Читать книгу Примавера - Ирада Вовненко - Страница 5

Цветущая… Нося такое имя, нельзя оставаться обыкновенным, хотя в том, чтобы быть обыкновенным, и нет ничего плохого. Флоренция не похожа ни на один другой город, и ее самобытность заставляет нас еще сильнее любить путаницу ее узких улочек, словно потерянных и в чем-то нелепых, будто возникших сами собой, без внимания и участия архитектора. Флоренция, словно юная девушка, дышит свежестью и любопытна, ее привлекательность и нежный аромат не ослабевают с годами. Величественно возвышается над городом купол собора Санта-Мария дель Фьоре. В нем чувствуется сила, как и в самих флорентийцах, готовых справиться с любой бедой.

Именно названия и имена во многом предопределяют будущее своих хозяев: в каждой из букв, составляющих единое целое, заключена вся тайна связи с абсолютным, придающим нам сил и вдохновение, с той неведомой силой, которая иногда безо всякой причины вдруг забывает о нашем существовании. Цветущая, всегда весенняя, пребывающая в состоянии надежды и призывающая к жизни, Флоренция с самого своего основания была такой, как будто сама местность между руслом реки Арно и подножием Апеннинских гор обладала какой-то особенной жизненной силой.

Ночь медленно опускалась на город. Сменивший палящее солнце приятный ветерок обдувал со всех сторон, нагоняя негу на жителей. В такие моменты, когда последние лучи солнца прятались за горизонт, являя миру невероятную картину сплетения светотеней, казалось, все краски, существующие в природе, причудливыми разводами растеклись по закатному небу. Не нужно было ничего придумывать. Достаточно выйти в семь вечера к Арно и дождаться момента, когда все небо превратится в костер, в котором, как в магическом кристалле, отразятся надежды и возможности нового дня, стремление к мечте и поиску себя. Ничто уже не напоминало ужасов триста сорок восьмого года, когда по городу бродила черная смерть. Это было время великого несчастья. Какие-то заморские купцы привезли в цветущий город чумную заразу вместе с пряностями, кажется с шафраном. Хотя некоторые поговаривали, что зараза попала во Флоренцию с востока в больших тюках драгоценных индийских ковров. По улицам медленно двигались церковные шествия с пением жалобных misere (Господи, помилуй), неся чудотворный образ Богоматери, предупреждавшие о приходе чумы и заставлявшие веселых флорентинцев запереть свои крепкие двери получше; монахи и священники усердно молились, но чума продолжала улыбаться горожанам своей равнодушной и беспощадной улыбкой и не думала никуда уходить. Брать воду из Арно было опасно. Река была заражена нечистотами и сбрасываемыми в нее отходами. По городу ходили надсмотрщики, наглухо заколачивавшие двери и окна домов, в которых были умершие или тяжело больные, и собирали трупы на переполненные смердящие повозки. Флорентинцы называли этих надсмотрщиков «черными дьяволами», хотя, в сущности, они были такими же людьми, многих из которых затем тоже унесла черная смерть. Но всем «черные дьяволы» представлялись чуть ли не пособниками заразы, как и врачи в черных одеждах и защитных масках с клювами, набитыми душистыми травами. Всюду появлялись просмоленные страшные дроги в дыму факелов. Их сопровождали молчаливые люди в масках и черных одеждах, пропитанных дегтем, с длинными крюками, которыми они издалека, чтобы не заразиться, хватали чумные трупы. Многие бежали из Флоренции, покидали любимый город, чтобы спастись и иметь возможность дышать чистым воздухом. Молодым хотелось любви, они отдавались страстям, чтобы чувствовать запах жизни и не поддаваться сокрушающей скорби, уничтожающей желания. Даже зимние холода не прекратили этого проклятия – страшная болезнь унесла еще много жизней.

Смеральда с детьми редко покидала дом и старалась придумывать для себя и мальчиков разные занятия, чтобы отвлечься и не думать о несчастье. Они вместе пекли печенье из оставшейся ржаной муки или делали марципаны из тертого миндаля, а вечерами, когда муж Смеральды Мариано приходил уставший с работы, пили теплое молоко или разбавленное вино и рассказывали друг другу всякие истории. Истории, которые часто придумывали, чтобы не было так страшно. Мариано даже выдумал героя Энрике, парня двадцати лет, долговязого и несимпатичного. С ним постоянно случались забавные истории. То он травы перепутает, готовя отвар, и его мачеха заснет долгим сном. А он обрадуется и решит, что она умерла. То еще что натворит. Фантазии Мариано не было передела. Он так увлеченно рассказывал о приключениях Энрике, описывая детали, что все отчетливо представляли его и смеялись до слез. В такие мгновения страх, словно морская пена, исчезал за эмоциями в сознании, просачиваясь сквозь горе потерь и тревог, пока очередное известие о смерти не возвращало все на свои места, снова обнажая жестокую действительность. Покупать продукты в городе было все тяжелее, да и многие торговцы, одержимые корыстью и жаждой наживы, специально завышали цены, зная, что голод заставит всех отдать последние флорины, лишь бы накормить свою семью. Зима тоже выдалась на редкость холодная и несвойственная для цветущей Флоренции и избалованных теплом флорентинцев. Однажды Мариано вернулся из своей мастерской совсем продрогший. Смеральда старалась использовать каждую крошку и часто пекла печенье из бобов.

– Сегодня так холодно было. – Мариано причмокивал от удовольствия, отламывая кусочек печенья. – Наверное, самый холодный день зимы. Представляешь, я шел через городскую площадь и увидел старую женщину, одетую в какие-то лохмотья, очень простую, она плакала и дула на озябшие пальцы, все никак не могла вытащить монеты из кошелька. Я заплатил за нее булочнику и отдал ей свои кожаные перчатки. Ты не сердишься, дорогая?

Смеральда подошла к мужу и поцеловала его в висок.

– Я не сержусь. Я горжусь тобой. – Смеральда очень похудела за это время, и от этого черты лица заострились, выдавая следы усталости и не отступающей тревоги.

Но Сандро не помнил этого. Ему было всего три года, и страшная картина того, как город весь увял и почернел из-за чумной заразы, стерлась из его детской памяти, а река успела вновь обрести свою природную силу и чистоту. Она уверенно расстилалась гладью, приковывая к себе взгляд. В ней, словно в зеркале, отражались крыши и фасады, расплывался целый город. С того момента, как чума чуть не опустошила город, прошло более девяти лет, и тринадцатилетний Сандро часто уходил к реке, медленно прогуливаясь вдоль берега. Особенно ему нравилось выходить к Арно по вечерам. В это время зажигались огни, и город погружался в тишину – смолкало даже воркование голубей, которых было так много во Флоренции. Днем Алессандро утомлял рокот праздной толпы, мешавшей ему мечтать. Он ждал сумерек и сливался с вечерним одиночеством Флоренции, которая утешала и одновременно просветляла. Узкие переулки манили своим глубоким, немым выражением. Глухие голоса и шаги прохожих рассказывали свои истории и увлекали за собой.

Глубокие воды реки странно манили к себе юношу и поглощали его мысли, словно околдовывая. Душа его томилась. Кто он в этой жизни? Хотелось понять свое предназначение. Ведь для чего-то он появился на этот свет? Слезы страха и предчувствия катились по бледному лицу.

Сандро постепенно открывал и познавал крикливый шумный мир, мир площадей и улиц, церквей и переулков, где прохожему трудно было разойтись с всадником, не коснувшись того своим платьем. Запоминал во всех нюансах, а потом рисовал лица встретившихся людей. Людей, которые всегда спешат и спорят друг с другом. А кто-то мог спокойно вылить помои из окна или с балкона, обдав прохожего всеми возможными нечистотами. Это тоже была его Флоренция, меняющая свое настроение и одежды, оставаясь при этом неизменно родной и любимой. Он шел по неровным камням мостовой, иногда добирался до городских ворот и выходил за пределы города, по узким тропинкам поднимался на живописные холмы, раскинувшиеся вдоль тракта. С другой стороны дороги тянулись оливковые сады, и он вдыхал их глубокий аромат, словно очищаясь. Флоренция казалось ему совсем другой, когда он смотрел на нее со стороны, она не была разобрана на отдельные гонфалоны, словно яркие пазлы, город открывался целиком, демонстрируя свое великолепие. Летом во Флоренции становилось так тяжело дышать, что приходилось делать короткие вдохи. Цепь пологих холмов, окружавших город со всех сторон, задерживала воздух и не давала рассеиваться испарениям Арно, которые смешивались со смрадом мастерских и сточных каналов, накрывая город душным коконом. Еще и поэтому Сандро так любил гулять вечерами, уходя в луга и небольшие рощицы, неизвестные многим. Мать сначала сильно ругала Сандро, но со временем привыкла к его странностям, принимая его желание побыть одному. В свободное время горожане обычно собирались на лугу перед церковью Оньисанти (церковь Всех Святых), играли в мяч, танцевали и придумывали себе разные развлечения. Часто мужчины затевали свою любимую игру calcio storico, выделяясь яркими одеждами, и зеваки с любопытством наблюдали их сильные тела и то, как они пытались повалить друг друга. Команды знали, за что боролись, – победитель получал в награду корову. И не какую-нибудь, а непременно телку знаменитой кианской породы, выведенной в тосканской долине Валь-ди-Кьяна. Стейк готовился для всей команды и считался отменным угощением. Юноша уходил как можно дальше от массовых гуляний и скопления людей. Ему нравилось уединение в момент, когда день потихоньку растворялся, а глухое молчание нарушалось лишь шорохом капель и падением созревших плодов. Казалось, Сандро слышал, как бьется его собственное сердце. Любовь к Италии входила в него всей полнотой запахов и звуков, чтобы никогда более не покинуть его. Для этого нужно было родиться художником, художником в цветущей Флоренции, борющейся с тиранами за свои права и свободу. Соперница славного Рима…

У городской стены стоял небольшой каменный дом с просторной лоджией, что определяло его хозяина как зажиточного торговца. Дом принадлежал семье Ренальдо Форгезо, известному всему городу цветочнику. Он снабжал своими розами и дивными лиловыми фиалками, которые росли только в его садах, все городские праздники и карнавалы, а уж их в то время было предостаточно. У Ренальдо была дочь Мария, рослая девочка с темными гладкими волосами. Она не была писаной красавицей, во всяком случае с точки зрения большинства: в ней не было той возвышенности и мистической загадки, той утонченности в чертах и фигуре, которая так привлекала современников Алессандро, правда, зачастую загадочность флорентийских красавиц оказывалась обыкновенным кокетством, которое так красит всех женщин в глазах мужчин. У Марии были крупные черты лица, красивой формы чувственный рот, открытый лоб. Все ее тело дышало жизнью, которую так тщательно скрывали юные флорентийки. Однажды, когда юноша гулял, погруженный в свои мысли, никого не замечая, кроме самой природы и ее запахов, Мария подошла и молча последовала за ним. Девочка не раз до этого видела его бредущим вдоль узких улиц, но подойти решилась только сейчас.

– Можно я погуляю с тобой? – тихо сказала она. Алессандро едва кивнул ей в ответ, по правде говоря, не обратив особого внимания ни на вопрос, ни на саму девушку.

– Я погуляю с тобой? – сказала она чуть громче. – Мне тут очень одиноко.

Юноша посмотрел на нее удивленно, как будто не ожидал, что с ним кто-то заговорит.

– Пожалуйста… А тебя не будут ругать?

– Нет, отец целыми днями занят в своем саду, а больше меня ругать некому. Да он, по правде сказать, у меня не очень строгий. – Она улыбнулась.

Лицо ее было смелым и добрым, внушающим доверие. И Сандро не прочь был немного поболтать и разбавить незатейливой болтовней свой одинокий вечер. Они пошли вперед, не мешая друг другу, каждый в своих мыслях. Через некоторое время Алессандро остановился и предложил Марии посидеть в тени под деревьями. Они продолжали молчать. Мальчик подобрал палку с земли и начал рисовать фигурки, а девочка сидела и наблюдала за его движениями. Казалось, его невнимание нисколько не смущало ее.