Читать книгу Ангел Маргариты - Инесса Рэй Индиго - Страница 4

– Инга… – послышался самый любимый голос из окна, из которого дул тёплый сияющий ветерок.

– Мама? – откликнулась мгновенно, но не понимая, куда смотреть и где искать родное лицо.

– Мамочка! Ты здесь, ты жива?

Не прозвучало ответа, но было радостное ощущение, что всё как раньше, без чувства безвозвратной утраты, краха и вины. Незримо мама взяла за руку и мы взлетели, как облака, словно были с ними единой материей. Сверху Питер смотрелся, как шкатулка с мистическим наполнением. И было нестрашно парить. Мы были невесомы. И это был сон.

– Я рядом, но так будет недолго… Нас скоро разлучат… Живи, но будь осторожна…

– Кто? Кто разлучит, мама? – я запаниковала, когда прекрасный мамин образ ангела стал быстро развеиваться в сизом небе и кричала с трудом, словно через заклеенный скотчем рот.

– Те, которые меня отравили… – прозвучало беззвучно по воздуху, и я от такой неожиданной версии даже во сне вспыхнула удивлением, ведь татарский фельдшер Неотложки не увидел ничего странного в смертельном сердечном приступе у больной термальной стадии, – Они не люди… Ими правит нечисть… Они боятся, что я всё про них расскажу и люди поверят тебе. Потому скоро меня заберут… И будут гнать от тебя, губить меня дальше… Я угасну, но всегда буду рядом… Прости, я тебя очень любила…

Тут сияющая ночь действительно погасла, будто всё вокруг выключили и я зависла на мгновение в скорби и одиноком небе. Это длилось секунду, а в следующую я уже стремительно полетела вниз на землю, как наяву днём ранее. Только не в Питере. Возникло чувство, что это годами ранее, я лечу вниз на асфальт мимо десятка окон запутанной новостройки Лесного квартала Владивостока, а сидящие неподалёку в минивэне невзрачные люди радуются этому, как победе своей команды в матче века. Они в самом деле делали ставки на мою смерть и наперебой хотели её понаблюдать.

Крайний ужас охватил в последний момент и на стыке миров я, сильно дёрнувшись во сне, проснулась. Огляделась в растерянности – ничего не разобрать. Где я нахожусь? Который час? Не то поздняя ночь, не то очень ранее утро. Множество кроватей, окна с заблаговременно снятым рычагом плотно закрыты. Напротив кашлянула лежащая старушка, ей вторила вторая и эта перекличка вернула меня в реальность. Я в палате отделения нейрохирургии, где врачами было решено наблюдать мою кататравму. Потому что лечить тут было ровным счётом нечего, по утру после падения с девятого этажа у меня даже голова не кружилась. Остальное – до свадьбы заживёт.

Дверь палаты на пять человек в самом конце коридора всё время оставалась открытой, ведь было тихо. Строго соблюдался режим. Но после тревожного пробуждения посреди ночи и за дверью послышалось возбуждение. Кто-то переговаривался, переходил из палаты в палату. Медсёстры что ли? Больничный свет вдруг обрисовал в дверном проёме худощавую, но довольно натренированную фигуру с профессиональной поступью бойца. В сердце ёкнуло, я обратно закуталась в простынь. Но в другую секунду сообразила, что это единственная не престарелая фигура в палате – та самая женщина, короткая стрижка которой роднила с киношной «солдатом Джейн». На часах было четыре часа утра. Она вернулась на кровать, преграждавшую путь ко мне от двери, и я стала вновь погружаться в вязкие мрачные мысли.

Куда она ходила? Туалет у нас в палате и перед сном, наступившим только благодаря снотворному, предложенному медсестрой, я в последний раз звонила оттуда домой, предупреждая, что вероятно утром меня нужно будет встретить. Объяснения не потребовались, на фоне моего уставшего голоса звучали пьяные крики баб с фингалами из того же социального дна. Они ещё долго ругались со старшей медсестрой по поводу неких моих понтов и неожиданному переводу меня из их палаты в другую. Меня так «тепло» встретили в первой палате, которую обкуривали в два ствола, что пришлось, собрав крохи сил и воли, со скандалом искать себе другое место на отделении. К счастью, оно нашлось в последней палате, но стало ясно, что я ошиблась с выбором реабилитационного центра и придётся утром возвращаться в квартиру, где тоже было невыносимо находиться.

Вообще, страшные фингалы, целые соцветия фиолетовых гематом, я по утру увидела и у прочих обитателей новой палаты. Это были добропорядочные бабульки, всего лишь упавшие, кто с библиотечной лестницы, кто споткнувшись из-за домашнего животного, но на меня они смотрели с удивлением и лёгкой завистью. Далеко не высота собственного роста, а у меня ни одного синяка на лице, лишь на правой щеке после умывания, осталась ссадина. Более крупные, хищные полосы с синяками не смывались с талии и ног, но были скрыты под розовой пижамой и футболкой. Разукрашенные, как для хэллоуина несчастные старушки были уже древние, глухие или слабовато соображающие, потому культурное изумление моей живучести выражала лишь третья из них, что была по-младше. Уроженка близкого мне Сахалина ласково выражала сочувствие, как это сделала бы моя родная бабушка, которой я ни о чём так и не рассказала, пощадив. А солдат Джейн была по-военному сдержана и лаконично, но как-то ей удалось меня разговорить.

Она оказалась Кирой, и осторожно, слово за слово, то про солнце, на редкость яркое и тёплое для майского утра в Питере, то про удивительную палитру людских гематом и мазей от них, мы начали беседовать. Для самой себя я этого не ожидала, представляя всегда, что не наступит для меня белого дня, когда мамы не станет. Я с горьким комом в горле неспешно, на рефлексе, привела себя в порядок, осмыслила весь вчерашний апокалипсис, глядя на часть Невского района в светающем окне. На часах не было и восьми утра, но пациенты с черепно-мозговыми травмами и защемлениями нервов вынужденно бодрствовали и общались.

Кира не лезла под кожу с моим болезненным нервом, задавая деликатные, но мужские вопросы. Всё больше слушала. Наверно это и расположило. А может ещё то, что у неё были очень похожие на мамины голубые глаза кошачьей формы, и твёрдый взгляд. Эти вдумчивые глаза повидали многое, но за ними ощущалась своя воля. Я не искала похожих намеренно, в моей истории не может быть замены. В первое время от всех чужих я просто отворачивалась и уходила, не хотела изливать плачущую душу посторонним, просить понимания, если были не готовы помочь. Ни в коем случае нельзя было показывать слёзы и тем более впадать в истерику, лишь бы не перевели в психиатрию. Это и без того все три дня нависало Дамокловым мечом глупого решения остаться в больнице у врагов, по вине которых выпала из окна.

– Всё равно, не могу представить, – лёжа на своей подушке и глядя на меня, низким голосом говорила соседка по больничной койки, – Прямо с балкона девятого упала? Вниз на землю и осталась жива?

Я уже утомлённо усмехнулась, опустила и тут же подняла глаза с закрытой на замок правдой. Похоже здесь мне предстояло ещё долго слышать в свой адрес восхищения или скепсис, но гордиться тут было нечем, лишь сожалеть:

– Да, прям из такого балкона. Видите…

– Можно на «ты», я ведь не вдвое старше и без галстука.

– Ну да. Так вот, – продолжила я, показывая в окне на многоэтажный дом-корабль по проспекту Солидарности, – Видишь, те дома? У нас точно такой же, типовой на Подвойского. Мы на последнем живём. А котик наш, Фунтик, всё в паркуре на балконе совершенствуется, цепляясь за шторки. Его ветром за борт выдуло на шторе. Надо было спасать. Либо я, либо он.

– Уф-ф, Боже ж мой, – явственно всё представив, с холодком на коже посочувствовала при этом довольно мужественная на вид соседка, занимавшаяся каким-то загадочным ремесленным трудом с садовыми посадками, – Да лучше бы котяра, у них же девять жизней.

– Иногда и побольше. – задумавшись на мгновение, подметила я. И Кира красноречиво промолчала, перехватив мой взгляд, будто зная обо мне гораздо больше.

– Та-а-к! Утро доброе, пациенты! – нараспев поприветствовала нас неожиданно вошедшая врач-физиолог. Девушка в сиреневом докторском халате сразу глянула на меня в дальнем углу палаты у окна, – К нам тут «женщина-кошка» поступила, которая после падения с безумной высоты не разбилась? Милентьева? Девушка, вы?

– Ага. – кивнула я, поняв по бодрому голосу молодой докторицы, что осмотры с оттенком цветного шоу сегодня продолжатся.

– Хорошо. Значит, ручки, коленки показываем, ротик открываем, – деловито взялась за меня физиолог, но быстро поняла, что делать ей здесь нечего, – Чудеса в решетях! Даже пальцы и ступни не сбиты, рефлексы работают, цвет языка и кожи нормальный. Эти царапинки и синяки быстро заживут, как на кошке, мазью гепариновой помажьте. Больше не падайте, выздоравливайте!

На этих словах молодая врачиха жизнерадостно отчалила из палаты с чудом и жуткими бабушками и на её место пришёл столь же молодой доктор Контия, Гамлет Шотаевич. Я скептично охарактеризовала его, как интерна, вроде Глеба Романенко, шёпотом сплетничая с Кирой, но была довольна его поверхностностью. Разукрашенные гематомами старушки, как брошенные дети, потянулись к нему за помощью с вопросами о капельнице и лекарствах, которыми их вторую неделю на отделении никто особо не балует. Ловко отмахнувшись от надоедливой старости, жгучий брюнет поспешил в молодую часть палаты к новенькой. Надо же было принять и справиться о состоянии. Ничего личного. Быстро глянув на меня, словно ошпарившись, краем уха Гамлет выслушал неправдоподобную преамбулу, велел посетить окулиста этажом ниже и скрылся с глаз решать вечный для русских врачей вопрос: «быть или не быть». В итоге, принц датский предпочёл второе сразу для всех…

Бабульки только руками вслед махнули, разочарованно качая головами и солидарно друг другу поддакивая. До последнего мне было непонятно, как они сдружились, если одна из них была глубоко глухая. Однако часами толковали сидя на одной кровати, читая по губам, и перемалывая всю свою жизнь, которую Кира могла с приколами процитировать наизусть.

– Вот ведь, Кирочка, и на платном отделении так было, и на бесплатном! Что за жизнь у нас такая проклятая?! – негодовала глухая старушка, похожая на мультяшную сову с синяками, словно нарисованными вокруг серых глаз махаонами.

– Не говорите, Нин Васильевна, – напрасно повышая голос, чуть саркастично поддержала Кира, – Сталина на них нет.

В кабинете у окулиста, заполошной артистичной дамы в летах и роговых очках почему-то царил тёплый-ламповый полумрак. Тем не менее все разнокалиберные буквы, начинающиеся на неприличные теперь «Ш и Б» я различила, успешно повела глазами за её пальцами и легко скосила их. Вчерашний шоковый эффект перекошенного черепа и зрительного нерва бесследно рассеялся. Я видела, как и прежде хорошо. Пока брела в поисках нужного кабинета по длинному отделению нейрохирургии, состоявшему из двух частей соединённых коридором с кабинетом заведующего, подметила его оригинальное имя на табличке «Филипп Филиппович Алексеев» и вереницу ещё более ужасных людей с покалеченными головами, будто с фронта. Один из страдальцев, самый страшный, буро-багровое вздутое лицо которого, словно в маслобойню попало, надел на себя идеально гармонирующую футболку с принтом монстра-вервольфа и, как кукушка из часов, выныривал из своей палаты всякий раз, когда я проходила. Я всё больше поражалась своей непривычной безразличности – хоть убей, не пугалась и не чувствовала себя в квесте с кошмарами.

– Вот это да! Фантастика! – аккуратно держа в профессиональных руках моё лицо и оттягивая вниз нижнее веко, восхитилась глазная докторица с блестящим диском на лбу, – Зрение на месте! И глазки на месте! Не выбило!

– Чем?! – немного оторопела я, отвлёкшись от своих мыслей.

– Так ветками или камнями. Терапевт тут всех нас шокировал вашей историей про девятый этаж и спасительные кустарники. Обалдеть! Всё на месте! В рубашке, у Христа за пазухой родилась…

– Нет, в прошлом году я на ровном месте разбилась так что… Это мама, мой ангел… Ладно, спасибо, если всё, я пойду.

– А, да, конечно. Отдыхайте, поправляйтесь!

Я медленно пошла обратно на наше извилистое отделение, задерживаясь у окон с тягучими мрачными мыслями. Надо же, они поснимали с десятков окон всего пятого этажа рычаги, чтобы невозможно было их открыть нараспашку! Будто бы уже кто-то безнадёжный в расстроенных чувствах здесь выбрасывался. Возникло сомнение и прежнее чувство незримого патронажа. Запоздало как-то. Я не хотела к бабкам в палату, никаких праздных разговоров. Всё стояла у окна и неотрывно смотрела на вертолётную площадку на заднем дворе большой районной больницы в нашей второй части нейрохирургии. Только вертолёта не было. Солнце, но окно наглухо закрыто. Стою живая, но абсолютно мертва в душе теперь…

– Милентьева?! – вдруг весело, но с подозрением прозвучало за спиной и я вздрогнула. Это сверкал зелёными глазами ещё один краснобай и баламут из личного состава – рослый и круглолицый психотерапэвт Максимов, который, глядя с настороженным вопросом, одной рукой взял мою дамскую сумку с ветровкой, а второй проверил запертость окна, – Далеко собрались? Со вчерашнего дня я ещё вас не осматривал, полегчало?

– Уходить пока не собираюсь… Я окулиста посещала, потом до завтрака прогуляться во дворе хотела. Из нейрохирургии «побеги» вроде не криминальны или уже к себе, не дай Бог, забираете?

– Оу, – скорчил комичную рожицу Максимов, чем-то похожий с Хохмачёвым, – Всё может быть, но вы не бегите впереди паровоза, окей? Успокойтесь, ступайте к себе и подкрепитесь, я после обеда зайду, там видно будет. Как говорится, ты не ты, когда голоден.

Он бодренько усмехнулся мне вслед, убеждая, что в психиатрии всё начинается, как полагал Зигмунд Фрейд, с самих исследователей, и я скрылась в распахнутой палате. В ней было душно от щедрого солнца и особого режима безопасности. Пахло приближающейся едой. Не слишком заманчивой, но хоть чем-то в лучшую сторону отличающимся от хлорки и мазей. Кира тоже откуда-то вернулась в тот же момент. Чуть позже я даже привыкла к этой традиции негласного сопровождения. Тут мне позвонил отец, которому пришлось выходить на работу. Там же была моя сестра – пятница всё-таки. Навестить могли лишь вечером. А в субботу они с первыми лучами солнца собирались меня вызволить в случае чего или встретить с фруктами и цветами. И кто-то ещё… Я с кромсающей сердце обидой подумала о прошлогоднем Крыме, перед глазами всплыл новенький Керченский мост и он, бегущий на месте ко мне в чёрной рубашке. Он знал, благодаря мировой сети и его профильному мастерству, что я умру, но не приехал. Точно знал, но ничего не сделал – служба и торжество важнее. И табу на приближение в силе. Что ж, это окончательный выбор.

Вдруг в телефоне с интернетом пиликнуло уведомление о письме на почте. Я глазам своим не поверила. Это был вопрос журналиста Дермакова из местной интернет-газеты, давно неравнодушной к моей судьбе. Вопрос был о моём местонахождении, и я сдуру чистосердечно ответила на него, попрощавшись и извинившись, что выжила и вчера побеспокоила ажурных расследователей перед прыжком. Глупость на глупости. Мои фирменные танцы на граблях…

– Кто там написывает? Ты прям побледнела. – полюбопытствовала Кира, принимая необходимые средства перед едой для диабетчиков.

– Никто, я всегда такая. – с не проходящим вакуумом равнодушия ответила я и хотела отвернуться, чтобы уткнуться в подушку, но одна из бабушек попросила меня, как самую молодую и глазастую, почитать состав накупленных мазей или погуглить порядок их применения. Хорошее воспитание заставило приступить к замещению функций их лечащего врача, а Кира почему-то начала размышлять вслух о чуде экстрасенсорики у некоторых, лечащих чудодейственным массажем безо всяких мазей. Верю ли я в это явление? Как отвечать, когда я много лет лечила маму именно таким способом, изредка помогая и другим, но спасти самую дорогую жизнь не смогла.

– А то у меня спина болит, – пояснила соседка, – Межпозвонковая грыжа, страдаю уже много лет. Врачи меняются, операции – временный эффект. Может, думаю, альтернативные методы помогут…

– У львов по зодиаку спина часто беспокоит, – рефлекторно отметила я вслух, как самой себе, вспоминая мамины проблемы, а потом, поколебавшись, всё равно замкнулась, – Не знаю, тут мануальщик крутой нужен или восточная медицина, иглоукалывание, йога. Конечно, раньше я мистикой увлекалась, в магию, волшебство верила. Повзрослела уже…

Соседка разочарованно отвела глаза, затем встала и задумчиво промаршировала к закрытому окну, которое, о чудо, приоткрыла на 5—10 сантиметров сверху доверенным только ей единым съёмным рычагом на все окна, что обычно хранился у медсестры, как жизнь кощея в яйце и сундуке.

– А! Кстати, я ведь до сих пор по руке гадаю. Ну там, бугор Луны и линия защиты, – вспомнила я, чтобы разрядить неприятное разочарование во мне и просто больше узнать о той, кто передо мной, – Позолотите?!

– С буграми и защитой у меня всё норм, – достаточно категорично отказалась загадочная собеседница, – Это лишнее, золотить не будем…

– Инга Милентьева, здесь находится? – резкими угрожающими голосами оборвали нас внезапно нагрянувшие господа в гражданском. Я, потеряв дар речи, но оставшись сидеть на своей кровати, кивнула и двое крепких молодых мужчин в тёмной спортивной одежде и джинсах, глядя безошибочно на меня, грозно и вызывающе проследовали в нашу палату. Дальше стало понятно, почему Кира не хочет доверять мне узоры своих рук. Она уверенно шагнула им наперерез, грубо интересуясь их личностями.

– Мы из Следственного Комитета. Получить разъяснения по поводу вчерашнего.

Я в те дни была, как паштет, не сообразила потребовать удостоверения, как делала это уже позже. Вид у них был внушительный, чётко-вежливое обращение ко мне, в руках бланк листа для допроса, в глазах обвинение, и Кире пришлось пропустить их. Она осталась пристально наблюдать у себя на кровати, бабки на тот момент будто в пятнистую мебель превратились. Никто из врачей и многочисленных медсестёр и медбратьев не зашли в открытую палату следом. Я моментально вспомнило то, что было вытерто из памяти с помощью снотворного – звонок участкового мне ещё дома при фельдшерах Скорой помощи, потом вечером в палате ещё звонил кто-то из отделения Невского УМВД и обещал с утреца разобраться. Но начать решили с тяжёлой артиллерии.

Наверно я муравьёв под собой загубила, падая в траву? Или открыла запрещённый законом челлендж, вроде колумбайна? Помню одно, в записке для ажурной редакции просила принять к расследованию факт опосредованного доведения до самоубийства. Ещё видео, где немного вид из окна и текстовые эмоции с обвинениями в адрес чинов-покровителей секты Сергеевых – всё, что я успела удалить вместе с аккаунтом в соцсети десять минут назад, перед с ответом Дермакову.

Мысли бешено бились о треснувшую оболочку – сейчас мне придётся отвечать за несостоявшуюся смерть, к которой меня подвели, вместо того, чтобы начать проверку в сектантской среде Питера с адресами и лицами, а также покровительствующими им спецслужбами, как это непременно случается в Европе или США после резонансного привлечения внимания прессы!

– Вы точно из самого Следственного Комитета? – спросила я, собравшись, – Именно так? Вчера просто из участка обещали зайти и бросили это дело в связи с несчастным случаем из-за открытого окна…

– Да, мы из комитета. Какой ещё несчастный случай, гражданка Милентьева?! Акции свои в сети, как объясните? Не отпирайтесь, на видео именно вы и ваш айпи-адрес определяется!

– Я, и что, – хмыкнула я, не зная на кого из двух смотреть, «офицеры» окружили мою кровать и решили, как обычно, применять перекрёстный допрос для запугивания, – Ничего запрещённого я там не сделала, никого не призывала повторять. И всё уже удалено…

– Ерунда, на сервере осталось. Сейчас будем оформлять. – блокировал светлый, почти безликий и более затравленный из двоих, которого мой встроенный природой «рентген» художника-портретиста определил, как парня из неблагополучной среды, перевоспитанного по спартанским методикам одного известного городу сообщества.

Страх, как рукой сняло. Эта отгадка возмутила до глубины души, ведь я и его шефов обвиняла в нашей с мамой гибели. Их люди прикрывали безнаказанную расправу надо мной и развал дела год назад, а потом такая же серая бесчеловечная физиономия, представившаяся инспектором Следственного Комитета России Сергеевым, нагло завернула меня в Москве с заявлением. Этот последний облом был ровно за два месяца до скоропостижной смерти мамы в доме ветеранов внешней разведки, что дырявился насквозь и сотрясался от бойни перфораторами дальше.

– Круто получается! – невесело улыбнулась я, рассуждая вслух, – Выходит, когда человек, на которого было совершено заказное нападение обращается лично к вам в главк за защитой, вы не реагируете. Напомнить? Я все структуры обошла и в Администрации Президента была! Настоящее преступление в публичном месте, видео избиения меня с угрозой убийства было залито в интернет. Следкомом отказано, а тут нет вообще состава… Как так! Вас кто прислал?!

– Успокойтесь! Никто пока вас не обвиняет. – переменился более нейтральный брюнет и жестом оставив безликого, вывел меня, пока я не договорилась до лишнего, из палаты в больничный коридор, – Это формальность, по сигналу Скорой и полиции должны были проверить обстоятельства. Тут ещё ваша подростковая дурь в интернете. Вот бланк, пиши здесь и здесь, коротко свои показания. Как там с окном, с котом дело было… Здесь подписывай, потом разберёмся. Больше так не делай! Поправляйся!

Словно обухом пришибленная я вернулась в палату через десять минут. Весёлая сестра-хозяйка, полная, с румянцем и белыми кудряшками, уже раздала бутерброды с сыром и чай. Я присела на край кровати и устремила взгляд в небесную даль, пережёвывая привычное горько-гнилое чувство предательства, когда тебя снова сдают с потрохами, когда виновные судят жертв. Кусок в горло не лез. Боже, зачем же я осталась?

Как же я была благодарна Кире, которая мудро не приставала с расспросами, хотя хмурое удивление так и отразилось на лице. И недоверие, конечно. Чужим, всем кроме безразличных оглушённых старух, было и со стороны теперь ясно, что правды я не сказала, но трагичный надлом, измотанность и отчаяние отпечаталось на лице и через мою наносную маску. Людям таких ситуаций, как правило не понять, пока сами в них не окажутся. Когда преступная долбёжка и правовая анархия подводит к черте, толкает из бессмысленной жизни в обрыв, ты принимаешь смерть, как спасение, но слышишь за спиной ликование фактических убийц. Они ставили именно на такой исход, ни один год добивались, как маньяки, решившие сэкономить на патронах или обмануть Бога, не пачкать карму. Тогда хочется, чтобы за целенаправленное умерщвление маньяки ответили, чтобы осталась после жертвы правда, не перекрытая их лживым оправданием. Но в моём избранном способе, не затрагивающим интересы и безопасность посторонних людей, предвиденным загодя, никто не рассчитывал на воскрешение.

– Ты всё-таки поешь, слишком худая… – отвлекла меня Кира, все три дня щедро подкармливавшая меня своими сытными вкусностями и я также старалась делиться в ответ.

– Да, надо бы, может последняя трапеза и к обеду меня загребут.

– Не шути так.

– Надо бы продумать ходы отступления. – продолжала иронизировать я.

– И не пытайся, выход там же, где и вход, – притворяясь, пригрозила моя соседка, – И охрана бдительная.

– В седьмой палате? – неожиданно в лоб спросила я, имея в виду примыкающую к ординаторской палату с кучей мужиков, не показывавшихся, пивших пивко, галдевших за просмотром ноутбука и за полночь. Кира с наносным безразличием пожала плечами, поедая бутер и кашу. Суровые продуманные глаза эти и ладони так многое скрывали, что я рефлекторно вспомнила её тревожную прогулку в четыре часа утра. Интуитивно мне показалось, что это из-за моей мамы, оставленной в ледяном опасном одиночестве той же районной больницы где-то неподалёку. Из-за нездоровой обстановки в местном морге. Впрочем, в буквальном смысле она там всегда была такой, но зацикленный Том-гном… Слёзы подступили и я, сделав глоток чая, и захотела вдруг поделиться:

– Моя мама, Маргарита, такая была красивая! Останется такой всегда. Я же художник. с детства рисовала её, а в восемнадцать написала большой портрет маслом. Можно я покажу тебе, Кира?

– Хм, конечно, что за вопросы… – с искренней и простой человеческой поддержкой отреагировала она, отстранив кружку с чаем. Я выудила из сумки смартфон, который безликая часть «следственного комитета» на первых порах пригрозила изъять в качестве вещдока. Быстренько выискала фотопапки со своим творчеством и лучшими фотографиями мамы. С трудом верилось в такую уникальную силу воли и духа, чтобы за год до смерти уже на крайней стадии болезни и затравленности выглядеть так красиво. Кира сдержанно восхитилась:

– Такая молодая! И да… Красивая. Ну вообще, вы похожи.

– Спасибо… Но нет, мама намного красивее. Была… Я тёмненькая, а мама всегда была, как ангел… Ты знаешь, – искусственно усмехнувшись, чтобы запереть на затвор нахлынувшие слёзы, вспомнила я с улыбкой, – Она перед первыми родами каким-то чудом сбежала из родильного отделения вот такой же больницы, как из запутанного квеста, чтобы не лежать в коридоре вместе с уголовницей, прикованной к ментовке-охраннице. Это у нас семейный эпик просто, хочешь расскажу?

История даже по одному анонсу с пикантными деталями так захватила мою соседку, специализировавшуюся на рассаде, что она с любопытством подняла брови и переменилась в лице.

– Конечно, рассказывай… – с неподдельным интересом и ухмылкой, откликнулась она, глянув на глухих бабулек и вернув мне телефон с фотографиями.

Я довольная набрала побольше воздуха в лёгкие, словно корабль полные паруса, как в смартфоне пиликнуло электронное письмо. Неужели уже повестка? Извинившись, замолкла и посмотрела с волнением на сенсорную гладь, раскрасившуюся тонким японским рисунком с иероглифами. Под старинным рисунком была письменная просьба от некоего Ивана Хабарова, заинтересованного моим творчеством, воспроизвести этот рисунок в исходном стиле. Заинтригованная я подняла удивлённые глаза на молчащую в ожидании Киру.

1 марта 1987 года

Девять месяцев уже минули и Марго почти насильно повезли на сохранение в роддом. Незаметно. За вечным авралом даже в кабинетах владивостокского порта, куда молоденького, но пробивного технолога Рыбморпорта Милентьеву перевели на седьмом месяце беременности. До беременности тоже числилась «белой костью» благодаря образованию, но известная «бабовщина» тёток-начальниц к молодой и красивой превращали в рысака, ведущего самые сложные и дальние корабли. В порту это, как в театре, называлось «судовая роль».

Только с округлившимся на предпоследнем месяце животиком и кольцом на безымянном пальце приме вслед не свистел вечно голодный косяк докеров и стивидоров, называя «Королева Марго» или «белокурой прелестью». Пробиться благодаря стальному характеру, закончив школу в захолустном Артёме, из тонких-звонких тальманов на побегушках в офисный состав закрытого владивостокского порта было весьма непросто. Ещё сложнее убедить завистниц в том, что всё без интима и блата, как у других. Невозможно уйти с любимой работы у синего просторного моря в отпуск. И совсем ужас, в декрет на целый год!

Массированные атаки взяли крепость по имени Марго. Молодая несмышлёная мамочка, до восьмого месяца бегавшая по причалам и рискованно проползая ради экономии времени под подвижными составами поездов, сдалась. Повезли в городскую больницу на сохранение. Роды были на носу, как вдруг обнаружилось отклонение в весе. Строгие фельдшера Скорой всю дорогу промывали мозг нудными нотациями про двойную ответственность материнства, про необходимость при малейшем отклонении от норм веса или развития плода ложиться на сохранение.

Скукотища. Дома с мужем Вадиком было так хорошо. Но он, «предатель», тоже настоял и уже привёз весь больничный набор вещей с зубной щёткой. Даже с работы по такому случаю молодого мужа отпустили в роддом, потому что перед этим, неизвестно откуда узнав про строптивость беременной Марго, ему вынесли мозг всевозможные политруки и доброхоты. Такая нацполитика по части демографии в стране была!

Рита усмехнулась всему предварительному дурдому с агитацией и госпитализацией, едва сдержав за зубами прежнюю нецензурщину – они с Вадиком договорились отвыкать от матов и грубостей, чтобы дети росли в раю. Мысленно она похвалила себя за то, что ни к излюбленной сигаретке, ни к тоннам шоколада не тянет благодаря умным гормонам, и крепко поцеловала муженька на прощание. Он, кудрявый и пушистый, как плюшевый мишка, тоже долго не хотел выпускать из рук оставшуюся почти такой же стройной и прекрасной Маргаритку. Так южный папа любил её называть.

– Хочешь цветов завтра грузовик привезу? – шепнул в ушко он и она громко, словно дразня прохожих, рассмеялась.

– Как рожу – привози. А вообще, – вдруг коварно прищурила Марго кошачьи глаза с отражающейся лазурью мартовского неба, – Подвози уже к вечеру, как стемнеет, я запрыгну в него и сбегу из этих серых казематов. Только пусть будут пушистые розы, много-много, чтобы я не разбилась…

Главный городской роддом в самом деле оказался безнадёжной тюрьмой для непослушных рожениц. Он был невысоким, но многокорпусным и таким запутанным, таким популярным, что места в палате для Марго не оказалось. После ухода мужа, строго запретившего даже продумывать экстремальные побеги, сердобольная опека врачей закончилась. Скупо указали на кушетку в суматошном длинном коридоре роддома и, не собираясь объяснять странные условия своего хвалёного сохранения, разбежались. Когда-то боевая и громогласная Ритка и без того размякла дома на последнем месяце. А сейчас, ощутив себя брошенным обманутым ребёнком, потерянно присела на жуткую койку и приготовилась реветь. Первая реакция на типичную и неизбежную жестокость врачей. Для чего только было сладко петь и агитировать лечь на последние неделю под досмотр?

Отгадка осенила и ошпарила своей дикостью. Через минут пять в густо населённый роддом, отделение особого сохранение, в тюремном автозаке привезли подследственную и положили прямо напротив Марго через проход. Ей вот-вот должны были вынести приговор по обвинению в убийстве, потому к вовремя залетевшей мамаше рука к руке была приставлена не менее суровая тюремная охранница с ПМ в кобуре. Обе мрачные крепкие женщины напряжённо молчали, изредка зыркая исподлобья на разрумянившуюся от волнения и гнева Риту, едва выдерживая пристёгнутое общество друг друга. Вот тебе и сохранение, ответственность за будущую жизнь, государственная любовь в извращенной форме!

«Это же, кому так нужно, чтобы мой первенец не родился живой?» – подумалось потрясённой Маргарите. Кто придумал этот спектакль с назойливой госпитализацией в казематы с настоящим зверьём, что этой же ночью ситуацией обязательно воспользуется и будет сразу несколько смертей.

Так всё, решила отважная Марго, нужно во что бы то ни стало опередить зечку с идеей побега, который зараза, по волчьим глазам видно, вынашивает вместо ребёнка.

И Марго, набив полные карманы просторного халата важными вещицами из оставленного на кровати пакета, отправилась на осторожное и будто бы отвлечённое обследование всего роддома на предмет открытого чёрного хода. Чтобы тупо сбежать домой, унести ноги и дитё под сердцем, пока жива. На проходной суровый, как цербер, охранник вот так, в халате и тапках, даже в ларёк не выпустил. Медсёстры и врачи в ординаторской претензии по поводу палаты и уголовщины слушать не стали, отмахнулись и разбежались по родильным залам. Город, словно весь разом разродился, как только одной спасаться приспичило. Больница гостовская, отделение бесплатное, Биарриц никто не заказывал и не оплачивал. Закрой рот и иди в свой коридор спать под нескончаемые крики и немые молитвы Пресвятой Богородице.

Но эта девочка, уже вынашивавшая свою крошечную девочку, умела выживать вопреки и отстаивать свои требования. Пошла лисой по коридору с бегающим взад-вперёд медперсоналом. Долго гуляя с четвёртого по цокольный этаж, Марго с радостью обнаружила тайный ход. И дверь на улицу была не заперта. Ура! Теперь обувь и дублёнка – всё это забрал Вадик, сговорившись с двуличными врачами, поскольку капризная жена отказывалась оставаться в чуждых условиях до самых родов. Ещё началось давлении на работе с угрозами крупно оштрафовать, испортить личное дело, из роддома не выпускать. Нужно было уже тогда догадаться, что так патологически за мирские дела берутся лишь специалисты, которые привели свою подследственную в кандалах, как средство катализатора родов. Или ещё чего хуже. Словом, верить и медлить было нельзя.

Отношение к свободной порядочной роженице, будто по команде, действительно переменилось на лагерное. Маргарите стали приказывать, покрикивать, чтобы не мешалась на пути по лестнице или по коридорам. Все, как одна, медсёстры отказались занять две копейки для звонка мужу с больничного таксофона, что был обнаружен в холле роддома. Мобильных, как на зло, тогда и в помине не было. И кошелёк Вадик унёс вместе с сумкой, в которой всё время эти несчастные копейки болтались.

Огорчёнными глазами она посмотрела на сторожа, отойдя от недоступного телефона и подлец, не боясь суеверно отказать беременной в лицо, сказал, что ни копейки нет. Позорище сплошное. Ни минуты невозможно было в таком логове оставаться.

Досада и презрения вызвали почти спортивную злость и она, обвиняя в своих мыслях всех, ни секунды не колеблясь, поднялась обратно на свой этаж. Уголовница фальшиво посапывала, конвоир бдила рядом на стуле. И Марго прошла неспешно мимо них, улучив уже знакомый момент, когда врачиха ординаторской после тревожного звонка торопилась в какой-нибудь родзал. Шмыгнула в большой, но опустевший на пару минут кабинет с драгоценностью – бесплатным телефоном. Шесть рывков по диску трясущимися пальчиками и встревоженный голос молодого мужа.

– Скорее, скорее, Вадик! Приезжай за мной! Бери такси и ко мне с дублёнкой и обувью. Забери меня отсюда, меня в коридоре с убийцей через проход положили рожать! – девушка, уже пунцовая от своих метаний, заторопилась, услышав, что на её крик души уже бегут по коридору вовсе не защитники, – Прямо сейчас выезжай, я жду тебя на заднем дворе…

Только и успела яростно шепнуть она в трубку, как злобные медсестра с санитаркой вбежали и вырвали телефон из рук. Завязалась неравная перепалка, пытались стыдить и обвинять. Марго, не терялась, в ответ. Всё же, не под следствием, не в тюрьме находилась. В итоге её грубо вытолкали в коридор, уже совершенно не заботясь о состоянии плода. И на том спасибо. Было чувство, что могут и рядом с зечкой приковать или в карцере запереть. Злость и пренебрежение медперсонала уже зашкаливало.

Но временной сохранностью нужно было дорожить. И, не теряя, ни минуты времени, она осторожно засеменила в тапках и халате вниз к цоколю, к незапертому эвакуационному выходу. Надо же было, наконец, найти ему применение. Эвакуация не заставила себя ждать и всё было сработано так чётко и блестяще, будто по выверенному плану. Супруги-сообщники мыслили одним телепортом. Марго только выбежала на ещё морозный воздух марта, взволнованно покрутив головой, как услышала визг автомобиля и приглушённый мотор. Из показавшейся за забором такси выскочил Вадик с зимними вещами в руках и осуждением на вспотевшем лице. Рита и смеялась, и обругивала весь подлый роддом одновременно, спеша через дворик навстречу мужу. Он с силой дёрнул калитку, зафиксированную проволокой, и освобождённая жена кинулась в его надёжные руки, которые укутали в меха. Прыгнули обратно в машину к ничего не понимающему таксисту и велели – полный вперёд. Не грузовик с розами, конечно, зато верное спасение, со своей романтикой и огоньком.

– Ребят, я, конечно, не знаю, от кого вы так когти рвёте и что там натворили, – деликатно заметил смеющийся водитель, глянув со своего сиденья на проступающее через халат положение Марго, – Но мне думается, что вы документы там оставили, знать возвращаться придётся. Примета такая!

Все дружным смехом оценили сарказм и атмосфера для ослабших нервишек беглянки сгладилась. Она, глубоко выдохнула и тесно прижалась к мужу, оставляя позади ночной кошмар. Только через неделю предсказание таксиста в точности сбылось. Привезли туда же, сразу рожать, но обращение с будущей жизнью было уже человеческое.