Читать книгу Les promeses – Обещания. Криминальная мелодрама - Ирен Беннани - Страница 10

Иллюстрация Людмилы Ломака

С Валерой мне не суждено было уехать в Испанию; недавно – этой весной – там прогремели взрывы: террористы будоражили Европу. Несколько поездов пострадало от их акций, многочисленные жертвы среди пассажиров в столице Испании приводили в ужас. Я не смогла больше ждать дня отъезда в Испанию, как мы планировали и мечтали с Валерой, но не по причине прошедших там взрывов. Через неделю я покидала страну и улетала по приглашению моей дочери в королевство Марокко. Столько лет ожиданий встречи с дочерью – и вот все решалось в эти дни.

В эти дни звонил и Денис, волновался – сначала он подумал, что мне предстоит уехать навсегда. Этим он рассмешил меня, и в конце разговора мы условились созвониться, когда я вернусь.

В Шереметьево перед вылетом рядом со мной присел мужчина восточного вида, он читал. Фраза из его книги запомнилась мне надолго: «Не радуйся, не жди ничего, воспринимай все как должное». Назвать ее актуальной – этим ничего не сказать, она большее.

Объявили мой рейс, и я… на борту авиалайнера.

Красота полета отвлекала от переживаний. Амстердам, город на озерах, необычное, поразительное зрелище, которое завораживает, среди воды и зеркальных отражений. Впечатления переполняли, увиденное казалось нереальным. Лайнер наклонился и стал снижаться, погружая, подобно птице, свои крылья в густые белые облака; мы приземлялись.

В аэропорту Амстердама было многолюдно, пассажиры стремились каждый к своим выходам, расположенным в разных блоках, магазины и кафе позволяли заполнить время в период ожидания транзитных рейсов.

Проведя в аэропорту несколько часов, я обратила внимание на людей, одетых по-восточному: они вели неспешную беседу на французском, моментами в ней проскальзывали арабские слова. Они находились в зале ожидания на соседнем ряду, составляя контраст пассажирам из Голландии, белокожим и высоким, речь которых напоминает английский, но более резкая, отрывистая. Вместе с сидящими я пошла на посадку и продолжила свой путь в древний Магриб.

Самолет поднялся ввысь; рядом со мной оказался гражданин Франции – Пьер, компьютерщик. Мы разговорились, насколько было возможным наше общение: в эти минуты, когда я вспоминала забытый французский, наша беседа больше напоминала язык жестов. Французы к женщинам очень внимательны. Я отвлеклась от забот, почувствовала себя женщиной, слово, звучащее на языке Франции «медам», ласкало мой слух. Вторая часть полета пролетела незаметно – это общение с Пьером отвлекало и спасало меня от моих переживаний, растущих с каждой последующей минутой, приближающей меня к конечной точке моего полета. Ночью самолет приземлился в аэропорту Мухаммедия.

Простившись с Пьером, моим соседом по лайнеру, я вышла в зал к встречающим. Меня не сразу заметили; ожидая худшего, я направилась к разменному бюро, но на пути к нему услышала свое имя – меня все же встречали. Здесь были бывший муж и моя милая девочка. Ей исполнилось девятнадцать. Не долгожданную радость вызвала наша встреча – я испытала огорчение. Одетая в темное, худенькая, неуверенная в себе, она радовалась мне как ребенок. Мы сели в машину, и она тронулась. С первой минуты я старалась быть вежливой с Нобилем, испытывая отвращение к бывшему первому мужу и огромную радость, переполнявшую меня от встречи с дочерью. Зачем он забрал ребенка? У него теперь состоялась другая семья и другие дети… Было заметно, что он не уделял ей должного внимания: за все эти годы сказывалось скорее бабушкино воспитание, и внешне оно выражалось в ее одежде. Аскетизм ее поведения и отношения к жизни, не свойственный молодым женщинам, в эти первые минуты так бросался мне в глаза. Характер Нобиля оставался таким же: он был самоуверен, и взгляды его на жизнь были недалекими. Если годы и изменили Нобиля, то не в лучшую сторону: он постарел и обрюзг, ничего не осталось от былой его красоты. Мы с ним были женаты несколько лет, когда мне было восемнадцать, тогда его называли «гзель»5: тонкие черты лица, выразительные глаза, волосы, спадающие крупными буклями, имели яркий оттенок – шатен. Фигура дополняла образ газели – стройный, тонкокостный. Теперь тело его расплылось, что свойственно восточному типу людей. И его лицо, напоминающее сдутый мяч, смотрело на меня из зеркала машины, которая в эти минуты стремительно неслась по скоростной магистрали – «магистрали прожитых лет».

Ночной Рабат мало изменился. Та же городская арка, которую мы пересекаем в эту моросящую ночь. Улицы и проспект Хасана Второго остались позади, вот он – Мандариновый переулок и четырехэтажный особняк. Я вижу тяжелые входные двери – сколько же ночей они будоражили меня во сне: взяв за металлическое кольцо, я стучусь в них, но никто не открывает, кажется, я умираю в эти минуты, теряя сознание, но ничего не происходит – только сон, где я просыпаюсь в холодном поту его кошмара. Кажется, что возвращаюсь в прошлое: через пятнадцать лет эти двери открываются, я вхожу, поднимаюсь по каменным круговым ступеням старинного дома; родители Нобиля встречают меня наверху в небольшой гостиной. Много лет нас разделял их обман, и теперь они смотрят мне в глаза. Свекор улыбается мне; в глазах свекрови не вижу радости, но нам ясно: время расставило все на свои места. Торжества не было, как было тогда, в первый мой приезд в Рабат…

В ту позднюю ночь здесь, в доме, собралось много родни, все ждали меня. Перед входом нас встречала старая хозяйка дома – мы Зубида, она пригласила войти, я выпила из ее рук молоко и, съев финики, последовала за ней в зал, по обе стороны которого располагались два салона – мужской и женский. Все приветствовали меня: «Мархбебикум,6 Ирис». «Мархба», – женщины ликовали, издавая улюлюкающие громкие звуки, долго еще в стенах этого дома звучали песни. Я отправилась наверх, в наши апартаменты; отдыхая, я слышала шум: гости не спешили расходиться. Это был праздник в честь моего приезда.

Когда впервые я поднималась по круговым ступенькам, мне казалось, что я была здесь, в этом доме. Ощущения из моего вещего сна накануне поездки были очень яркими, и тогда, идя по дому, они вспоминались: странный, зловещий сон, что был ключом к предстоящей тогда поездке в древнюю столицу. Но я не открыла этой тайны, оставшейся за дверью, не придав значения кошмару перед моим отъездом сюда, в мир Востока. Мне снилось: на руках по дому меня несет мой муж. Другая картинка сменяет ее. Я вижу женщину на фоне кровавых туш в одной из приоткрытых комнат. И с этих туш, подвешенных за горло, стекает кровь. Осознаю: бежать мне нужно; владеет страх мной – такое парализующее чувство, что двигаться я не могу. Я вижу детский гроб в другой из комнат. Его во сне желаю я похитить.

Проснулась я в глубоком страхе, цепенея, как будто мой покойный дядя, много лет назад наложивший на себя руки, покидая меня, словно погладил по плечу. От чего он хотел меня предостеречь, стало мне очевидно теперь.

Вспоминая о событиях давнего времени, я смотрела на свою девочку – теперь, через столько лет, мы снова были вместе. Я лежала в темноте рядом с дочерью и рассматривала ее спящую, молчунью, робкую и тихую, – такой же меня знали здесь раньше. Я вижу все ее чувства в ее глазах и знаю, как мы похожи.

Начиная с этой ночи мы просыпались вместе. Утром яркое солнце будило меня. Свет проникал сквозь жалюзи, струился, и шум восточного города поднимал меня. Призывные звуки муллы с ближайшего минарета доносились среди всего этого городского мотоциклетно-машинного шума, сливаясь с дальними соседствующими мечетями города, не давая обитателям в повседневной суете забывать о «вечных ценностях». Я улыбаюсь, ощущая, что рядом спит Любна. Она не привыкла спешить, поэтому я не тороплю ее, наблюдая за ней в ее сне. Время на Востоке тягуче, неспешный уклад жизни перемежается минутами молитвы. В эти утренние минуты я пила кофе, дожидаясь ее, гармония и душевный покой переполняли меня. Все грустные мысли меня покидали, краски Востока с каждым следующим весенним днем становились все ярче. Розовые оттенки весеннего утра пришли на смену унылым цветам и в одежде моей дочери – в них отражались оттенки нашего настроения, мы много гуляли и совершали покупки. Девочке уже исполнялось девятнадцать – возраст первого моего посещения Марокко. Тогда у меня на руках уже была моя девятимесячная Любна. Как же было одиноко мне в первые дни… Затем общие взгляды на моего мужа сблизили и сдружили меня с Нижвой. Она сейчас и помогала мне общаться с продавцами. Нижва в данный момент временно проживала в доме своей свекрови – Зубиды, которая одновременно являлась прабабушкой моей дочери. Здесь, в нижних салонах дома, Зубида доживала свой век – ей было девяносто восемь лет. Родственники – ее взрослые дети – навещали больную старуху, собираясь у нее в спальне. Казалось, она не могла умереть долгие годы, дожидаясь моего возвращения.

Я часто спускалась к ней в нижнюю часть дома, садилась у ее изголовья на кровати и гладила ее по плечу. Мне рассказали, что, когда я уехала, моя маленькая Любна гладила ее так же, как делала это я – ее мама. Я слушала их, не переставая удивляться, как многое моя маленькая тогда дочь переняла от меня. Ласточки, залетающие в небольшой прозрачный купол зала, уносили мои мысли в те давние дни. Тогда Зубида еще имела способность передвигаться, часто она просила меня посидеть с ней, и я наблюдала ее вязание крючком. Многое изменилось, но отношение старой Зубиды, как и других ее детей и родственников, ко мне не менялось, они оставались такими же теплыми и постоянными, как и старинные части этого дома оставались такими же крестообразными в плане. Нижняя часть дома имела два больших салона, которые пересекали два маленьких, стены салонов украшала мозаика, вдоль стен располагались восточные диваны. В одном из маленьких салонов находилось большое старинное зеркало и диванчик, другой, что напротив, был жилищем из нескольких небольших комнат мы Зубиды. Это была небольшая белая комната с тяжелой старинной мебелью красного дерева. Огромное зеркало, казалось, было свидетелем всех событий и приходивших сюда родственников, детей и внуков старой Зубиды, их семей и родственных кланов. Казалось, время остановилось здесь. Сюда, в нижнюю часть дома семейства Аль-Мумии, я спускалась, как и прежде, много лет назад. В покоях мы Зубиды происходили встречи между родственниками, приезжающими сюда из разных частей города, я общалась с ними, многие из родственников знали меня раньше. Все проходило здесь, как и принято, традиционно; предлагался чай, на небольшие восточные столики подавались различные сладости, к ним – зеленый чай, кофе.

Перед чаепитием служанка подносила небольшие сосуды для ополаскивания рук – это был цветочный отвар жасмина. Это был пряный аромат Востока, где в неспешных беседах с чаепитием, как в песочных часах, протекает наше время.

Так после одного из визитов родственников, собирающихся в салоне мы Зубиды, я, возвращаясь в верхние апартаменты, услышала скандал на лестнице между своим бывшим супругом и его женой – видимо, он не хотел ее видеть, когда находился в моем присутствии. «Интересно, – подумала я, – что бы она сказала, узнав, как вечером в день моего приезда в Марокко в доме родителей Нобиля моя дочь была свидетелем сцены, поразившей ее…»

Хотя он говорил на русском, чтобы понять смысл сказанного им, не нужно было знать язык – его жесты были красноречивей слов.

– Я хотел бы посмотреть на тебя, – сказал он, когда я раздевалась.

Затем он попытался проникнуть в душевую комнату, но я, сначала приподняв свитер и прочитав в его взгляде неподдельное желание увидеть меня обнаженной, мгновенно отстранила его на глазах изумленной происходящим моей дочери и сказала:

– Теперь ты не мой муж.

И если Любна поняла это как негативное поведение отца – семейного человека, нарушающего правила приличия, то я отнеслась к происходящему иначе: он не может сдержать себя, но теперь я для него недоступна.

Сейчас, находясь в Марокко, я замечала взгляды бывшей своей свекрови, которые она бросала на мое тело, все так же завидуя мне и испытывая злобу и страх… Страх от того, как я себя поведу с ее сыном. Свекровь видела, что годы не смогли охладить того пыла, страсти, которую испытывал ко мне ее сын, изменить его поведение и сейчас. Он готов был разрушить свою семейную жизнь, если бы только я этого захотела. Но как ей понять все то, что пережила я в разлуке с ребенком… Думаю, если бы она только догадывалась, какое отвращение я сейчас испытывала к Нобилю, ее последующие поступки не стали бы такими компрометирующими. Но она не желала воспринимать реальность.

Я думала только о своей девочке, и перед отъездом в Касабланку со мной произошли события, вновь показавшиеся мне не случайными.

В один из дней по прибытии в Марокко мы с Любной беседовали на освещенных солнцем ступеньках, ведущих на террасу, располагаясь напротив кухни. Я беседовала с девочкой, сверяя свои слова со словарем, чтобы ей был понятен точный перевод сказанного. Я рассказывала ей о давних событиях, стараясь объяснить истинные причины, послужившие моему отъезду, и почему ей пришлось здесь жить без матери. В это время моя бывшая свекровь находилась рядом, занимаясь приготовлением обеда, в чем помогала ей служанка и что позволяло ей находиться довольно близко возле нас, чтобы хорошо слышать сказанное.

После обеда мы с дочкой вышли на прогулку в старый Рабат – историческую часть города. Там, на берегу океана, среди старых стен древнего города, мы прошлись по его узким улочкам и зашли в старый парк, где я вновь смотрела на чудных рыб-змей. А затем мы зашли в кафе, где с вершины данного места любовались панорамой залива, и, заказав там только сок и черный кофе, завершили наше посещение древностей, пройдя через медину, старые торговые ряды, где я продолжала покупать сувениры и настенные тарелки с марокканскими пейзажами.

Вернувшись в дом Аль-Мумии – дом свекров, я узнала, что этим вечером к ужину за нами заедет Мурат – родной брат Нобиля; его жена и раньше приглашала меня в гости или в один из столичных ресторанов.

Вечером за нами приехал Мурат, который так и не изменился, оставаясь таким же добродушным человеком, развлекая нас своими шутками и вниманием по дороге, пока вез к себе в квартиру, расположенную в другой, противоположной, части города, состоящей в основном из новых застроек. Поначалу все было, как принято здесь: мы пили кофе и зеленый чай с жасмином, попутно беседуя, смотря видеозаписи гастрольных музыкальных поездок Мурата и его семейный альбом. Минуло около часа, когда жена Мурата – Зинаб7, – действительно оправдывая свое имя ее прекрасным лицом и тонкими его чертами, приглашала нас к столу. В меню вечера подавались различные салаты, мясное – большое блюдо из куска баранины с тушеными овощами и фасолью, а перед ним чудесные жюльены из грибов. Их ели все – и двое маленьких детей Мурата тоже, как и Зинаб. В продолжение вечера она рассказывала мне о своей свадьбе и свадебном платье в традициях Марракеша, сопровождая рассказ показом фотографий свадьбы и их с Муратом свадебной поездки в Марракеш.

Ночью, когда все уже спали, я стала задыхаться. Чувствуя, что могу потерять сознание, я зашла в ванную комнату, стала пить воду и промывать свой желудок. Почти без сил я вернулась из ванной комнаты на диван и на рассвете через служанку попросила позвать ко мне Мурата. Он принес мне сильнейшее лекарство, выпив большую дозу которого я почувствовала себя значительно лучше. Лежа, я услышала, что нынешняя жена Нобиля спрашивала о моем местонахождении и сообщала Зинаб, что Нобиль не ночевал сегодня дома. Где же ему быть, как не у своей мамочки… Я представила, как он спит в комнате, где я ночевала, в доме у свекрови, или он, как фетишист, обнимает мою сорочку до наступления утра, вдыхая ее сладкий аромат, который, как он говорил мне, напоминает ему запах парного молока, доводящий его до безумия. С моим появлением их семейная жизнь дала трещину, и поведение моего бывшего все больше беспокоило его родственников. Затем Мурат сообщил жене и о моем состоянии. Зинаб расстроилась, когда узнала, и просила у меня прощения, как хозяйка, не понимая, почему мне стало плохо, когда все ели одинаковые блюда. У нее испортилось настроение, и, извинившись еще раз, она попросила Мурата ехать на пикник без нее.

На большой поляне, соседствующей с другими полянами, расположились родственники клана Аль-Мумии, здесь не было только Нобиля с его семейством: он не появлялся с женой или если и находился в моем присутствии, то всегда бывал без нее. Его сестра из Касабланки приехала сюда с мужем и детьми, которых я видела, когда они были совсем маленькими. Среди небольших деревьев, похожих на карликовые, были разложены подстилки – на них, отдыхая, находились члены большого семейства. Когда все обедали, я пила только воду, так как состояние мое было еще не лучшим; я видела, как свекровь старалась отвести свой взгляд – видимо, понимая, что вчера допустила оплошность.

Сделав некоторые визиты и проведя еще дней пять в столице, мы с родителями Нобиля уехали в Касабланку – на виллу его сестры.

В Касабланке нас встречал ее муж, который расспрашивал свекровь обо всем, и о поведении Нобиля, сообщив ей о том, что жена Нобиля находится сейчас в Касабланке и дело принимает нежелательный оборот. Думая, что я забыла арабский, они беседовали и сетовали на поведение Нобиля. Незаметно мы подъехали к трехэтажному особняку, где жила их семья. Въехав в гараж во дворе дома, я вышла из автомобиля марки «Мерседес» и заметила, что здесь мало что изменилось. Антураж вокруг оставался прежним – аккуратно постриженная зелень газона, несколько мандариновых деревьев и примыкающая к столовой летняя беседка. В ней я увидела сестру своего бывшего мужа – Птицам.

Птицам была женой инженера. Дети их подросли и получали хорошее образование, а в доме с ними, как и раньше, находилась свекровь Птицам. Уже старая женщина, она рассказывала мне обо мне же – заботливой матери, которая, по ее словам, очень любила свое чадо и не отпускала его из рук, – такой я запомнилась здесь. В этом доме меня, как и раньше, любили – и старая свекровь Птицам, и ее дети. Люди, взвешенные по-восточному, оценили перемены, произошедшие во мне. Сейчас я приехала в качестве женщины, уже не связанной семейными узами, многое виделось иначе – другим. Другими глазами теперь смотрела на меня и Птицам: многое понимая уже иначе, она словно металась между любовью к матери и реальностью происшедшего.

Наутро в открытой беседке у дома за завтраком мы беседовали с мужем Птицам – Абдель-Тефом и ее сыном Мехди, который, работая в одной из аудиторских фирм Касабланки, интересовался налогами, которые платятся в нашей стране. На вопрос его отца, Абдель-Тефа, нравятся ли мне перемены, происходящие в нашей стране, я ответила:

– Да.

– Ну а как же налоги? В нашей стране собственники, скажем, магазинов не платят налогов государству, а как же вы воспринимаете этот факт?

– Я воспринимаю его как огромное сожаление о том, что у нас перемены в области налогов иные. (Подумав: «Действительно, который год я бьюсь с моим предприятием, практически оставаясь на прежнем уровне, не имея возможности роста. Очень большая статья расходов приходится на налоги и не меньшая на коррумпирующих чиновников… Все чаще жизнь подтверждает знакомое всем изречение: „Богатые богатеют, или деньги тянутся к деньгам“». )

Свекровь, слушая наш диалог, ощущала себя некомфортно. Такой она, по сути, и была – малограмотной женщиной, большую часть времени проводящей в стенах дома, некомпетентной в вопросах бизнеса и далекой от вопросов политики.

Она видела взгляд моей дочери и ее другое восприятие меня, новое выражение ее чувств гордости и уважения. Любовь Любны была направлена ко мне, и теперь назревал новый скандал после ночной моей беседы с дочерью, когда утром она дала понять свекрови, передав ей мою просьбу, что я не желаю, чтобы она – мать Нобиля – обращалась ко мне не как к матери ребенка. То есть, чтобы свекровь не давала больше ей, Любне распоряжения через мою голову. Я указала ей на ее место бабушки, которая не должна забывать о существующей в семье иерархии: вопросы в первую очередь задаются мне по поводу обращения к дочери, а затем только Любне.

В довершение всего, проведя несколько прекрасных дней и посетив прекрасную набережную Касабланки, мы с Любной уехали несколькими днями раньше из города, оставив свекровь гостить у ее дочери Птицам. Тот факт, что я не делюсь своими планами и не спрашиваю свекровь относительно их, особенно огорчал ее. И, проведя эти дни в атмосфере пристального ко мне внимания со стороны свекрови и семейства ее зятя, вечером сев на поезд Касабланка – Рабат, мы с Любной покинули город, предоставив Птицам отвлечь и развлечь мою свекровь поездкой в Валидию – пятидневным отдыхом на ферме.

В последующие дни мы с Любной отдыхали, проводя время в спортивных клубах – клубах работников банка, каковыми были многие из родственников свекра. Там меня и посетило новое семейство Нобиля – его дети, их няня и он сам, но без супруги. Мы сидели за столиком в кафе у волейбольной площадки, когда ко мне подбежал маленький сынишка Нобиля – он поцеловал меня прямо в губы (мне кажется, этому научил его отец). Затем к нам присоединился и младший брат Нобиля, тоже со своим семейством. Находясь с Любной в Рабате, и в отсутствие свекров я все равно оставалась под пристальным вниманием семейства Аль-Мумии.

В один из последующих за посещением Касабланки и посещением консула России дней я с дочерью и свекрами, прибывшими из Валидии, курортного городка у океана, была приглашена свекром – Абдель-Кадером на отдых. С утра мы отправились в элитный клуб для служащих банка в Марракеше. На вокзале Рабата нас провожал мой бывший муж – отойдя в сторону от его родителей и дочери, я напомнила ему, чтобы он не затягивал с оформлением документов Любны, и упрекнула его в том, что ему следовало пригласить меня гораздо раньше, что решило бы многие проблемы с гражданством нашей дочери. А не теперь, когда ей уже исполнилось восемнадцать. Вместо ответа на мои упреки, он стал уходить от него и вспоминать события пятнадцатилетней давности, упрекая меня и продолжая, как и прежде, ревновать к своему бывшему другу – адвокату. Я смотрела на него и в эти минуты на перроне смеялась над ним:

– Так почему ты не посадил его в тюрьму, если ты прав? Может, я была бы не против такого поступка! Тебе нечем крыть, – добавила я. – Да, не отрицаю, я всегда ему нравилась, только не я, а он – твой друг – мечтал на мне жениться. Ты вправе был не пускать его к себе в дом, так что же тебе мешало? Может, пригласишь его сейчас для встречи со мной?

Лицо Нобиля пылало от гнева, он продолжал страдать и терзаться муками неразделенной любви и ревности. Я смотрела на него и видела перед собой человека с его прежними животными пороками, которого я перестала уважать еще перед рождением Любны. Когда я вынашивала ее, он, мой бывший муж, продемонстрировал мне их в полной мере – очередным своим хамским поведением; тогда я была беспомощна и не нашла в себе сил бросить его, зная как мои родители прежде были против нашего брака и как отнесутся к разрешению такой ситуации сейчас. После отъезда мужа я, оставшись в России, родила свою девочку и искренне надеялась на перемены в отношениях с ним. Приехав в Марокко, я осознала, что не могу ничего с собой поделать – любовь ушла, я не могла любить человека, двуличие которого в отношении меня было заметно и некоторым близким, окружающим нас. Его двоюродный брат Амел, учившийся в Киеве, был единственным, кто понял меня. Находясь на каникулах в Марокко, однажды мы посетили его и его родителей в дальнем квартале города, где они проживали. Стоя в прихожей своей квартиры, он услышал слова Нобиля, полные пренебрежения, о нем – об Амеле, сказанные его братом на русском языке, – понял их и заметил ему. Он понял и то, как на тот момент мой бывший муж уже вошел в свою роль. Отойдя со мной в сторону, Амел сказал мне, что жалеет меня, выразив свое человеческое сочувствие.

Я страдала от тирании и словесного хамства своего супруга, но вела себя скрытно, позволяя себе выходить за круг его убеждений, общаться с тем, с кем считаю для себя нужным. В те дни, пятнадцать лет назад, это было особенно кстати, иначе я сошла бы с ума, находясь в окружении мужа. У меня был свой круг знакомых, с которыми я общалась в парке столицы, находясь там, когда гуляла с ребенком. У меня были знакомые – студенты экономического и юридического факультетов одного из столичных институтов, с ними я разговаривала и общалась в предобеденные часы, так как с мужем мы отдалялись. Женщины дома на Оранжевой улице в это время готовили обед, а я не занималась кухней и была свободна, распоряжаясь сама своим временем. Может быть, свекор и знал о моих прогулках, о друзьях и беседах: однажды накануне моего развода с мужем он как-то не по-восточному в беседе со мной предложил мне вести себя так, как мне захочется, но не бросать его сына. Он привел мне в пример одну из своих сотрудниц банка, которая, по его словам, кокетничала, но не разводилась со своим супругом. Сейчас, спустя годы, свекор вел себя, как и раньше, уважительно, поддерживая доброжелательные отношения со мной. В отличие от Нобиля, он пытался меня понять, читал произведения Достоевского, «Анну Каренину» и «Войну и мир» Льва Толстого. Только во всем этом было одно но: я выходила замуж не за отца, а за его сына. В годы моего отсутствия Нобиль открыл перед всеми свой капризный эгоистический нрав, как и причины наших разногласий, которые были не в моей национальности и не во мне. После моего отъезда он женился во второй раз – на довольно обеспеченной марокканской студентке. Она, родив от него сына, затем развелась с Нобилем и, забрав ребенка, вернулась к своим родителям. Его настоящее поведение в браке с третьей женой было не лучше; амбиции, скандалы и претензии были основой отношений – время расставляло все на свои места. Авторитет моего бывшего супруга таял с каждым последующим годом, но в отличие от них, его жен, я жила здесь одна – в отсутствие близких родных уязвима и беззащитна.

Приближающийся экспресс избавил меня от дальнейших препирательств с бывшим, и я последовала за свекрами и дочкой, ощущая свежий порыв ветра, оставив Нобиля, как и мои грустные мысли и воспоминания, на исчезающем из вида перроне.

Дорога в южную часть страны проходила среди африканских пейзажей: песчаных барханов, небольших оазисов и пустынных мест. Маленькие островки с голубыми озерами и цветущими пальмами словно тонули среди бесконечных зыбучих песков. Все ближе к древнему загадочному городу увозил нас экспресс – комфортабельный поезд Рабат – Марракеш.

По прибытии Розовый город встречал непривычно – прохладой, не характерной этому времени года. На одном из такси мы быстро приближались к территории клуба «Популярного банка». Пространство клуба составляли корпуса трех- и двухэтажных коттеджей, напротив, которых располагались открытые бассейны и спортивные площадки; все утопало в цветах, и небольшие фонарики высвечивали вечерние уголки пейзажа. Мы занимали четырехкомнатные апартаменты, с третьего этажа открывался прекрасный вид на ближайшие бассейны, вечерние огни отражались в их водах, и исчезающие в темнеющей дымке песчаные барханы предстали перед моим взором.

Дни в Марракеше напоминали мне праздную жизнь на наших южных курортах, только более размеренную и спокойную. Поздним утром мы плавали в открытом бассейне, в полдень совершали прогулки по городу, по старой площади и медине – национальному рынку. Здесь продавалось все, начиная от восточной одежды и сувениров, заканчивая домашней утварью и едой. На площади у медины нас развлекали традиционными танцами – они исполнялись под бой барабанов. Толпы зевак и иностранных туристов прогуливались вдоль, пробуя национальные блюда, предлагавшиеся здесь же в небольших открытых ресторанчиках, где все готовилось на наших глазах. Запахи, исходящие из кухонь этих ресторанов, были невыносимыми, я так же, как и прежде, не могла дегустировать блюда, продающиеся на площади, пахнущие вареными в котлах улитками. Хотя находилось много любителей подцепить чем-то наподобие булавки и тут же отправить такое лакомство в рот. Они, как и змеи, танцующие под дудочку, вызывали у меня отвращение. Мне хотелось поскорее покинуть эту площадь.

Накануне отъезда из Марракеша произошел скандал – он назревал уже многие годы. Мы поругались с бывшей свекровью. Через столько лет она выплеснула наружу свои негативные эмоции, никогда раньше она не повышала голоса по отношению ко мне. Теперь прошлые мои сомнения подтвердились: она по-прежнему ревновала меня к своему мужу; наблюдая в течение утра его заплывы около меня в бассейне, свекровь не могла скрыть своей вражды. Она не могла смотреть на мое тело, остающееся таким же гладким, как и в прошедшие годы, на которое любуется ее муж каждое утро у бассейна. В разных семьях по своему усмотрению воспринимался подход к национальным традициям. В семье свекра не было запретов на купание в общественных местах – она могла бы, как и другие арабские и французские женщины, находящиеся рядом со мной в купальных костюмах, загорать, но еще много лет назад, когда я была здесь впервые, свекровь и тогда при мне не обнажала ее стареющего тела.

В мое отсутствие она долгие годы ощущала себя молодой мамой, сохраняя свою семью и эту иллюзию. Она прекрасно осознавала, что стала бы ненужной своему мужу, если бы не отняла обманом мою дочь. Был завтрак, когда при моей беседе с дочерью она стала перебивать меня и опровергать мое мнение; мне пришлось ей сказать, что не следует вмешиваться в процесс воспитания, когда мать дает советы своей дочери. Я заметила, что она является бабушкой и прекрасно может подождать со своими разговорами до моего отъезда. В эти дни я возвращала ее в реальность и давала ей понять, что для меня она – старая змея; и никогда не стать ей матерью моему ребенку – это место, принадлежащее мне. Никогда не забыть мне, когда впоследствии я увидела у Низги – ее сестры – фотографии, где молодящаяся свекровь сидит за столиком напротив моей дочери, радостно улыбаясь, в тот момент, когда я в России была близка к самоубийству и, казалось, теряла рассудок. Только глаза моей девочки на этой фотографии в ответ на улыбку свекрови оставались такими же полными грусти, как и мои на другом континенте…