Читать книгу Мы за них в ответе - Ирина Арсентьевна Коробейникова - Страница 20

г. Железногорск

Как я не стал охотником

Рассказ 1

Конец 1960-х годов. Мой отец вёл в нашей восьмилетке клуб ДОСААФ. Тогда я и стрельнул впервые в мишень из винтовки и попал в «яблочко». На зимние каникулы он от греха забрал винтовку домой, и я решил тайком пострелять по сорокам. Говорили ведь наши учителя, живущие в райцентре, что сороки приносят вред, так чего ж их жалеть? Охота на них оказалась потехой азартной, потому что птицы эти, как известно, весьма ушлые и прекрасно отличают мелкашку от палки. Сядут на яблоню, раскричатся, а лишь выйдешь из дому – подхватятся и улетят. И тогда я придумал хитрость. Как-то раз был туман, приоткрыл я дверь сенец и, не высовываясь, совместил прицел с одной птицей. Та сорока была примерно в тридцати метрах от меня. Она стрекотала, слегка раскачиваясь на тонкой ветке. Но всё же мой выстрел оказался удачным. Кувыркаясь, она упала под яблоню.

Долгожданная удача опьянила меня. Я поставил оружие и побежал к поверженной птице. На сыром снегу пятна крови расползались, будто учительские краснила на промокашке. Они резали глаза своей яркостью, а неудачница глотала ртом воздух и вглядывалась мне в глаза. Что-то дрогнуло тогда в моей отроческой душе. Я присел к ней, удивился красоте её отливающего изумрудом хвоста и крыльев, но потом припомнил сказанное, что сороки, бывает, уносят цыплят, и повесил её на шест на острастку другим сорокам.

Можно было б поставить здесь точку, но случилось чудесное – труп сороки исчез. Ребята говорили, что над ним кружили сородичи убитой птицы. Вот они-то, по-видимому, и унесли её, чтобы по-своему оплакать и схоронить.

Рассказ 2

Прошло несколько лет. В 1973 году я уже отслужил в армии и работал в клубе худруком по приглашению его директора – великолепного музыканта и заядлого охотника, поскольку немного играл на баяне. К тому времени у нас дома появилась тульская двустволка. Её, ни у кого ничего не спросив, купил в Курске отец. И вот как-то в тихий зимний денёк захотелось мне поохотиться для спортивного интереса. Я натёр мазью лыжи, как путёвый пристегнул патронташ и, пройдя за околицу, вышел в поле. По обеим сторонам этого поля были балки поросшие лесом, а посредине него была дорога. Но под сугробами её уже не было видно.

Оглядевшись вокруг, я увидел, к своей неожиданности, что за мной, утопая в снегу, бежит наш белый с чёрными пятнами дворовый пес Шарик. Мне подумалось, что он только разгонит всю дичь, и пришлось погнать его домой. Но не тут-то было. Как ни гнал я собаку, она лишь преданно смотрела на меня и бежала поодаль. Тогда я ускорил свой бег, понадеявшись, что он отстанет. Подбежав к лесному выступу и оглянувшись, я увидел, что за мною по-прежнему спешит запалившийся Шарик, а ещё дальше, пересекая мой след, бежит со стороны одной балки к другой заяц. Ни в каких охотничьих хитростях я искушён не был и поэтому решил действовать по-военному. Подозвав своего преследователя к себе, я помчался к балке и сделал крюк к тому месту, куда должен был по моим расчётам прибежать ушастый. Я взял Шарика за ошейник и залёг вместе с ним близ маскирующей меня берёзки. И вот вижу – из-за бугра показался крупный русак и бежит, ну, прямо на нас. Я навёл ружье, отпустил ошейник, чтобы выстрелить, и тут ах!… – пёс увидел зайца. С громким лаем он вскочил, я скорее дёрнул за спусковой крючок, грянул выстрел, но… заяц, словно ошпаренный, уже шарахнулся в сторону и исчез за нами в орешнике…

Вспышка гнева к своему помощнику охватила меня. Я схватил лыжную палку и, замахнувшись, шагнул к собаке, лежащей на спине и замеревшей от ужаса… Но в этот солнечный день духи хранили животных от хищного человека. Наступив лыжей на лыжу, я как сноп, прямо головой упал в рыхлый сугроб, лишь как-то неуклюже достав палкой собаку, и Шарик с визгом умчался прочь. Захлебнувшись от снега и злости, я старался подняться, а тем временем пса уже не было видно. И тогда мне вдруг стало смешно. Я перевернулся на спину, откинул палку и рассмеялся над своей незадачей.

Так, довольствуясь лишь чисткой сильно пахнущего мокрой сажей ружья, я повесил его над ковром своей спальни, где были изображены мирно пасущиеся олени, да извинился перед собакой, погладив по голове и дав кусок хлеба.

Рассказ 3

А однажды – время шло к осени – прибегает приятель и зазывает идти на уток. Говорит, что они сели в конце нашего пруда. Во мне юный азарт тогда ещё не утих. Беру ружьё, несколько патронов и иду с напарником к пруду искать вновь охотничье счастье.

Наш укромный водоём расположен в начале той самой лесистой балки, куда удрал заяц, а в конце его по болоту тростники и ольха. У меня, уже «опытного», возник план обойти пруд за лесом, обозреть свысока угодья и тогда уже действовать по обстановке.

Вышли к устью ручья. Смотрим, стайка уток-нырков отдыхает на перелёте. К ним спуститься – спугнёшь. Оставляю приятеля в засаде в кустах орешника, обхожу их и подкрадываюсь с тыла по тростникам. Тем временем утки сплылись, как по заказу. Взвожу оба курка, поднимаю ружье. И тут жалость к животным нахлынула на меня, где-то даже вспомнил сороку… Я раздумывал, время длилось. Мой приятель в нетерпении уже начал махать мне рукой, мол, стреляй. Тогда я, дабы не прослыть бабой, ещё раз прицелился в срединную утку и раздался дуплет…

Одна птица упала на бок. Одна молча трепетала в агонии. И лишь третья, крича и напрасно хлопая перебитыми крыльями, всё ж пыталась спастись от нас в заводи. Тогда мой безоружный напарник стремглав выскочил из-за кустов, прыгнул в воду и скоро настиг её. Перебравшись через ручей, я собрал остальных, и мы стояли, разглядывая пернатых. Мой дружок, ещё юноша, был, конечно, рад счастливой охоте, ударял, добивая свою добычу, головой о ствол ружья, у меня же чувство было каким-то смешанным, я не мог смотреть на эту жуткую картину.

Ту утку я отдал приятелю, а других принёс домой. От двух птиц пухом наполнилось блюдце, закипел в кастрюльке бульон, а когда птичьи тушки сварились, я как будто прозрел. Я увидел, до чего же они малы. Перебрав их косточки, я опер голову на руки и в уме спросил у себя – «ну, наелся?, а ведь это была семья. Они только что начали жить, никому не делая зла». В душе моей защемило, и мне сделалось так их жаль, что слёзы надвинулись предательски на глаза и упали прямо в тарелку…

Никто в доме, будто сговорившись, не дотронулся до утятины, лишь отец съел немного лапши на утином бульоне. Я себя презирал. Взяв ружьё, я с угрюмым видом почистил стволы, и повесил его над ковром уже навсегда.

* * *

Прошло ещё много лет. Мне довелось поездить по нашей стране, повидать и хорошее, и плохое. Я изведал и горечь неудач, и полёт вдохновения. Но, оставшись верным себе, я уж больше ни разу не взял в руки ружьё для того, чтобы стрелять из него в своих меньших братьев. И от этого я вовсе не стал несчастным. Вышло даже наоборот. Я, как мог, стал защищать их и принимать участие в охране Природы. В своих балках лесных я однажды расставил таблички призывающие беречь природу, но охотники стреляли в них, как в мишени. Уже будучи в городе, стал председателем первички по охране природы одного из заводов, участником движения неформалов-«зелёных», боровшихся против строительства, не имеющего очистных сооружений ХимФарм завода; в 1991 году был участником Всероссийской экологической конференции в Липецке, печатался в газете «Гринпис» и местных газетах, защищал вместе с другими энтузиастами дубравы от вырубки.

И как зрелый уже человек, зная в этом кое-какой толк, я хочу сказать вам, ребята, что неправда это, что в Природе есть вредные или полезные. В ней все нужны друг другу: и сороки, и суслики, которых нас призывала выливать школа, и волки, и змеи, и все-все прыгающие и летающие.

Пожалейте же и сороку, и зайца, и утку, ибо, если не останется вокруг нас животных, станем мы одинокими, бедными и душой нищими!