Читать книгу Лев с ножом в сердце - Инна Бачинская - Страница 3

Павел Максимов позвонил в знакомую дверь. Ничего не изменилось за долгих восемь лет – так же глухо тренькнуло в глубине квартиры, только вместо легких быстрых шагов Оли раздались шаркающие, тяжелые и незнакомые. Некоторое время его изучали через глазок, потом дверь распахнулась. Постаревший и какой-то облезлый Юра стоял на пороге, всматриваясь близорукими глазами в гостя. Круглый животик, плешь на макушке, затрапезная линялая рубашка с расстегнутым воротом и замызганные тапочки на босу ногу. Юра никогда не считался красавцем, он был нормальным, в меру жизнерадостным мужиком, с которым Павел не слишком дружил – поддерживал отношения по-родственному, не более. Сейчас же перед ним стоял угасший человек, изрядно потрепанный жизнью.

– Привет, Павлик, – произнес Юра и посторонился, пропуская его. – А мы уже заждались.

Он пошел следом за гостем, не зная, что еще сказать. Павел по старой памяти свернул на кухню. Сестра Маша повернулась от плиты – постаревшая, с тощей жилистой шеей, подпоясанная кухонным полотенцем. Шагнула ему навстречу, обняла, прижалась головой к груди. Шмыгнула носом и вдруг заголосила дурным голосом: «Павлик, братик! Вернулся!» За столом сидел ребенок – мальчик, которого он помнил совсем крохой, – и во все глаза смотрел на гостя. Племянник.

– Ну, будет, Маша, – неловко произнес Павел. – Все, все… – он похлопывал ее ладонью по спине, а она, скривив лицо, плакала. Юра беспомощно топтался рядом.

– Давайте за стол, – Маша, наконец, оторвалась от него, вытерла слезы полотенцем. – Садись, Павлик. Юра!

– Да, Машенька, – отозвался тот, вскидываясь.

– Доставай, в холодильнике!

Юра вытащил из холодильника бутылку водки.

– Сели! – скомандовала Маша. – Открывай!

Выпили.

– Лешенька, это твой дядя Павлик, – обратилась Маша к мальчику. – Он работал на Севере…

Мальчик украдкой разглядывал дядю, и Павел почувствовал досаду – не догадался купить подарок. И дурацкое упоминание о работе на Севере… О том, что он сидел за убийство жены, знали все. Весь дом. Да что там дом – весь город!

И квартира эта была его. Когда-то, восемь лет назад, Маша написала ему в колонию, попросилась пожить у него, времена, мол, тяжелые, а там нужно топить, дров не напасешься, ребенок маленький… Там – это в Посадовке, где у них дом, родительский еще. Забытый богом частный сектор с раздолбанным асфальтом, небогатым продуктовым магазином, парой скудных лавок и мерзостью запустения повсюду был известен в народе как Паскудовка. В свое время, женившись, Павел переехал в город, где купил квартиру. Дела у него шли хорошо, деньги водились. А сестра осталась полновластной хозяйкой посадовского дома, чему была очень рада. Мама прибаливала и ни во что не вмешивалась. Отец целые дни проводил в саду под яблоней, играл в шахматы сам с собой. А зимой жил в кабинете.

Юра сидел, опустив глаза в тарелку, явно испытывая неловкость. Хотя обстоятельства так скрутили его, что он давно уже плюнул на все и тащился по жизни как придется. В свое время он был главным инженером инструментального завода, недолго правда, меньше года. Считалось, у него есть будущее. И женился он по любви – на лаборанточке Машеньке, тоненькой, светлой, нежной. Много воды утекло с тех пор. Комбинат по частям продали. Ему места нигде не нашлось – не хватило ни ловкости, ни нахальства. Машенька превратилась в вечно недовольную, рано постаревшую бабу, хотя какие их годы! Жизнь худо-бедно наладилась – не голодают, машина есть, Маше недавно шубу купили из нутрии. Не миллионеры, конечно. Не получился из него бизнесмен, не всем дано. Но Маша этого не понимает, тормошит и пилит: ты мужчина – значит, должен обеспечить, достать, принести в дом, посмотри, как живут другие. Слава богу, по старой памяти устроил его один человек в госструктуру – антимонопольный комитет. Так, никем, мелкой сошкой. И зарплата, как у всякого бюджетника, не разгонишься, на казино не хватает, и на Испанию тоже… Зато дача есть! То есть родительский дом. По вечерам Юра до упора сидит на диване, тупо уставившись на экран телевизора, смотрит всякие ток-шоу, пропуская мимо ушей наставления Маши. Или лежит. Иногда засыпает с раскрытой книжкой на груди. Каким-нибудь крутым детективом, где много крови и драк. Чувство отчаяния, охватывавшее его раньше, отпустило – человек ко всему привыкает. И не всякий «человек» звучит гордо. Иной звучит слабо или просто молчит. Не всем дано, считает Юра. Вернее, раньше считал. Пока не махнул рукой на все, и на себя в том числе.

– Братик мой дорогой, – кривит рот Маша, собираясь заплакать, а глаза настороженные. Ожидая возвращения Павла, она вся извелась – что же будет с квартирой? После жизни в городе ей не хотелось возвращаться в Паскудовку. Никак. И школа рядом…

Она измучила Юру всевозможными сценариями того, как нужно действовать и что говорить. Ты мужчина, внушала она мужу, поговори с Павлом. Объясни ему, что мы привыкли здесь, Лешенькина школа рядом. Мы, наконец, платили за квартиру и ремонт сделали за свой счет, пусть будет благодарен! Ему все равно, он один. Ему же лучше, если соседи вообще не будут знать, что он вернулся. Она договорилась до того, что вдруг выпалила про какое-то письмо, якобы написанное в полицию соседями дома – не хотят они, мол, жить рядом с убийцей. По тому, как внезапно она замолчала, Юра понял, что мысль о письме пришла ей в голову прямо сейчас, на ходу, и она сама слегка испугалась и застыдилась. Он смотрел на бледное лицо жены, еще миловидное, с каким-то тоскливо-голодным выражением и вечной жалобой в глазах: мало, мало, дайте еще, вон у других… вон у других все есть! Манера жаловаться и прибедняться, прятать куски на черный день по всяким тайным углам, покупать впрок то десять пар колготок, то полсотни пар мужских носков, то постельного белья на целую армию, то стирального порошка. Все в норку, все упрятать, все под замок. Поспать можно пока и на старых простынях, а носки заштопать. Не велик барин. Юра прочитал в одной книге, что это называется комплекс нищеты и не зависит от человека. Машу можно понять, они пережили несколько тяжелых лет, пока он был без работы, а тут ребенок подрастает, нужны соки, детское питание, бананы. Ее можно понять, но с души воротит. Так жизнь проходит в набивании защечных мешков…

– Павел твой брат, – ответил он тогда, – сама с ним и говори. Мне все равно, где жить. Могу и в Посадовке, там хоть воздух свежий.

Ну и получил в итоге по первое число. Маша вспомнила все его грехи за долгую супружескую жизнь. И неумение заводить связи, и неповоротливость, и леность, и ремонт, который всегда на ней. Юре врезалось в память: ремонт всегда на ней. А хотелось праздника на двоих.

– Павлуша, – заискивающе начала Маша, – а что ты собираешься делать? У нас тут безумно трудно с работой… Ужас, что делается. Как ты думаешь дальше-то жить?

Павел пожал плечами. Больше всего ему хотелось убраться прочь. Он устал с дороги, нездоровое лицо сестры напрягало. Юра тоже квелый какой-то, безрадостный.

– А давайте еще по одной! – вдруг вмешался Юра, у которого от подходов Маши, шитых белыми нитками, начали ныть зубы.

– Наливай, – разрешила Маша, подставляя свою рюмку.

Они снова выпили. Юра от выпитого стал словно меньше ростом. Разговор буксовал. Маше страшно хотелось взять быка за рога, но она побаивалась брата – всем известно, какими оттуда выходят. Вдруг припадочный стал, буйный… и вообще, ведь убил! Убил же! Сын сонно таращил глаза, и Маша сказала наконец:

– Ну, вы, мальчики, тут поговорите, а я пойду Лешку уложу. Леш, скажи дяде Павлику спокойной ночи. – Она выразительно посмотрела на мужа, но он сделал вид, что не заметил ее взгляда.

– Павел, я рад, что ты вернулся! – Юра впервые посмотрел шурину в глаза. – Честное слово. Ты не думай, мы неплохо живем, у меня есть работа. Маша выучилась на закройщицу, устроилась на хорошее место. – Он положил руку на плечо Павла, сжал слегка. Тут же испугался своего порыва и убрал руку. – Знаешь, я как-то друзей старых подрастерял. А новых не завел. Некоторые пошли в гору, говорили, заходи, старик, конечно, поможем, не вопрос, но ведь никто не помог… – Он потянулся за бутылкой. – Случайный человек помог. Знаешь, чувствуешь себя таким ничтожеством, ничего… ничего не можешь сделать. Тонешь, а выкарабкаться не в состоянии! Страшно… – Он говорил о себе, вспоминая, как обивал пороги, ходил на биржу, звонил по объявлениям, но получилось вроде как про Павла. Юра понял и смутился. – Давай! – Он поднял рюмку. – За возвращение! За новую жизнь!

Они выпили. Юра положил Павлу на тарелку вареной картошки, копченой рыбы, салат. Ему хотелось спросить о чем-то, он бросал на брата жены короткие взгляды. Наконец решился:

– Павлик, как… там было? Ты почти ничего не писал.

Павел пожал плечами:

– Ничего. Сначала… – он задумался на миг, – сначала непривычно. Потом привык. Такая же работа, как и раньше, механиком.

– Понятно, – пробормотал Юра. У него были еще вопросы, но задать их он так и не посмел. – Слушай, тут твой дружок звонил, с которым вы бизнес крутили, спрашивал про тебя, – вспомнил он. – Андрей.

– Когда?

– Недели две назад. Ты бы к нему зашел, может, с работой поможет…

– Зайду, – ответил Павел. – Конечно, зайду.

Больше говорить им было не о чем. В свое время дружбы между ними не получилось. Они и виделись-то нечасто. Юра знал, что Маша просила брата помочь ему с работой, устроить к себе на фирму, но Павел то ли не смог, то ли не захотел. Люди стали неохотно помогать друг другу.

Позже, когда Павла уже не было и они жили в городе, он иногда убегал на время в Посадовку, чтобы передохнуть, но Маша под предлогом заботы доставала его и там – приносила еду и чистые носки. А Юре от ее скорбно поджатых губ становилось еще хуже. В итоге он возвращался домой.

Павел сидел, глубоко задумавшись, уставившись тяжелым взглядом в тарелку. После водки ему захотелось спать. Юра тоже молчал, не зная, что сказать. Голос Маши долетал из комнаты мальчика. Кажется, она читала ему.

– Юра, – произнес вдруг Павел, и тот встрепенулся. – Пойду я, наверное. Вы не против, если я поживу в доме?

Юра побагровел. Ему показалось, что Павел прочитал его мысли – он все прикидывал, как бы сказать ему… или дать понять насчет дома…

– Поживи, конечно, – поспешно ответил он, испытывая страшное облегчение. – А можешь и здесь… Как хочешь. Это же твоя квартира, – добавил великодушно и покосился на дверь.

– Я думаю, лучше пока там, – ответил Павел, понимая Юру и сочувствуя. Он никогда его не интересовал – у него, Павла, была своя жизнь. Прекрасная работа, деньги, поездки за рубеж – жизнь сильного, удачливого человека. У него была Оля. И все это кончилось однажды… к сожалению. Он не задумывался, где будет жить, но сейчас остро осознал, что здесь, в этой квартире, где они обитали вдвоем с Олей, он не сможет. Он помнил, как она бежала открывать ему дверь, помнил ее легкие шаги… Помнил, как она бросалась ему на шею… Все здесь напоминало ему о жене.

– Мы отвезли туда твои вещи, – заторопился Юра. – Книги, лыжи, одежду. А компьютер Лешке отдали. Подумали, ты себе новый купишь, зачем тебе старье? Сейчас Маша придет, все расскажет.

– Я пойду, пожалуй. Устал. Давай ключ.

– Сейчас, – ответил Юра. – Там и газ есть, и свет. И… – заколебался он, пряча глаза. – Я даже телефон подключил. Недавно.

– Отлично, – ответил Павел, желая лишь одного – распрощаться поскорее.

– Ты, Павлик… – начал Юра, оглядываясь на дверь и понижая голос. – Там это… там кое-какие мои вещи.

Павел кивнул.

– Ты не говори Маше – наконец, выдавил из себя Юра. – Не нужно, чтобы она знала, лады? Я иногда бывал там… даже ночевал, когда она лежала с Лешкой в больнице….

Павел с внезапным интересом взглянул на него: неужели женщину приводил?

Юра между тем уже рылся в ящике буфета в поисках ключа. У него был свой, но он не спешил его отдавать. Искал запасной для Павла. Нашел наконец, протянул.

– Спасибо. – Павел сунул ключ в карман и поднялся.

– Подожди, – Юра тоже вскочил. – Я сейчас Машу… Подожди!

– Не нужно, – ответил Павел.

– Подожди, она положит тебе продукты! – Он выбежал из кухни и через пару минут вернулся с Машей. Сестра сияла из-за услышанной новости.

– Павлик, куда же ты? – фальшиво суетилась она. – А чай? Я пирог испекла.

– Спасибо, Машенька, – ответил Павел. – Пойду я. Поздно.

– Ты хоть дорогу помнишь? – Маша, улыбаясь, смотрела на него, давала понять, что шутит. – Тут рядом остановка автобуса, Юра проводит. Я тебе сейчас поесть соберу. Там же ничего нет. Положишь в холодильник, а завтра разогреешь. Там и магазин есть, и кафе, даже бар. И новые дома строятся. Наш дом хотели купить, но мы тебя ждали. Цены растут, ужас просто! Вообще там хорошо, свежий воздух, зелень, деревья. Я приеду в воскресенье, приберусь. – Она говорила возбужденно, радуясь, что все так безболезненно разрешилось. Накладывала салаты в баночки, колбасу и сыр в пластиковые коробочки. Заворачивала в салфетку пирог. Поколебавшись, сунула жестянку чая.

– Хватит, Маша, – сказал Павел. – Куда мне столько?

Она выпрямилась, посмотрела на брата и вдруг заплакала.

– Прости меня, Павлик, – всхлипывала она. – Какая жизнь жестокая… Как все получилось… Но ты не думай, мы с тобой. Мы всегда с тобой. Ты мой старший братик, любимый, помнишь, как мы в детстве… ты всегда меня защищал…

Юра стоял, опустив голову. Павел шарил в карманах – не помнил, куда сунул ключ. Маша шмыгала носом, вытирала слезы и смотрела на него сияющими глазами. Ушли куда-то мелочные расчеты, опасения, досада. Она словно сейчас только поняла, что вернулся ее брат, единственный, которым она так гордилась и которого очень любила, умница, сильный, удачливый. А ведь как его подкосило, куда все ушло – постарел, почернел, взгляд жесткий, седина на висках. И эта одежда – дешевый пиджак, грубая кожаная куртка, грубые ботинки. Ей стало жалко брата, и впервые она подумала о том, что он пережил там…

Наконец сцена прощания завершилась. Павел прижал к себе сестру, пробормотал что-то о подарке для Лешки, который за ним, и они с Юрой вышли.

– Недолго, – по привычке приказала Маша вслед мужу и тут же добавила, смутившись: – Посадишь Павлика на автобус, он же ничего тут не знает. А я приеду в воскресенье, помою окна, приберусь. Мы все приедем. Надо рассаду купить, помидоры, огурцы. Устроим субботник.

Мужчины вышли на улицу. Ночь стояла тихая, прозрачная, полная запахов молодой зелени и мокрого асфальта. Недавно прошел легкий дождь, воздух был сладкий, и дышалось удивительно легко. Юра закурил, предложил сигарету Павлу. Стояли, дымили вместе.

– Ты знаешь, – сказал вдруг Юра, – я иногда думаю, что… – Он запнулся, не умея выразить словами то, что чувствует. – Я думаю… Жизнь продолжается, одним словом. И особенно понимаешь это… в такую ночь. Весна… просто душу переворачивает! – Он прерывисто вздохнул. – А мы сидим перед ящиком, смотрим до одурения! Или лежим. Господи, что мы смотрим! О чем говорим!

Павел кивнул неопределенно. Было уже около двенадцати. Свет фонарей отражался в мокром асфальте. Дождь и ночь разогнали людей, улица была пуста.

– Автобус редко ходит, – сказал Юра, словно оправдывался. – Поздно уже.

– Ты иди, Маша беспокоится. – Павлу хотелось остаться одному. – Я доберусь.

– Знаешь, я бы тоже махнул с тобой… – сказал Юра с тоской. – Там хорошо сейчас, трава… Скоро яблони зацветут, сирень. А потом черемуха. Там всегда хорошо, даже зимой. Я как-то надумал построить камин, но Маша не захотела. Веранда… Тишина вокруг… Звезды. Сидишь, думаешь… На полу кружка крепкого чая… Синяя…

Павел взглянул на него – что это с ним? Лицо Юры было печально-сосредоточенным.

– Поехали со мной, – предложил он, смутно чувствуя, что тому хочется услышать именно это.

– Я бы… запросто! – оживился Юра. – Хоть сейчас. Послушай, а ты не мог бы сказать Маше, что я тебе вроде как нужен там… ну, привести все в порядок, а?

Павел не успел ответить, и Юра ответил себе сам:

– Она не разрешит. Говорит, что всегда беспокоится, когда меня долго нет. Ладно, мы приедем в воскресенье. Да, Маша не знает, что я туда ездил… иногда. Не говори ей.

– Я понял, не скажу. Ты бы шел уже, первый час.

– Да-да, иду, – заторопился Юра, но все топтался рядом, не уходил.

– Я пойду, – сказал наконец Павел. – Тачку буду ловить по дороге.

Они пожали друг другу руки, и Юра с сожалением ушел. Нежелание возвращаться домой читалось в его сутулой спине, медленной походке, в том, как он остановился и снова закурил, оглянулся на Павла, махнул рукой.

Через пару кварталов Максимов тормознул частника. Тот, услышав, куда ехать, стал отказываться, но Павел сказал, что ему только до центра, где магазин, а дальше он доберется сам. Шофер подозрительно смотрел на высокого худого мужчину в дешевой одежде, с дешевым чемоданом, нутром угадывая в нем человека оттуда.

– Послушай, начальник, – сказал Павел, – я там живу. Последний автобус ушел, остаюсь на улице. Скажи, сколько, заплачу вдвое…

Маша еще хлопотала в кухне – мыла посуду, убирала со стола. Напевала что-то. Давно не видел Юра жену в таком хорошем настроении.

– Бедный Павлик, – сказала она, завидев мужа на пороге. – Изменился, просто не узнать… Помнишь, какой он был? Орел!

Юра не ответил, только дернул плечом. Стоял на пороге, смотрел на сияющую Машу. Уютная кухня. Пестрые занавесочки на окне, салфеточки, полотенца – все в кричаще желто-красных тонах. Даже коврик на полу – желто-красный с зеленым. Керамические жбаны, плетеные туески, календарь с котами и щенками на стене. Чистота и блеск. Маша была отменной хозяйкой. Юра смотрел на нее пустыми глазами и представлял, как Павел открывает калитку, входит во двор. Тишина вокруг, звезды. Деревья «звучат». Не пошумливают, как при ветре, а именно «звучат», издавая верхушками неясное глухое гудение. И звезды… Хотя нет, какие звезды. Дождь был. Облака. Все равно хорошо! Павел поднимается по скрипучим ступеням на веранду, достает из кармана ключ. Проделывает то же самое, что и он, Юра, в редкие свои набеги туда, на «Остров свободы», как он окрестил Посадовку, не принимая и не соглашаясь с ее кличкой, придуманной теми, кто хотел вырваться в город…

– Ты знаешь, – сказала Маша озабоченно, – лишь бы он пить не начал. Или еще чего…