волю в кулак, и принялась сдерживать атаку до конца. Пьяные преступники периодически уставали, кто-то вообще заснул, предательница всё уговаривала открыть дверь, поздновато вспомнив, что пора домой к родителям.

Когда за окном стало светать и затёкших ног девушка уже не чувствовала, ослабшая осада вновь усилилась. И явно с двойной силой начала выбиваться дверь. Слышно было, что дальше один из срочников начал драться с кем-то из бывших подельников, потому что ошалевший главарь намеревался убить непослушную беглянку и успел порезать второго, упустившего добычу. Соблазнитель Тоньки был самый крупный, отоспавшийся, потому стал биться, как вол, и уже через пять минут дверь, а с нею и лёгкая, но удивительно сильная девочка вместе с выломанным витражом вылетели на улицу. Посадку относительно смягчили зимние сугробы. Кубарем следом вылетели малолетние бандиты, но, от ярости забыв про пленниц, начали яростно бороться между собой. В одном из них проснулся вчерашний защитник отечества, он стал щитом и стеной для битья, чтобы девчонки под шумок разбежались. В разные стороны.

Одной из них предстояло быть застреленной неизвестными в молодом ещё возрасте на автозаправке того самого города Артёма, а второй бегать дальше втёмную по замкнутому кругу в поисках выхода.