Читать книгу Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года - Инна Соболева - Страница 1

Принято считать: пока о человеке помнят – он не умер. Так что можно смело утверждать, что оба героя этой книги живы и будут жить ещё долго. Один из них – скорее всего, вечно. Его враг и одновременно почитатель (парадокс!) Франсуа Рене Шатобриан сказал: «Мир принадлежит Наполеону. Что не захватил он, после смерти захватила его слава. А деспотическая власть памяти даже сильнее».

Пророческие слова. За недолгую жизнь он успел многое: стать владыкой полумира, превратиться в ненавистного захватчика и тирана, а после смерти снова стать кумиром миллионов. И до сих пор, почти через двести лет после того, как окончилась его земная жизнь, одни его страстно любят, другие с не меньшей страстью ненавидят. Неразрешимая загадка истории…

Другая загадка – отношение к Наполеону (недавнему врагу) в России. Пушкин был первым, кто вопреки установившемуся взгляду на Бонапарта как на жестокого завоевателя написал:

По признанию современника, этими словами «поэт проявил такое благородство чувства и силу мысли, что все другие русские лирики должны были показаться перед ним пигмеями». В справедливости этого утверждения трудно усомниться, даже искренне опасаясь обидеть всех русских лириков вместе взятых, и нерусских тоже. И ничего в этом удивительного нет: понять и оценить гения может, наверное, только гений.

Во Франции, которой он принёс невиданную славу и невыносимые страдания, одни его ненавидели, другие обожествляли. Виктор Гюго верно угадал, за что и почему так самозабвенно сражалась Старая гвардия при Ватерлоо:

Автор потрясающей книги «Душа Наполеона» Леон Блуа вспоминал: «Я знавал в детстве старых инвалидов, которые не умели отличить его от Сына Божьего».

Но это – во Франции. А в России? Лермонтов его боготворил. Цветаева в киот вместо иконы вставила его потрет. Её отец, человек глубоко верующий, был потрясён. Отца она любила, но убрать портрет отказалась…

В России почитателей памяти императора французов было никак не меньше, чем во Франции. Во всяком случае я и сама оказалась невольной жертвой русского бонапартизма. Над моей детской кроватью (а раньше – над кроватью деда, потом – мамы) висела (и продолжает висеть) огромная гравюра знаменитого баталиста XIX века англичанина Эрнста Крофтса «Наполеон и Старая гвардия» (тот факт, что англичанин с нескрываемым пиететом писал заклятого врага своей страны, тоже достоин осмысления). Так что первым историческим персонажем, с которым мне выпало познакомиться, был Наполеон. А первым серьёзным стихотворением – лермонтовское «Бородино». Примирить одно с другим детскому сознанию оказалось не под силу. Да и потом… Восхищение личностью и неприятие его нападения на Россию противятся друг другу и всё же странно уживаются в душе…

Что же касается императора Александра I, то о нём я узнала много позднее, и интерес он поначалу вызывал только одним: как ему удалось выглядеть в глазах Европы победителем непобедимого полководца? То, что победителем он всего лишь выглядел, человеку, воспитанному на «Бородине», очевидно. К тому же есть непререкаемый авторитет – Пушкин. Это он сказал об Александре: «нечаянно пригретый славой».

Но так или иначе имена Наполеона и Александра часто, да почти всегда упоминают вместе – волей истории они стали неразлучны в памяти всех сменившихся за двести лет поколений. Неразлучны, неразрывны, но – не равны. Думаю, прав официальный биограф и внучатый племянник Александра, великий князь Николай Михайлович: «Как правитель громадного государства благодаря гениальности сперва его союзника, а потом врага, Наполеона, он навсегда займет особое положение в истории Европы начала XIX столетия, получив и от мнимой дружбы, и от соперничества с Наполеоном то наитие, которое составляет необходимый атрибут великого монарха. Его облик стал как бы дополнением образа Наполеона. Гениальность Наполеона отразилась, как на воде, на нём и придала ему то значение, которого он не имел бы, не будь этого отражения».

В самом деле, иди жизнь своим привычным порядком, их пути не должны были, да просто не могли не то что соединиться, но даже пересечься. Ну, может быть, один стоял бы навытяжку в почётном карауле, когда его страна принимала бы другого – императора великой державы. Всё изменила Великая революция. Всё: судьбы народов, государств, каждого человека, попавшего в водоворот невиданных событий.

Наполеон и Александр оказались в центре этого водоворота, один – по воле привередливой судьбы и собственной гениальности, другой – по долгу рождённого главой огромной державы, которая не могла уклониться от катаклизмов, потрясавших Европу.

Любители считать утверждают: о Наполеоне издано более сорока тысяч книг. По другим сведениям – более двухсот тысяч. Разница, конечно, существенная. Но все согласны в одном: о нём написано больше, чем о любом другом человеке, когда-либо жившем на земле. Вот это-то считающееся бесспорным утверждение легко опровергнуть. О Наполеоне Бонапарте написано ровно столько, сколько об Александре Павловиче Романове, – не меньше, но и не больше. Потому что никто, пишущий об одном из них, не может обойти молчанием другого: война 1812 года связала их неразрывно. Эта трагическая связь-соперничество – знамение времени: высокородность противостояла гениальности. Гениальность доказала своё превосходство, но победила высокородность. Хотя победа эта достигнута, как сказали бы сейчас, с использованием административного ресурса, причём объединённого ресурса всех европейских монархий.

Я не буду сравнивать двух повелителей огромных империй (вполне очевидно: такого сравнения Александр не выдерживает), попытаюсь только разобраться, что привело к кровавому столкновению народов, всегда с уважением и симпатией относившихся друг к другу. Хотя даже такую попытку полагаю излишне самонадеянной: «Личность Наполеона непередаваема словами», – сказала когда-то Жермена де Сталь…