Читать книгу Любимая игрушка Создателя - Инна Бачинская - Страница 9

Детей было четверо. Четверо детей, никогда не видевших сверстников, знающих только друг друга и пятерых взрослых – Отца, Доктора, Учителя, Сторожа и Хозяйку. Трое мальчиков – Андрей, Петр и Павел, и девочка – Мария. Мальчиков различали только по светлым пятнам, кусочкам тела без пигмента, продолговатым, размером с маленькую фасолину, едва заметным. У Андрея на правой щеке, у Петра над правым ухом, под волосами, у Павла – в ямке между ключицами. Мария же была без изъяна. В единственном экземпляре, как шутил Отец. Штучная работа.

Дети играли в длинных коридорах Центра, кричали, прятались, гонялись друг за другом, ни разу не встретив ни единой живой души. Эхо подхватывало их звонкие голоса и уносило прочь.

Учитель учил их математике и логике, тренировал память и играл во всякие игры. Например, он разводил их по комнатам без окон, где стояли разные приборы с бегающими стрелками, надевал на них шлемы с проводками, раздавал карточки с разноцветными геометрическими фигурами – треугольниками, кругами, квадратами – и говорил: «А теперь играем в карточки». Игра заключалась в мысленной передаче изображения, что требовало сосредоточенности и внимания. Свет в комнате был приглушен, стояла полная тишина, только чуть шуршала, выползая из самописцев, широкая лента графленой бумаги с размашистой маятниковой записью. Пары менялись на каждом сеансе. Иногда Андрей «работал» с Петром, а Павел с Марией. Потом наоборот – Петр с Марией, а Павел с Андреем.

Иногда они засыпали в тубах – продолговатых металлических камерах – и видели сны. Проснувшись, они не помнили ничего, лишь чувство оставалось – тревоги, беспокойства и страха, которое вскоре проходило. А метры графленой бумаги передавались в лабораторию, где их изучали десятки операторов, не имеющих ни малейшего представления о том, чей мозг передал информацию, записанную аппаратами.

Иногда искали спрятанный предмет – книжку с картинками, игрушечный автомобиль или кубики. Предмет нужно было сначала увидеть «в голове» и протянуть к нему ниточку. Это было самым сложным – протянуть ниточку. Она часто тянулась не туда, а то и вовсе исчезала. Учитель был терпелив. «Красный кубик и тонкая красная ниточка, – повторял тихим голосом, а они сидели перед ним, как воробьи на ветке, прочно уставясь ему в глаза. – Увидели? Он спрятан в «доме», к нему ведет красная ниточка… тонкая красная ниточка… красный кубик…»

У Марии получалось лучше всех. Андрей кивал – молодец, Мария! Петр искренне радовался и удивлялся. Павел сердился, вырывал кубик из рук Марии, бросал на пол…

Доктор проверял их каждые три дня – сердце, пульс, температура, рефлексы, энцефалограмма. Доктор был старый, толстый, с седыми усами.

– Как жизнь апостольская? – приветствовал он детей.

Андрей спросил как-то:

– Что такое «апостольская жизнь»?

Доктор засмеялся и ответил загадочно:

– Безгрешная значит.

– Что такое «безгрешная»? – спросил Андрей. – Что такое грех?

И доктор ответил неожиданно серьезно:

– То, что делает человека человеком.

– А мы разве не люди? – спросил Андрей.

– Люди, конечно, – ответил доктор. – Самые замечательные люди на свете!

Хозяйка следила за их постелями и одеждой. Она привозила тележки с едой, накрывала стол. Стояла молча и смотрела, как они ели. И было в ее лице что-то такое… Как-то Петр дотронулся до ее руки, случайно прикоснулся, потянувшись за хлебом, и она резко отдернула руку. Тут же побагровела, засуетилась, подкладывая в тарелки новые куски. Она так расстроилась, что едва не плакала.

Отец приходил почти каждый день. Гладил по голове, рассматривал рисунки и тетрадки с задачками. Сажал Марию себе на колени. Расспрашивал, что делали и что нового в «школе». Они липли к нему, прижимались, как щенки, выпрашивающие ласку. От Отца исходили флюиды любви и тепла. У него были большие ласковые руки и родной голос.

Андрей, спокойный, рассудительный, справедливый, был лидером. Как-то само так получилось. Петр был добрым и мягким, а еще клоуном и весельчаком. Павел злился и ревновал к Отцу, Учителю и даже Сторожу, здоровому угрюмому мужику, который сопровождал их всегда и везде – к Доктору, в классные комнаты, в сад, где были цветы и деревья. Высокая стена отделяла сад от остального мира.

Мария умела «подсматривать» мысли.

Они были неразлучны. Они были одним целым. Они были горошинами из одного стручка.

…Он проснулся среди ночи, словно его толкнули. Он не помнил, что ему снилось. Отбросил одеяло, перевернулся на спину, стараясь выровнять дыхание. Положил руку на грудь – сердце колотилось бешено, ухая и проваливаясь в пустоту. Ему казалось, еще миг – и сердце пробьет грудную клетку и выскочит наружу. Что же это было? Что-то страшное. Боль, отчаяние, страх. Неясные тени, неясные голоса. Он попытался вспомнить, что ему снилось, но сон уже канул, растворился без следа, оставив неприятный осадок. Такие же сны он видел в детстве, а проснувшись, так же не помнил ничего. Только чувство безнадежности оставалось…

* * *

…Зал был полон, сдержанно гудел. Слух выхватывал отдельные «островные» звуки – неожиданно звонкий женский смех, громкий возглас. Программа называлась «Калейдоскоп» и была чем-то средним между гипнотическим сеансом и цирком. Если честно, на калейдоскоп они не тянули – не хватало красок и пестроты, но руководитель коллектива считал, что слово это радостное и отвечает их задаче – дарить радость.

– Ага, и сеять разумное, доброе, вечное, – саркастически отзывался чтец Данило Галицкий. – Не приживаются у нас эти семена, Карлуша. Эксперимент великого двадцатого века закончился кровью и беспределом. Наш народ – джинн, которого нельзя выпускать из бутылки. – Данило, философ, поднимал назидательно палец. Хмурился и говорил задумчиво, удивляясь: – Опять бутылка! Ты про судьбы нации, а получается опять про бутылку. Судьба у нас, что ли, такая?

Они колесили по городкам и весям, где зритель прост и невзыскателен, не избалован и не потерял еще способности радоваться. «Дикая бригада», бесхозная и неучтенная Минкультом, выросшая, как лопух под забором. Впрочем, не совсем дикая, какие-то разрешающие бумажки с подписями чиновников все же имелись.

Великолепная четверка. Неформальный лидер – Карл Мессир, гипнотизер, фокусник и экстрасенс, чье имя большими буквами на афише, он же менеджер и бухгалтер. Черноглазый красавец с длинными кудрями в лучших традициях цеховой моды.

Ассистентка гипнотизера и фокусника Алена Бушко, неяркая мелкая блондинка, похожая на школьницу. Она же костюмерша, завхоз, стряпуха и укротительница обезьянки Ники. Она же подруга Карла.

Знакомый уже чтец Данило Галицкий, тощий, нескладный, неопределенного возраста непросыхающий пьяница с цыганской натурой, требующей частой перемены мест, он же худрук и администратор, у которого все схвачено, и идейный вдохновитель команды. С весьма ценным качеством заводить знакомства на пустом месте и использовать их на полную катушку. В минуты неудач и тягот – еще и философ, с легкостью доказывающий себе и людям, что белое – это черное, а черное – это белое, а потому «честно́е слово, юнкер Шмидт, лето возвратится!». Или наоборот: «Все, господа, наша карта бита, и ничего нет впереди!»

И, наконец, «старший распорядитель» – непрыткий мыслью парень лет восемнадцати по кличке Сократ, безропотно носящий чемоданы с реквизитом и пребывающий в постоянной боевой готовности сию минуту смотаться за пивом и сигаретами. Он же воспитанник коллектива, по выражению Данилы Галицкого. Сын полка. Судьба не баловала Сократа. Можно сказать, она его попросту не замечала, и в его глазах навсегда застыла тоска нежеланного и гонимого пасынка.

– Ты, Сократушка, какой-то смурной, – пенял Данило воспитаннику. – Ну-ка, головку навскидку, смотреть орлом! Эх, мне бы твои годы!

Для разогрева первым выпускали Данилу Галицкого – почти всегда нетрезвого, что было в масть, так как в состоянии легкого подпития был он красноречив, боек и смешлив. Главное, не до положения риз – перебрав, Данило впадал в минор и черную философию и предвещал скорый конец цивилизации то ли от парникового эффекта, то ли от падения метеорита, то ли еще от какой напасти.

Данило читал стихи и прозу. Своим сипловатым прокуренным голосом, сунув левую руку в карман брюк, а правой дирижируя, задавая ритм. Читал, что приходило на память – никакой программы и в помине не было. И хорошо читал, необходимо заметить. Душевно. Он и сам не знал заранее, что будет читать – что «накатит» под настроение.

Он любил подолгу стоять посреди сцены, горько глядя в зал. Иногда складывал руки на груди, выказывая этим полную отстраненность от действительности. Стоял до тех пор, пока не умолкал недовольный гул желающих сразу получить экстрасенса и шиканье тех, кто был не против стихов. А потом начинал певуче выкликать:

– «Люди – звери, люди – гады», – выкрикивал Данило, после чего делал паузу, подавляя рвущиеся из груди рыдания.

Впечатление было ошеломляющим. В зале наступала гробовая тишина.

– Ты там полегче, – напутствовал Карл Мессир коллегу перед выходом. – Не дави, дай расслабиться. Без фанатизма.

Даже самые неразвитые зрители оторопело притихали и наливались непонятной тоской. Им было стыдно перед артистом, хотелось немедленно куда-то бежать и бить кому-то морду за его и свои унижения, безденежье, подлую, беспросветную жизнь. А потом, очистившись, рыдать долго и сладко…

В итоге Даниле много хлопали, а также топали ногами и свистели, что служило признаком одобрения и симпатии.

Потом выбегала Алена в коротеньком голубом платьице в серебряных блестках, переключая зрителей на радостное ожидание чудес. За ней бежала на поводке маленькая обезьянка в таком же платьице.

– Ники, поклонись зрителям! – приказывала Алена.

Обезьянка скалила зубы и отрицательно мотала головой.

– Ники! – взывала Алена строго.

Обезьянка мотала головой с такой силой, что, казалось, голова вот-вот оторвется, – ни за что!

– А что у меня есть!

Алена вытаскивала из кармана конфетку в яркой обертке. Ники, цепляясь тонкими черными ручками за подол Алениного платья, проворно карабкалась девушке на грудь.

И так далее, в том же духе.

Потом был десятиминутный перерыв, после чего – второе отделение. Карл Мессир. Как театр начинается с вешалки, так актер начинается с имени. Настоящего имени гипнотизера не знал ни Данило Галицкий, который на самом деле был Василий Прыгун и никогда этого не скрывал, ни Алена Бушко, которая и была Аленой Бушко, а еще подругой Карла. Девушка вообще была уверена, что Карл Мессир – настоящее имя гипнотизера. Она была простодушной и доброй девушкой, сидела в кассе кинотеатра в маленьком городке на юге страны, откуда он ее и увез. Вернее, сначала ее присмотрел Данило Галицкий и подумал, что их творческому коллективу не хватает именно такой девушки. Не будучи уверен в собственной неотразимости, он скрепя сердце подключил Карла. Данило был психологом в силу богатого жизненного опыта и рассчитал правильно – перед блистательным Карлом Мессиром Алена не устояла.

Сократ был вокзальным беспризорным в прошлом, но не тем смышленым и бойким персонажем из романов, а забитым перепуганным подростком, сбежавшим из детдома из-за издевательств старших мальчиков. Карл Мессир встретился с его затравленным голодным взглядом через окно ресторана, где труппа обедала. Они ехали на гастроли в некий южный город.

– Дамы и господа! – обратился тогда Карл к Алене и Даниле. – Нашему коллективу нужен распорядитель для всяких мелких поручений. Ну, там, сапоги почистить, пуговицы мундира надраить. Или сбегать в лавку за виски. Взгляните на того парня, вон там, за окном, смотрит сюда. Что скажете?

– Вор, поди. И воняет, – высокомерно произнес Данило.

– Не будь таким снобом, – возразил ему Карл Мессир. – Мы, аристократы духа, должны помогать ближнему.

– Обворует же, – протестовал Данило. – Разденет к чертовой матери.

– Он же голодный, – сказала Алена. – Бедненький! И чемоданы носить надо.

– Все мое ношу с собой, – сказал Карл Мессир. – А тебя, друг мой Галицкий, можно только одеть. – Данило по случаю летней жары был в шортах, обнажавших его бледные тощие мосластые ноги. – Выношу на голосование. Лично я – «за»!

– Я тоже! – подхватила Алена.

– Допустим, я «против», а что это меняет? – горько спросил Данило. – Вас всегда большинство!

– Значит, единогласно, – подвел черту Карл Мессир и махнул парню за окном.

Так их стало четверо. Парня звали Ваня Иванько. Карл сказал, что ж, неплохо, хорошее честное имя, но экзотики маловато.

– Можно Юрием Долгоруким, – предложил Данило. – Смотри, какие грабки длинные!

– Нет, – ответил Карл. – Он у нас будет Сократ.

– Тоже красиво, – одобрил Данило, не удивившись.

Обезьянка Ники принадлежала лично экстрасенсу.

После выступления труппа собиралась в номере Карла Мессира. Алена накрывала на стол. Сократ неуклюже помогал – открывал бутылки, резал хлеб. Чтец и экстрасенс отдыхали, лежа на узких деревянных кроватях.

– Хорошо работал, Карлуша, – говорил расслабленно Данило, который не был способен помолчать и пяти минут кряду. – Молоток. А вот только непонятно мне…

Он снова, в который раз уже, собирался высказать то, что не давало ему покоя.

– А вот только непонятно мне, Карлуша, как ты это проделываешь? Я ведь скептик по натуре, матерьялист, стреляный воробей, меня на мякине не проведешь! Перевидал магов и фокусников за свою жизнь до фига и не верю этой братии ни на грош. Жулик на жулике, прости господи… Признайся, друг любезный, что это массовый гипноз и на самом деле ни хрена такого не имеет места быть, успокой мою смятенную душу. И покончим с этим мутным делом. В магию, тьфу, не верю и никогда не поверю, в массовый гипноз – верю. Возможности человеческой психики безграничны и непознаны наукой, она не те еще коленца выкидывает. Пятая колонна, вражина. Так как, Карлуша? Массовый гипноз все-таки? Ну, признавайся? Или… что?

Карл Мессир молчит. Ему хорошо лежать вот так, с закрытыми глазами, внимая неторопливому сипловатому голосу Данилы, не напрягаясь насчет смысла. Алена звякает посудой, Сократ цепляется неуклюжими ногами за стулья и роняет предметы. Впервые в жизни Карл чувствует себя в семье. Он любит их всех. И Данилу Галицкого, болтливого пьяницу-гуманиста, и простодушную влюбленную Алену, и Сократа, несуразного, спотыкающегося на ровном месте, который себя не помнит от счастья, что приняли его в артисты – во время последнего спектакля он уносил со сцены расшалившуюся Ники.

– Конечно, массовый гипноз, – говорит он, не открывая глаз. – Ты же умный человек, Данило, материалист! Какая, к черту, магия?

– Не поминай черта к ночи, Карлуша! – живо отвечает Данило, озираясь на темные окна. – А то накличешь! Значит, магии, по-твоему, не существует? Ты это точно знаешь?

– Точно. Не существует. Черт существует, а магия нет.

– Я серьезно, – обижается Данило.

– Мальчики, к столу! – зовет Алена.

– И я серьезно, – отвечает Карл. – Черт сидит на скамейке в темноте и ждет.

– Загадками говоришь, – ворчит Данило, сползая с кровати. – Интригуешь, реноме поддерживаешь. Ты его видел?

– Видел.

– Правда? – Данило воззряется на Карла. – И… какой он?

– Ты же не веришь в нечистую силу!

– В принципе не верю. Но в отдельно взятом случае… или разводишь?

– Мальчики! – зовет Алена.

– Сократ, а ты веришь в чертей? – спрашивает Карл.

Парень задумывается ненадолго, потом говорит застенчиво:

– Не знаю… Есть люди хуже черта…

– Браво! – кричит Данило. – Молодец, Сократушка! Вот именно, хуже черта! Все гадости в жизни мне делали исключительно люди, так называемые хомо сапиенс, хотя лично я сомневаюсь, что сапиенс.

– А кто их под локоть толкал? – не сдается маг. – Он, враг человеческий, и толкал!

– Мальчики!

Они рассаживаются вокруг шаткого гостиничного столика с разновеликими ножками. Данило, мастер церемонии, разливает водку в щербатые граненые стаканы, поднимает свой, рассматривает на свет. Это вроде ритуала – посмотреть на свет, убедиться, что чиста как слеза. И торжественно произносит первый тост:

– За наш маленький, но дружный коллектив и его выдающиеся творческие успехи! До дна!

– Аминь! – бросает Карл.

– Фу, гадость! – кривится Алена, прикрывая рот рукой…

* * *

…Карл Мессир, в смокинге, с бабочкой, гибкий, высокий, красивый, стремительно выходил на сцену, приветствуя зал поднятыми руками. Данило напутствовал его шепотом:

– Ни пуха, Карлуша! И не тяни бодягу, пивко ждет.

– К черту! – отвечал привычно Карл Мессир уже на ходу. Переждав аплодисменты, спрашивал звучно: – Что такое чудо?

За сим следовала долгая пауза и озадаченность зала, и только потом чей-то придурковатый голос выкрикивал:

– Когда водяра падает на бетон, и целая!

– Согласен, – смеялся экстрасенс. – Чудес на свете много. Часто мы их даже не замечаем. И почти каждый человек может сам сотворить чудо. Нужно только растормозить подсознание, снять контроль и убрать предохранители. Человек все может. Не верите? Сейчас докажу! Попрошу на сцену всех желающих.

После небольшой заминки, хихиканья и подбадривания друг дружку локтями, зрители, кто нерешительно, кто, наоборот, ухарски, взбирались на сцену. Желающих набиралось по-разному – когда шестеро, когда с десяток, а то и дюжина.

– Попрошу сюда! – Карл Мессир взмахивал рукой, показывая, где именно нужно стать. – Полукругом, на расстоянии метра друг от друга. Теперь возьмитесь за руки. Взялись? Отлично. Сосредоточиться. Смотреть в зал. Дышать через нос, глубоко и медленно. По моему взмаху взлетаете! Осторожнее, не делайте резких движений, а то… улетите! Когда-то люди умели летать. Древние маги летали как птицы. Внимание! На счет «три» отрывайтесь от земли. Раз!

Зал замер, на лицах недоумение и глупые усмешки – неужели полетят? Или разводит?

– Два!

Семеро на сцене, чувствуя себя дураками, тем не менее крепко держатся за руки.

– Два с половиной!

Гробовая тишина, нарушаемая поскрипыванием старых кресел.

– Три! – экстрасенс взмахивает руками.

Зал дружно выдыхает, не веря собственным глазам. Крайний справа мужчина не то взлетает, не то подпрыгивает над сценой и тянет за собой соседа. Тот неловко приподнимается в воздух – примерно на полметра. Задние ряды встают, хлопая сиденьями. Следующим взлетает мужчина слева. За ним, вскрикнув, воспаряет девушка. Через минуту все семеро висят в воздухе на разной высоте, сцепившись руками. На лицах написано изумление, они смотрят себе под ноги, словно боясь упасть. Цепочка получилась кривая – заметно, что девушка держится в воздухе довольно легко, на ее левой руке тяжело виснет толстяк, с другой стороны его удерживает за руку молодой парень. Они висят в воздухе, балансируя ногами и слегка подпрыгивая, как воздушные шарики на нитке.

Девушка, скорее всего, улетела бы, если бы не грузный толстяк. Экстрасенс стоит с поднятыми руками. Лицо его побледнело от напряжения, рот сжался в тонкую линию.

– Опускаемся, – говорит он хрипло. – Осторожнее! Пружиньте коленями.

Летуны благополучно опускаются на сцену. Зал после секундной заминки взрывается аплодисментами. Карл Мессир поднимает руки, призывая к тишине.

– Вы стали свидетелями сеанса левитации, – говорит он. – Почти каждый из вас может подняться в воздух. Нужно только применить специальные техники самоубеждения. То, что вы видели – маленькое чудо. К сожалению, в чудеса сегодня уже никто не верит. Вы сейчас прикидываете, что же именно произошло на сцене – то ли гипноз, то ли оптический обман, то ли иллюзия. Магия или мистика. Мир стал прагматичным и жестким, к сожалению. Он перестал быть ребенком. Но вы же видели! Вы видели!

Семеро под приветственные возгласы спускаются в зал. На лице их недоумение и смущение. Они не понимают, что же произошло на самом деле. То ли было, то ли нет.

– Теперь попрошу на сцену троих, – говорит Карл Мессир. Он испытывает смутное беспокойство – остатки ночного кошмара. Хорошо, что номера отработаны до автоматизма, никакой импровизации, в отличие от выступлений Данилы Галицкого. Он скользит взглядом по неполному залу. Ощущение тревоги усиливается. Начинает ломить в висках. Непроизвольно он подносит руку к лицу, словно защищается. В последнем ряду – мощный психогенный источник. Свет приглушен, и экстрасенс не может рассмотреть, кто там сидит.

Между тем трое молодых людей уже на сцене. Ухмыляются, скрывая смущение.

– Гимнастический этюд, – объявляет Карл Мессир, взмахивая рукой.

Один из троицы легко запрыгивает на плечи другому добровольцу, крупному и тяжелому. На лице его изумление – видимо, он не ожидал от себя подобной прыти. Тут же протягивает руку третьему – невысокому и тощему. Миг – и тот оказывается у него на плечах. Странная фигура, длинная и нелепая, возвышается посреди сцены, чуть раскачиваясь. Руки у всех троих расставлены в стороны для равновесия, глаза широко раскрыты. Повинуясь дирижерскому жесту Карла Мессира, пирамида начинает отклоняться вправо. Зал вскрикивает испуганно. Пирамида клонится все ниже и ниже, но, вопреки законам тяготения, не падает. Люди словно парят в невесомости в странной позе, полулежа. Вдруг пирамида, подчиняясь какой-то неизвестной силе, начинает медленно поворачиваться вокруг собственной оси. Постепенно она убыстряет движение, на глазах превращаясь в пугающий аттракцион, который вполне можно назвать «дьявольской каруселью». На сцене происходит что-то странное и нелепое. Вскрикивает женщина, за ней другая. Фигура вращается так быстро, что зрители перестают различать лица участников – кажется, длинное веретено со свистом рассекает воздух.

Карл Мессир щелкает пальцами. Движение пирамиды замедляется, она выпрямляется и послушно замирает. Верхний парень тяжело спрыгивает вниз. Взмахивает руками, стремясь удержать равновесие. За ним – второй.

– Ну как? – спрашивает гипнотизер.

– Класс! – радостно отвечает тот, что был сверху. – Просто нет слов! – Он машет кому-то в зале.

– Перерыв пять минут! – объявляет Алена.

Сократ выносит маленький круглый столик. Зал наполняется возбужденным гомоном. Всем хочется потрогать смельчаков. Зрители бурно делятся впечатлениями.

Карл Мессир неторопливо выходит через боковую дверь клуба в захламленный неосвещенный тупичок. Оглядывается. Так же неторопливо идет к выходу из тупичка. Стоит там некоторое время, внимательно рассматривая полупустую улицу. Завидев зеленый огонек, стремительно выбегает навстречу такси…