Читать книгу Лев с ножом в сердце - Инна Бачинская - Страница 2

«…После этого он меня бросил. И женился на моей лучшей подруге, которая его у меня отбила. Хотя ничего особенного я в ней не нахожу. Они меня даже на свадьбу не позвали. Думали, я не знаю. Но я все знала. Все у нас знали.

Дорогая Катюша, что же мне теперь делать? Мало того, что меня бросил любимый человек, так еще и предала лучшая подруга. Как же они теперь жить будут? Ведь куда ни глянь – всюду я.

Мне и так тяжело, а тут еще приходится делать вид, что мне все по барабану. Я уверена, Сережа меня еще любит, а она его отбила. Задурила голову своим щебетом.

Дорогая Катюша, посоветуй, что мне делать, как выбросить Серегу из головы. Очень жду от тебя ответа.

С уважением, твоя Елена Д.».

Я положила письмо на стол и задумалась. Стрелка на электронных часах короткими рывками отсчитывала время. Было уже без трех шесть. Через три минуты народ побежит по домам. Сначала проскачет по длинному коридору звездное дитя редакции Аэлита. На очередное свидание, с чувством честно выполненного долга. Потом протопает бегемотом фотограф Сеня, толстый, сопящий, жующий на ходу булку – в вечерний дозор по кабакам и стриптиз-барам. Потом веб-дизайнер Смайлик, тощий рыжий недомерок с отсутствующим взглядом, уходящий, чтобы вернуться к десяти-одиннадцати – лучшие часы для работы – и повкалывать до третьих петухов.

Секретарша Нюся пронесет себя с достоинством, не спеша. На улице ее ждет вышколенный супруг с авто. Откроет дверцу, заботливо усадит супругу, без стука захлопнет. Нюся вымуштрует и хулигана-рецидивиста, и тот будет ходить по струнке, вытирать ноги, придя с улицы, и мыть руки перед едой. И даже вышивать крестиком салфетки. Нюся старше Коли на семь лет, характер у нее мерзкий, внешность сомнительная. Но держится королевой – спина прямая, лицо надменное, в глазах – лед. Единственный человек, вызывающий у Нюси положительные эмоции, причем вполне искренние, а не верноподданнические, – босс, или шефиня, Иллария Успенская, владелица и генеральный директор издательства.

Издательство! Громко сказано. Наше предприятие выпускает один-единственный журнал, правда вполне гламурный, для высшего света, с городскими сплетнями, новостями высокой, с позволения сказать, культуры, кулинарными рецептами и гималайскими диетами. А также занимательным из науки и техники – вроде сомнительных барабашек, летающих объектов, психогипноза, оккультных сфер и непознанного, которому и названия никто еще не придумал. С показаниями очевидцев.

Плюс полезные советы. Как! Как завоевать Его, как увлечь Его, как вести себя с Ним в постели, как довести Его до Дворца бракосочетаний. Советы раздает дипломированный психоаналитик Раиса Дурова, личность, модно сказать, культовая, она же – старая дева и истеричка.

На страницах журнала резвятся городские публичные фигуры: Регина Чумарова, законодательница мод, хозяйка дома моделей «Икиара-Регия» с советами прекрасному полу, как себя подать, чтобы завоевать Его, но уже не с точки зрения психологии, а наоборот, исходя из личных физических данных; а также как правильно одеваться и раздеваться, чтобы подчеркнуть одно и маскировать другое. И все это – с дальним прицелом залучить в дом моделей новых клиенток.

Актриса местного драматического театра красавица Станислава Вильмэ представляет стихи собственного сочинения, а потом театралы до драки спорят, кого она имела в виду под «черногласным андрогином» и что бы это вообще значило. Что бы это ни значило, слава поэта прочно закрепилась за этой дамой.

Жена мэра совершенно безвозмездно делится кулинарными рецептами своей бабушки. Ей не нужна слава, это милая и скромная женщина. Я дорого бы дала, чтобы взглянуть на смельчака, рискнувшего приготовить ее фирменный салат «Ямайка»: гречневая каша с корицей, маринованным горошком и сушеной клюквой, сдобренная оливковым маслом пополам с горчицей. Такое не выдумает ни одна бабушка! Евгения Марковна, художник-оформитель в прошлом, дама с огоньком и фантазией. Она уверена, что главное в блюде не вкус, а дизайн.

Одна из самых колоритных фигур редакции – визажист-косметолог Эрнст Шкиль, или просто Эрик, проникновенно смотрящий с фотографии подкрашенными глазками, существо странное, но вполне безобидное. Расторопный Эрик ведет также отдел знакомств «Позвони мне, позвони!», известный в кулуарах как «Красный фонарь», хотя фонарь Эрика скорее голубой, чем красный.

У нас в журнале процентов семьдесят крутой рекламы. От кожаной мебели, бижутерии и сотовых телефонов до всяких интимных штучек. Рекламой заведует предприимчивый Боря Гудков. Он же по совместительству – собиратель фольклора, понимай, всяких прикольных историй и анекдотов для рубрики «Давайте посмеемся», которые берутся из жизни, а также из Сети.

Типичная желтая пресса, одним словом. Называется скромно, без претензий: «Елисейские поля». Зато весело. Коллектив молодой, предприимчивый и нахальный, действующий по принципу: дозволено все, что не запрещено. И дядька их Черномор – главный редактор, он же отдел технического контроля, помнящий еще нормы родного языка, которые в старые добрые времена были известны каждому уважающему себя корректору, а сейчас уже – никому.

Читатель может заметить, что на единственном журнале, хотя и вполне гламурном, далеко не уедешь и не прокормишься. Верно, времена сейчас сами знаете какие. А потому мы выпускаем еще несколько негламурных: с кроссвордами, кухней народов мира, путеводителями по городу и окрестностям, а также куда пойти поужинать и развлечься. Словом, хочешь жить – умей вертеться! В умении вертеться нашей шефине Илларии нет равных. Я иногда думаю, почему одним все, а другим совсем мало? Нет, нет, не думайте, я не завидую! Илларии нельзя завидовать, как нельзя завидовать… ну не знаю… «Примавере» или «Моне Лизе»! Иллария… это Иллария!

Десять минут седьмого. Тишина. Самое приятное для работы время.

Я – «девушка с письмом», как называет меня наш главред, тот самый дядька Черномор. Зовут его Йоханн Томасович Аспарагус, причем «Аспарагус» – фамилия, а не кличка. Кличка у него Черномор, как вы уже поняли. Правда, креативный Эрнст Шкиль, который Йоханна терпеть не может, называет его то Артишоком, то Спаржей, то Огурцом или каким-нибудь другим овощем… Да мало ли! Тот не остается в долгу – с его легкой руки коллектив называет визажиста Шкодливый Эрик. Или Эрик Шкодливый, что даже красивее, прилагательное тут звучит как титул: Иоанн Безземельный, Филипп Красивый и Эрик Шкодливый!

Йоханн Томасович – прокуренный и пьющий человек лет шестидесяти с изрядным гаком. Опытный репортер, волк-одиночка, на котором держится вся наша шарашкина контора, давно махнувший рукой на содержание журнала и поддерживающий лишь форму. Тем более ему платят неплохо, что немаловажно.

Зовут меня Лиза Кольцова, и мне нравится моя работа. Самая живая, честная и полезная во всем издательстве. Читательницы пишут – я отвечаю. Пишут в основном про неразделенную любовь. Про счастливую любовь не пишет никто, так что приходится выдумывать самой, чтобы подбодрить нашу аудиторию. Про счастливую любовь не пишут даже поэты, только брошенные жены и подруги, выплескивая свою боль и слезы чужому человеку из «Уголка писем Катюши». Так называется мой раздел на предпоследней странице журнала. Хотя что значит «чужому»? Я не чужая, я – своя, удобная рыдательная жилетка, а также плечо и локоть, на которые можно опереться в любой момент без перерыва на обед и выходных.

«Дорогая Катюша…» – начинаются письма. Название своему разделу придумала я сама. Сначала он назывался безлико «Ваши письма, наши ответы».

Почему Катюша, а не как-нибудь по-другому – «Уголок Лизы», например? Или Елизаветы. Не знаю. Как-то не звучит… А Катюша радует слух – теплое, доброе имя.

Когда женщина, отвечавшая за рубрику, вышла на пенсию, открылась вакансия. Взяли сгоряча родственницу психоаналитика Раисы Дуровой – ярую феминистку, неприкаянную холостячку, которая громила «всяких дур» за беспринципность и пошлость.

За короткое время Виктория – так ее звали – затюкала бедного Йоханна до такой степени, что он стал хвататься за сердце при любом подозрительном шуме и носить во внутреннем кармане бесформенного пиджака валидол. Кажется, даже перестал пить. Или продолжал, но гораздо меньше и безо всякого удовольствия. Чувство юмора стало ему изменять, мизантропия крепчала с каждым днем.

В один прекрасный день он пришел к Илларии и сказал: или я, или Виктория. Иллария, сузив глаза, долго рассматривала главреда, представляя себе реакцию неуравновешенной Раисы Дуровой, потом сказала: «Конечно, вы, Йоханн Томасович. Все будет так, как вы хотите».

Психоаналитик Раиса Дурова ворвалась было в кабинет Илларии через голову Нюси, но Успенскую голыми руками не возьмешь: та еще штучка. Она дала Раисе выкричаться, а когда та наконец закончила, сказала ледяным тоном: «Вы забываетесь, Раиса Филимоновна. Прошу вас оставить кабинет, я очень занята». А когда Раиса рыпнулась продолжать, Иллария поднялась и вышла из своего кабинета сама. Она поступила как дама, хотя дамой не является. Иллария актриса и хищница.

«Наш зверинец», – называет редакцию Йоханн. Или «виварий». С изрядной долей нежности, необходимо заметить, так как журнал, как ни крути, его детище. А гадких детей, говорят, крепче любят. Кстати, это он принимал меня на работу. Когда я, совершенно случайно увидев объявление о вакансии на их сайте, пришла наниматься, меня отправили к главреду Аспарагусу. Подивившись необычной фамилии – у меня даже мелькнула мысль, что это кличка, – я отправилась на рандеву. Большой и внушительный Йоханн показался мне монументом. Оторвавшись от чтения рукописи и просверлив меня испытующим взглядом, главред предложил мне сесть. Покопавшись в груде бумаг, достал несколько разноцветных конвертов. «Домашнее задание, – сказал он, протягивая мне конверты. – Сделаете и принесете завтра. И запомните, если они пишут сюда, значит, действительно припекло, пожалейте их. В мире совсем не осталось жалости, вы не находите?»

Длинный, тощий, жилистый, до карикатурности стилизованный под прибалта (но, в отличие от соотечественников, как оказалось впоследствии, не флегматичный, а, наоборот, скорый на язык и подвижный), Аспарагус смотрел на меня, склонив голову набок и почесывая желтым от никотина пальцем лохматую бровь. Я, в свою очередь, рассматривала оттопыренные уши редактора, его крупный хрящеватый нос – такие носы принято называть «настоящими мужскими», пронзительные птичьи глаза сизого цвета и мощный лоб мыслителя, увеличенный обширной лысиной, кадыкастую шею, клетчатую, плохо отглаженную рубашку и бордовый галстук с узором из зеленых листьев. В его кабинете стоял застарелый запах табака.

Аспарагус просмотрел мои ответы на письма читательниц раз, другой. Потом долго рассматривал меня, вытягивая губы трубочкой и шевеля ушами. Затем спросил, почему я ушла из библиотеки.

– Я не ушла, – ответила я. – Меня сократили. В городском бюджете нет денег на культуру.

– Пишете?

Я пожала плечами.

– В каком жанре? Любовная лирика небось? Стишата?

– Научная фантастика, – брякнула я. – Пришельцы из космоса.

– Ага, – отозвался он, нисколько не удивившись. – Дадите почитать?

– Дам, – ответила я.

– В таком случае идите в бухгалтерию, скажите, пусть вас оформляют в отдел писем. Вместо Виктории. – Последнюю фразу Йоханн выговорил с особым удовольствием, ухмыльнувшись. – А ведь все равно небось о любви? – вдруг спросил он мне вслед. – Какая же научная фантастика без любви?

Я обернулась от двери и ответила:

– Никакой. Конечно, о любви.

Он только хмыкнул и снова опустил нос в бумаги…

«…и теперь я не знаю, что мне делать, дорогая Катюша. Я все время жду, что он позвонит, ни о чем другом думать не могу. Моя подруга Валя говорит: дура, пошли в бар посидим, пусть он видит, что тебе как бы наплевать. А я думаю, если он меня там увидит, то подумает, что я его забыла, и вообще никогда больше не позвонит. Может, он поймет, что я люблю его, и вернется? Как ты думаешь, Катюша?»

Я вздохнула, отложила письмо. Посмотрела на часы. Половина седьмого. В семь заявится Йоханн. Покалякать за жизнь, узнать, как я, что новенького, и слегка подремать в потрепанном «дворцовом» кресле в углу комнаты. Около восьми он уйдет к себе – работать, читать, – не материалы для очередного номера, упаси боже, для этого есть рабочий день, а классиков, – и пить в тишине. Возможно, останется ночевать на старом кожаном диване. По слухам, главред был женат три раза, у него четверо детей по всему бывшему СССР и характер одиночки-работоголика. Просто удивительно, как он ухитрялся так часто жениться. Скорее всего, не мог устоять под давлением предприимчивых соискательниц, справедливо полагая, что легче уступить, чем сопротивляться.

Йоханн – отличный мужик, разве что ироничен больше, чем хотелось бы. Но он мужик, и этим все сказано. Чувствуется в нем надежность и кондовая основательность, а также старомодность и некие неписаные идеалы прежних поколений. Мне Йоханн напоминает старую мощную корягу, торчащую из земли, которую, кстати, давно пора выкорчевать и выбросить на свалку истории, как считают некоторые – тот же Шкодливый Эрик или звездная Аэлита. Но умная Иллария держит Йоханна в коллективе в качестве противовеса и предохранителя, а также крутого профессионала старой закалки, который знает, как «делать прессу». Или, выражаясь современным языком, обладает ноу-хау.

– Как жизнь, Лизавета? – спрашивает Йоханн, вырастая на пороге моей комнаты и распространяя вокруг себя удушливый запах табака. Цвет и блеск лысины, а также носа свидетельствуют о том, что главред принял первую вечернюю дозу коньяка и готов расслабиться.

– Хорошо, Йоханн Томасович, – отвечаю. – А как вы?

– Отлично! – говорит он с энтузиазмом. – Вот пройдусь по редакции, и за работу. Что пишут?

– Пишут о любви в основном.

– Ясен пень. А вот интересно, Лизавета, мужчины тоже пишут или страдает один только прекрасный пол?

– Пишут, но редко.

– Интересно, о чем?

– Один человек спросил, почему любят только красивых и с деньгами.

– И что вы ответили? – заинтересовался Йоханн.

– Я ответила, что он не прав и любят всяких.

– А вы не сообщили ему, что у всякого человека есть его половинка и надо только найти? И дождаться.

– Именно это я ему и сообщила.

– Да… – вздыхает Йоханн. – Инерция мыслительного процесса. Хотя, с другой стороны, на всех пишущих свежих мыслей не напасешься. Как продвигается роман о пришельцах?

– Хорошо. Да вы садитесь, Йоханн Томасович, – спохватываюсь я. – Пожалуйста.

Он усаживается в «свое» кресло в углу, вытягивает длинные ноги, слегка распускает узел галстука, бормоча при этом «с вашего позволения». Достает плоскую походную фляжку черненого серебра, отвинчивает крышечку, похожую на наперсток, и наливает в нее коньяк. Смотрит на меня взглядом человека, довольного жизнью. Произносит:

– Ваше здоровье, Лизавета! – и опрокидывает наперсток. Закрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям. – Да, так что там с пришельцами? – благодушно спрашивает он через минуту, открывая затуманенные глаза.

– С ними все в порядке. Летят на Землю.

– Послушайте, Лизавета… – перебивает он меня. – Вы красивая женщина (я хмыкаю), умная, с чувством юмора… истинным, глубинным. У вас прекрасные волосы… Вы сокровище, Лизавета, вы сами не знаете, какое вы чудо! Я завидую вашему мужчине. Честное слово!

– Спасибо, Йоханн Томасович, – отвечаю я скромно. Это у нас такая игра. Ритуал, дружеский треп после рабочего дня. Он вроде как приволакивается за мной, я вроде кокетничаю в ответ и не очень верю. Он настаивает, я продолжаю кокетничать, и так далее. Беда в том, что я… неопасна. Я умна, у меня есть чувство юмора, я все понимаю правильно. Я свой парень. Шефиня Иллария, например, хищная женщина. Заместитель Йоханна Аэлита – глупая. Йоханн называет Аэлиту генетической ошибкой. Секретарша Илларии Нюся – вредная баба. Регина Чумарова, наша законодательница мод, вздорная дама. Я же – свой парень. Парень!

– Выходите за меня, Лизавета! – говорит вдруг Йоханн.

Я воззряюсь на него – так далеко мой начальник еще не заходил. Он смотрит на меня вполне трезво и настороженно. И впрямь не шутит.

– Я подумаю, – отвечаю осторожно.

– Только имейте в виду, – предупреждает он, – я продолжаю пить и курить. Пил, пью и пить буду. И курить. Никаких дамских штучек насчет бросить, понятно?

Я вздыхаю с облегчением – шутит. И говорю:

– Тогда даже не знаю, Йоханн Томасович… Точно не бросите?

– И не надейтесь! – отвечает он твердо, мотая в воздухе указательным пальцем. – Не брошу.

Мы треплемся в таком духе до восьми. Ровно в восемь Йоханн удаляется, поцеловав мне руку на прощанье. Я берусь за очередное письмо, стараясь не смотреть на телефон, хотя крохотные молоточки внутри головы деловито стучат, отсчитывая время.

Восемь пятнадцать. Никак не могу сосредоточиться. Читаю письма по второму кругу.

«Дорогая Катюша, а что бы ты сделала на моем месте?» Что бы я сделала на ее месте? Я не знаю, что делать на своем. Но бодро отстукиваю ответ: «Дорогая Лена, я внимательно прочитала твое письмо. Я понимаю твою обиду, но… поверь мне, ничего страшного не произошло. Твой парень совершил ошибку, с кем не бывает. Прояви великодушие и прости его. Только слабые не прощают…»

Резкий звонок телефона застает меня врасплох, и я вздрагиваю. Бросаю взгляд на часы – половина девятого. Ровно. Помедлив секунду, беру трубку. «Лиза, Элизабет, Бетси и Бесс…» – говорит знакомый мужской голос, и слова эти звучат как пароль. Голос низкий, теплый, ласковый, как у… был когда-то такой американский певец – Пэт Бун, гудел-мурлыкал басом свои песенки, и мурашки точно так же бежали у слушательниц вдоль позвоночника…

– Да, – бормочу я в трубку внезапно осевшим голосом. – Да…