Читать книгу Колымская сага - Ирина Беседина - Страница 4

Ясные картины раннего детства. Закутанный в шубу лежу плашмя вверх лицом на санях, которые по накатанной зимней дорожке тащит старший брат, доставляя меня в детский сад. Рассматриваю разноцветные искорки на заснеженных лапках кустов и лиственниц. Скррри… скррри… скррри… скррри… – поскрипывает снег под валенками брата. Шшшшшшшш… – шипят полозья саней. Мне тепло и уютно, хотя мороз не меньше сорока градусов. Хочется, чтобы это длилось вечно.

Колыма, Колыма – чудная планета. На этой планете я родился и вырос. Десять месяцев зима, остальное – лето. Наверно, шестнадцать лет, в течение которых я произрастал в этом чудесном крае, наложили глубокий отпечаток на склад моего характера да и на психику в целом. Именно здесь я впервые заметил, что кое-чем отличаюсь от других детей.

Все происходило очень постепенно и очень постепенно доходило до моего сознания. Понять, что в тебе что-то не так, как у всех, ребенку очень сложно и, скорее всего, без участия других людей вообще невозможно. По-видимому, события, которые были связаны с особенностями моей психики, происходили в детстве достаточно часто, но я сам никак их не выделял, пока члены моей семьи не стали обращать на них внимание и выражать удивление. Но поскольку и родители, и старшие дети всегда старались как-то все свести к понятным для них объяснениям, то я тоже долго не видел во всем происходящим со мной ничего особенного.

Послевоенные годы, на которые выпало мое раннее детство, наверное, нигде не были достаточно благополучными в материальном смысле. Но Колыма – это особая статья. Ассортимент завозимых сюда с материка продуктов был весьма скуден, а овощи и фрукты вообще были представлены в сухом виде. Лет до десяти-одиннадцати я думал, что картошка и морковка растут стручками, поскольку видел эти овощи только в форме больших круглых блоков, похожих на колеса, содержащих множество спрессованных сухих продолговатых ломтиков-стручков. Но к Новому году почти всегда завозили свежие мандарины и яблоки. Это делало Новый год незабываемым праздником. Я очень любил мандарины. Родители всегда делали новогодние подарки, и неотъемлемой частью их были мандарины.

Мне было лет пять с небольшим. Накануне Нового года мама купила в магазине целую сумку мандарин и, чтобы устроить мне сюрприз, не занесла их в квартиру, а поставила в кладовую. Когда мы пообедали и мама спросила меня, хочу ли я чего-нибудь сладкого, я с радостью закричал, что хочу мандаринов. Никто не знал, что мама их купила. Она сказала, что до Нового года еще несколько дней и мы не покупали мандаринов. «Я видел, я видел!» – закричал я. «Что ты видел, проказник, если ты сидел дома?» – спросила мама. «Я видел, что ты их купила, и знаю, куда поставила!» – заявил я. «Куда?» – спросила мама. Вместо ответа я выбежал за дверь, зашел в кладовку, разгреб мешки, под которыми была спрятана сумка, взял два мандарина и принес их на кухню, где находилось семейство. «Вот же пострел! Наверно, все-таки унюхал», – сказала мама. «Нет, я видел», – с обидой возразил я. Но взрослые сошлись на том, что у меня, по-видимому, тонкое обоняние. Мандарины мне позволили съесть, но я был очень задет тем, что мне не верят, поскольку на самом деле видел, как мама покупала мандарины в магазине, как несла их домой и как прятала в кладовой. До этого уже было много случаев, когда я как бы что-то угадывал. Но на самом деле я не гадал, а твердо знал или ясно видел. Но взрослые мне не верили, объясняя все по-своему, или просто оставались в недоумении. По крайней мере, все считали, что я смекалистый парень, хоть и много придумываю. Поэтому в шесть лет я пошел в школу, чтобы там мои мозги быстрее приобрели устойчивый порядок.

Учился я сначала очень неровно. То все сделаю на отлично, то вдруг вообще ничего не смогу и получаю двояк. Родители и учителя не могли понять, с какого боку за меня взяться. Если мне задавали что-то выучить по учебнику, то я тратил на это несколько минут, поражая потом всех тем, что воспроизводил все буква в букву и цифра в цифру. Но если требовалось с этим что-то сделать, как это объяснял учитель, то я часто оказывался совершенно беспомощным и не понимал, что от меня требуется. Я мог запомнить с одного взгляда целые страницы текста или картинки. А потом, поскольку они стояли у меня перед глазами, сидел и разглядывал их внутренним взором, пропуская все, что должен был внимательно слушать. Иногда учителя своими высказываниями пробуждали в моем воображении столь яркие образы, что они занимали мое внимание на протяжении всего урока, и в результате я опять не слышал объяснения учителя и не понимал учебный материал. Где-то к пятому классу образы стали гораздо меньше возникать сами по себе и утратили былую яркость. Я стал хуже запоминать непроизвольно и… стал отличником. Мне пришлось начать учиться.

Позже, когда я уже вплотную занялся психологией, я понял, что в детстве обладал так называемой эйдетической памятью, которая с возрастом значительно ослабла. К этому же времени, то есть к 5-му классу, поубавилось количество случаев, когда я узнавал о чем-то необычным образом. Я уже осознавал эту необычность, понимал, что другие так не могут, и научился помалкивать о моих озарениях, поскольку реакция окружающих на эти явления мне вовсе не нравилась, а иногда меня просто не устраивало, чтобы кто-нибудь знал о том, что со мной происходит. Будучи еще слишком маленьким, я никак не влиял, да и не пытался повлиять на проявление паранормальных способностей. Это как бы естественно вплеталось в мою жизнь, и зачастую я не извлекал из этого никакой пользы, по крайней мере, сознательно. Но, подрастая, я стал понимать, что мог бы иногда пользоваться этим, и попытался добиться того или иного результата самостоятельно. Но не очень-то это получалось. Я закрывал глаза, напрягался, стараясь увидеть или услышать то, что мне бы хотелось, или заставить кого-нибудь сделать или почувствовать желаемое мной. Но даже если что-то, как мне казалось, удавалось, оставалось ощущение, что это не есть результат моих усилий, поскольку повторить этого я не мог.

Как-то, уже в шестом классе, я прогулял после школы весь день и не выучил уроки. Четверть заканчивалась, и родители пообещали мне купить новые лыжи, если за четверть у меня будут одни пятерки. Я очень этого хотел, так как у моего друга были нормальные лыжи, а у меня только детские, короткие и на валенки. Кататься на них было очень неудобно. Но в этот раз на уроке математики я сидел, будучи совершенно не готов отвечать у доски, и с ужасом ждал, что меня вызовут. Взгляд учительницы угрожающе скользил по классу и неизбежно приближался именно ко мне. Я оторвал свой потупленный взор от парты и посмотрел в глаза математичке. Кожей почувствовал – сейчас она откроет рот и произнесет: «Васенин! К доске!» В солнечном сплетении зародился холодок, а по телу прокатилась волна сильного жара. Я готов был провалиться сквозь землю и закричал про себя: «Нет! Нет меня, нет! Разве ты не видишь, что меня нет?!» В моей голове ясно возникла картина класса с пустующим местом за моей партой. Рот учительницы открылся, и в этот момент я почувствовал, что смотрю на себя с того места, где она стоит. И меня нет!

– К доске пойдет Коля Ва… А где у нас Васенин? Ну тогда Лина Бурова, иди, отвечай.

Класс застыл в полном недоумении. Бедная Лина, моя первая, еще детсадовская любовь, открыв свой милый ротик (не хочется в отношении нее употреблять более точное определение – с отвисшей челюстью), с расширенными (выпученными) от удивления глазами вышла к доске.

Когда урок закончился, я направился на выход из класса.

– Коля, – удивленно посмотрела на меня учительница, – ты что, был в классе? А где ты сидел?

Я воспроизвел на лице полное удивление и пропел:

– Сидел на своем месте, Екатерина Александровна.

Она посмотрела на стоявших рядом и ничего не понимающих ребят:

– Он сидел на своем месте?

Хор нестройных голосов:

– Да, Екатерина Александровна, Васенин сидел на своем месте!

Учительница пристально смотрела на меня несколько секунд в полном смятении.

– Ладно, идите на перемену, – выдавила она из себя и уткнулась в журнал.

«Получилось! – ликовал я. – У меня точно получилось! Но как я это сделал?» Впервые эффект явно совпал с моим желанием и тогда, когда это было нужно, но как это получилось, я по-прежнему не знал.

Дальнейшие попытки добиться чего-нибудь подобного не привели к положительным результатам, но я уже убежденный, что получится, не отступал и старался, старался… Непроизвольные случаи вновь участились, но подчинить этих демонов своему желанию я по-прежнему не мог. В целом мне уже стало ясно, что мое старание вызвать эффект как раз и препятствует появлению результата. Но как сделать что-то, не стараясь этого делать?!

Шло время. Я окончил седьмой класс, и мы с ребятами решили пойти в поход. Где-то в пятидесяти километрах от нашего поселка в горах находилось достаточно большое озеро. Местные охотники говорили, что там много дичи и рыбы, вода очень чистая и уже к середине июля солнце прогревает ее так, что можно если не купаться, то хотя бы поплюхаться. Надо заметить, что летом на Колыме из-за вечной мерзлоты вода в реках в самую жару едва достигала десяти градусов, хотя температура воздуха доходила до тридцати. Так что купаться было негде, и плавать я не умел. Мы давно уже мечтали организовать поход на это озеро, но родители не отпускали без взрослых. А после седьмого класса разрешили.

Заполнив рюкзаки нехитрым снаряжением и вооружившись кто чем мог, пятеро пацанов двинули в свой первый дальний поход.

Нельзя сказать, что мы были совсем неопытными, поскольку в горы ходили не так уж редко, хоть и не слишком далеко. Мы играли там в войну, в индейцев и в Тарзана, раскачиваясь на мощных ветках стланика и перепрыгивая с одной на другую. Встречали и местных хищников – медведей, росомах, рысей. Волков на Колыме нет, а другие хищники летом сами боятся человека, поэтому с этой стороны опасности не было.

В тех же горах мы добывали и наше самое секретное оружие – толовые шашки и детонаторы. Жили мы в шахтерском поселке, и это богатство валялось в обвалах угольных шахт. Взрывники не всегда расходовали взятую для работы взрывчатку, ленились идти сдавать ее снова на склад и сбрасывали в обвалы. Это позволяло пацанам, которые, как и все другие пацаны в мире, лазали туда, куда не надо, пополнять свой боезапас, устраивать взрывы и подвергать опасности жизнь «противника», то есть жителей поселка.

Трое из нас, включая меня, уже имели опыт охоты с настоящими ружьями, стреляли из обрезов, которые сами же сделали.

Взрослые, конечно, не знали, как мы вооружены, поскольку официально мы взяли с собой только «воздушку», мелкашку и одну двустволку шестнадцатого калибра. Ружье доверил самому старшему из нас Славке Божкову его отец. Они часто вдвоем ходили на охоту, и Славка мог вполне самостоятельно с ним управляться. Кроме этого арсенала у нас с собой была еще одна двустволка и два двуствольных обреза, у каждого имелся охотничий нож. Ну и, естественно, несколько толовых шашек и детонаторов.

Километров на пять нашего пути, вдоль реки Кадыкчанки, тракторами была проложена дорога. А дальше путь лежал по заболоченной долине и горам, где, кроме звериных троп, никаких дорог не было. То есть достаточно труднопроходимая, заросшая колючими кустарниками, лесотундра.

Весело прошествовав по дороге и еще немного по бурелому, гвардейская группа слегка скисла. Продираться через кустарник, прыгать с кочки на кочку, переправляться через заболоченные места было не просто. Достаточно тяжелые резиновые сапоги оттягивали ноги, которые к тому же прели. Но главное – это миллионы, миллиарды комаров. Иногда из-за них не было видно неба. Накомарники, конечно, очень выручали, но эти твари лезли во все щели и непрерывно вызывали нестерпимый зуд. В то время у нас еще не было средств бытовой химии.

К концу дня мы мужественно прошли еще километров десять по долине и достигли подножия гор, по которым предстояло шествовать дальше. Витька Додонов, попросту Додон, натер себе огромные мозоли и от этого, в совокупности со страданиями от комариного зуда, был на грани истерики. Остальные валились с ног, злились, но в целом держались неплохо.

Для ночевки мы выбрали вершину небольшой сопочки. Относительно голая и покрытая мхом, она позволяла нам поставить палатку в недоступном для комаров месте, поскольку ее обдувал ветерок, отгонявший этих тварей. Как только мы поднялись по склону до середины сопки и ветерок наконец задул, горизонт очистился, и мы, оглянувшись, узрели страшную картину: в двух-трех метрах ниже, въедливо звеня, в бессильной злобе зависла черная туча. Она была такой плотной, что, казалось, по ней можно шагать, как по земле.

Сухих палок было навалом, костер разожгли быстро и запасли дров на ночь. Одновременно поставили палатку. Наконец-то мы перекусили и в изнеможении растянулись на мягком мху вокруг костра. В это время года в наших краях ночи почти не бывает, солнце лишь ненадолго заходит за горизонт. Поэтому в основном было светло и совсем не страшно. Какое блаженство!

Мы болтали, уже смеялись, в том числе друг над другом. Настроение поднималось, а вместе с ним и желание идти дальше. В ознаменование покорения нашей первой вершины решили устроить салют, но не стали тратить патроны и взорвали один за другим три детонатора.

Утром мы рано проснулись, потому что стало достаточно свежо и в лучах яркого солнца по долине, подобно молочным рекам, стал растекаться густой туман. Это было захватывающее зрелище, но вскоре туман накрыл нашу невысокую сопку. Ветер практически отсутствовал, поэтому вновь стали появляться комары, хотя и в небольшом, вполне терпимом, количестве.

Мы быстро собрались и было двинулись в путь. Но Додон сел. «Не могу!» – сказал он. Кровяные мозоли не давали сделать и нескольких шагов. Это был удар! Что делать? Сидеть ждать у моря погоды? Может, он и завтра, и послезавтра не сможет идти? Пищи у нас было достаточно с учетом того, что мы будем добывать на озере рыбу и дичь. А здесь не разживешься. Тащить его с собой большую часть пути тоже невозможно. Мы же мальчишки, себя бы донести до озера.

– Оставьте меня и идите. А я денек полежу и пойду домой, – героически изрек Додон.

– Ты что, уху ел? Как мы тебя бросим? Мало ли что с тобой будет?! – возражали мы.

– Надо возвращаться! – заявил Сашка Воробьев (Воробей, естественно). – Оттащим Додона, отдохнем и снова пойдем.

Но мне не хотелось возвращаться, как не хотелось и моему лучшему другу Славке Божкову.

– Вовка, ты как? – спросил он своего младшего брата. Тот сказал:

– Не знаю…

Но на его физиономии явно не проглядывалась решимость продолжать трудное путешествие. Тогда мы решили, что отправимся со Славкой на озеро, а Воробей с Вовчиком помогут Додону вернуться домой. Представляя, сколько еще идти, они не очень сопротивлялись. А мы были молоды и решительны и не хотели думать, что весьма рискованно идти в незнакомую даль вдвоем.

Как бы то ни было, мы так и поступили. Одна мелкокалиберка, одна двустволка, два двуствольных обреза, охотничьи ножи и взрывчатка внушали нам со Славкой уверенность в собственной безопасности. Тем более что мы с ним вдвоем облазили столько, что считали себя настоящими робинзонами. Мы бодро зашагали в горы. Если бы не забираться вверх и не обходить заросли стланика, то дорога была бы почти удобной. Здесь не было такого бурелома, как в долине. Зато попадались ягоды – красная и черная смородина, малина, а в низинах морошка и княженика, которые уже вызревали. Брусника была, к сожалению, еще зеленой. И конечно, колымская ягода шикша, от которой поляны имели почти совершенно черный цвет. Эту ягоду можно сгребать рукой как совком и, отправив пригоршню в рот, наполнять рот большим количеством сладкого темно-вишневого сока, выплевывая шкурки. Скудная природа Колымского края имела свои жемчужины, которые вызывали восторг в наших юных сердцах и которыми мы наслаждались без всякого преувеличения.

К середине следующего дня, с одним ночным привалом, мы достигли вожделенного озера. Я до сих пор помню то чувство безмерного счастья, которое охватило меня с ног до головы. То же испытывал Славка. Мы прыгали и визжали, разделись и пару раз прыгнули в бодрящую воду, потом валялись на траве и носились по берегу. Мы любовались высоко выпрыгивающей из кристально чистой воды серебристой рыбой, пушистыми черно-белыми белками, которые прыгали вокруг в большом количестве. Бурундуки. Утки с утятами. И т. д. и т. п. И все это сейчас только наше!

Кто мог знать, что именно в этом нашем ощущении мы так жестоко ошиблись?!

Мы нашли небольшой островок, который располагался недалеко от берега так, что можно было перекинуть пару стволов лиственниц, чтобы попасть на него, и решили, что лучшего и более безопасного места для установки палатки не найдем. Устроились, сделав запас дров. В целом мы планировали пробыть на озере дней десять – двенадцать, если удастся себя прокормить с помощью охоты и рыбалки.

Вечером ловили рыбу, варили вкуснющую уху. Ночью смотрели на звезды и мечтали о том, что, когда вырастем, полетим в космос. И эти звёзды никуда от нас не денутся. Утром решили обойти вокруг озера и, может быть, поохотиться, если повезет. Взяли с собой все оружие, немного боеприпасов, вытащили на берег и на всякий случай спрятали сооруженный нами мосток, а затем отправились по задуманному маршруту.

Удача сопутствовала нам, и уже через минут сорок мы имели в своем мешке пару уток, которых подстрелил Славка, и штук восемь достаточно крупных куликов – я настрелял из мелкокалиберки. Их, конечно, не сравнить по размеру с уткой, но мы знали, какие они вкусные, так как, бывало, стреляли их около нашего поселка, запекали в костре или варили из них шурпу.

Можно было возвращаться с добычей, но мы решили пройти весь маршрут и двинулись дальше.

Озеро огибало гору. А за горой мы и наткнулись на небольшой шалаш, рядом кострище, разбросанные вокруг рыбьи и немного птичьих костей. В костре куча глины, в которой запекалась добыча. Сначала мы подумали, что это оставили охотники, которые когда-то здесь останавливались. Но потом Славка потрогал рукой землю в кострище и сказал:

– Она еще теплая, Коль.

Мы поняли, что на озере не одни.

Человек, а судя по габаритам шалаша, здесь был именно один человек, находился здесь недавно и ушел. Все было очень странно и тревожно. Ясно, что он провел здесь не один день. Об этом говорило количество золы в костре, увядшая хвоя на его лежанке. Но в округе не было ничего из снаряжения и мусора. Если он покинул свою стоянку и убрал за собой, то почему оставил столько мусора от рыбы и птицы? Никаких банок, никакой бумаги, никакого бытового мусора. Как будто у человека ничего с собой и не было.

– Давай, Колян, пойдем быстрее к себе, – сказал Славка.

Мы зашагали быстрым шагом в обратном направлении, не обращая уже внимания на то, что нам было так интересно еще несколько минут назад.

И тут я его увидел. Он разгребал палкой золу и доставал из костра запеченную перепелку. Это был человек, одетый в черную робу и грубые стоптанные башмаки. Лицо его заросло сплошной щетиной, а череп покрыт густыми всклоченными волосами. Из-под кустистых бровей смотрели злые, колючие и голодные глаза загнанного пса. Я испугался, но потом понял, что эти глаза смотрели не на меня, а на перепелку. И происходит это не сейчас, а в прошлом и представлено в моей голове.

– Это зэк[1], Славка! – сказал я. – Я его вижу.

– Опять ты со своими штучками! – проворчал Славка. – Я и сам думаю, что зэк. Иначе почему у него ничего нет? Пошли быстрее.

Когда мы подошли к нашему островку, то обнаружили мосток на своем месте. От сердца отлегло. Но мне показалось, что он лежит все-таки немного не так.

– Да брось ты, – сказал Славка, – это от страха кажется. Если он был в нашей палатке, то не стал бы убирать мосток. Зачем это ему? Он бы спёр все из палатки и смылся.

Держа все-таки оружие наготове, мы перешли по мостку на остров и затянули его за собой. С замиранием сердца вошли в палатку. Все, казалось, было на месте. Но я чувствовал, что здесь явно рылись.

– Зачем ему рыться, – заметил мудрый Славка, – если можно было все упереть. Нам это от страха кажется.

Но у меня страха уже не было, так как на острове мы находились в относительной безопасности. К тому же мы были вооружены. Я стал все осматривать. Посчитал патроны к дробовикам (мелкокалиберные я носил с собой в специальном патронташе). Не хватало десяти патронов.

– Чушь какая-то! – заключил Славка. – Если у него есть ружье, то почему он взял только десять патронов? А если нет, то на хрена ему эти десять патронов? Ты не ошибся?

Я не стал ничего говорить и продолжал осмотр. Сухарей стало меньше. Нет банки тушенки.

– Да, сухарей действительно было больше. Я перед нашим уходом цеплял горсть, – с недоумением произнес мой скептический друг.

Я взглянул на мешок с сухарями и опять увидел его. Он сидел посреди палатки и с жадностью поглощал сухари. Хватая руками то одно, то другое, он с дикой улыбкой тут же укладывал вещь на место, стараясь не изменять положение.

– Моё, моё… – бесконечно повторяло злобное существо.

«Почему же он не берет?» – подумал я. Человек добрался до патронов. На мгновение застыл и снова отложил их. Затем взял банку тушенки и несколько мгновений с вожделением смотрел на нее. Положил на место. Потом вдруг схватил и засунул ее за пазуху. Вернулся к патронам и вытащил несколько штук снизу, прикрыв так, чтобы не было видно. Вдруг он насторожился и стал спешно выбираться из палатки, приводя все в относительный порядок. Пройдя по мостку, он вытащил его и положил на старое место, ориентируясь по оставленному следу. После этого удалился в кусты и стал наблюдать за нашим приближением.

– Знаешь, Слав, он отвалил прямо перед нашим приходом, – сказал я. – Мы его спугнули. И когда мы забирались на остров, он из кустов смотрел за нами.

– С чего ты взял? Или опять видел? А где же он сейчас?

– Не знаю. Только он что-то придумал. Поэтому не стибрил почти ничего, чтобы мы не усекли. Он же не знает, что мы нашли его берлогу. А что взял, то думал, не заметят. Жрать сильно хочет.

– Что ему тогда от нас надо?

– Черт его знает! Только он, когда хватал наши вещи, все время говорил: «Моё, моё…» Чё тогда оставил? Хочет потом забрать, когда нас прикончит. Воровать не стал, чтоб мы не допёрли. Мы же с ружьями. И здесь только патроны. Он боится нас, хочет, наверно, ружья отнять. Видит – пацаны. Потом нас прикончит и гуляй, Вася…

– Да, верно. Патроны, хорёк, прихватил, чтобы были, когда ружье отнимет. А то отнимет, а патронов-то нет. Сообразительный, сволочь! Послушай, а это не тот зэк, который драпанул месяц назад в Арэке. Он еще пацана, который купался у электростанции, ну… того, в жопу. Его ведь так и не нашли.

– Верняк он. Других побегов вроде не было.

– Чёрт! Он, может, и нас захочет долбануть.

– Да, если захватит оружие, возьмет в плен и тогда…

– Мы ему не дадимся. Пристрелим суку! – Славка сплюнул.

– Угу. Хотя я не знаю, как мы будем в него палить?

– А что нам делать? А может, он просто нас боится и свалил? Он же в бегах, а тут два вооруженных пацана.

– Нет. Если бы свалил, то верняк обокрал бы. И ещё… Я глаза его видел. Такой пацанов не забоится, хоть и пятеро. А двоих-то… Он же не будет вылезать как дурак. Он хитрожопый, отловит из-за угла по одному.

Славка озабоченно молчал, даже не удосужившись проехаться по поводу моего «Я глаза его видел».

– Ты знаешь, мы ведь еще и мясо, а ему жрать хочется, – с ужасом прошептал он. Нам было прекрасно известно о людоедстве в среде зэков.

Мы удрученно замолкли. Ситуация определилась. Стали готовить обед. Работы было много, так как нужно было почистить всю птицу, а также запечь ее или сварить. Мы сосредоточенно трудились.

– Нам, наверно, надо сваливать, Коль, – глухо проговорил Славка. – Мы же не можем здесь так и сидеть. С голодухи подохнем.

– Сидеть здесь мы совсем не можем, – ответил я. – Он ночью нападёт. Вода не так холодная, переплывет.

– Надо дежурить ночью по одному. Он же только с одной стороны может подойти, где мосток. С того-то берега – далеко.

– Нет, на ночь оставаться боязно, – заключил я. – Давай уйдем после обеда.

– Он же пойдет за нами! Все здесь, наверно, гад изучил. Далеко мы до ночи не уйдем.

– Что же делать?

Славка задумался, затем изрек:

– Надо пойти в атаку. Надо его вперёд поймать, связать и отвести в посёлок.

– Как ты его будешь ловить? Ты знаешь, где он?

– Ну, ты же у нас видишь иногда. Вот и посмотри!

– Кончай, – обиделся я. – Если бы я мог, когда хочу, я бы и сделал. Но это не тогда, а само собой…

– Ладно, не гуди. Смотри, он же сам должен нас отлавливать. Значит, заманим его в засаду.

– В какую засаду?! Может, он за нами сечёт. Тогда какая засада? Он все видит, что мы делаем.

– А ты это видишь?

– Нет. Я просто думаю.

Мы замолчали и стали есть шурпу из куликов. Нас уже не радовало, что она была такой вкусной. Но мы были сыты. И готовы защищаться.

Первым его заметил Славка.

– Вот он! – прошипел он. – Не крути головой, потихоньку, как будто в другую сторону смотришь. Видишь там справа сухая лиственница, рядом большой камень и правее кусты. Он там, затаился, не двигается. Бандюга!

Я посмотрел туда, не поворачивая головы, и не увидел никого. Но продолжал смотреть. Вдруг темный бугорок под тем кустом медленно увеличился и стал потихоньку удаляться, как будто зэк уползал.

– Ползет, сука! – прошептал Славка. – Как ты думаешь, он понял, что мы его засекли?

– Не знаю. Но мы слишком с тобой замерли. Он может подумать, что мы сечём…

– Давай садись рыбу тягай. А я как бы валяюсь, ленюсь. А сам буду смотреть.

Я взял удочку и сел ловить рыбу. На Славку можно было положиться, он с отцом с малых лет ходил на охоту и обладал поразительной наблюдательностью.

– Слышь, Коль! Он, кажись, смылся. Чё ему делать, если мы сидим на острове.

– Он не уйдет далеко. Ждет, когда мы попремся куда-нибудь.

– Ну что, ночевать будем?

– Страшно идти. Будем, кажись. Посмотрим, что он будет делать. А там что-нибудь придумаем.

Мы решили, что нечего больше за ним наблюдать. Было ясно, что бешеный волк затаился и ждет нашего выхода. Мы не порадуем его сегодня, а завтра посмотрим. Славка пошел в палатку и стал прилаживать детонаторы к толовым шашкам, чтобы если что ночью заметим, то и рвануть можно было бы. Слава богу, что зэк не добрался до места, где мы спрятали взрывчатку.

Я дежурил со второй половины ночи и до утра. Во время Славкиного дежурства ничего не произошло. Расположив удобно весь наш арсенал и сигнальную веревку, к которой была привязана нога моего друга, я стал пристально вглядываться в темную гладь воды. Было очень тихо, ветра почти не было. Предутренняя прохлада потихоньку забиралась за воротник, но я не обращал на нее внимания, поскольку весь был поглощен анализом всплесков и теней. Мысли настойчиво лезли мне в голову, отвлекая от наблюдения. В какой-то момент я увидел зэка, осторожно входящего в воду и толкающего перед собой большую корягу, присыпанную кустами. Я тряхнул головой, и картина исчезла. Показалось или на самом деле увидел? Все было тихо. Начинало чуть-чуть светать. «Не полезет уже, наверно», – подумал я. Потянул ветерок, и вода слегка зарябила и ее плеск усилился. Вдруг слева от меня, со стороны открытого озера, послышался явственно слышимый всплеск. «Рыба?» – подумал я. Но всплеск повторился, затем снова. «Гребёт, зараза», – подумал я и дернул за веревку. Никакой реакции. Я задергал сильнее. Славка мыкнул, как мне показалось, слишком громко. Всплески прекратились. Видимо, придя в себя, Славка потихоньку вылез из палатки и улегся рядом.

– Что? – прошептал он.

– Только что грёб вон там, – показал я в сторону, откуда слышались всплески.

– Ничего не слышу.

– Перестал после того, как ты замычал.

– А я разве громко?

– Ну!

Мы прислушались. Через минуты три всплески возобновились. А еще через минуты три на фоне слегка поблескивающей воды метрах в двенадцати от острова мы увидели темный бесформенный силуэт той самой коряги с ветками.

– Давай бомбу! – потребовал Славка.

Я подал ему шашку. Он быстро зажег запал детонатора, длинно и громко свистнул и швырнул бомбу в направлении коряги. Вспышка и грохот произошли почти одновременно, и в отблесках взрыва, уже падая на землю, я заметил корягу, до которой взрывчатка слегка не долетела. Громкий, навзрыд вздох коротко раздался с той стороны, и все стихло.

– Грохнули, что ли? – произнес подрывник.

– Черт его знает! Далеко рвануло.

– Ты чё! Вполне могло угрохать. А, может, контузило. На дно пошел.

Заснуть мы уже не могли и, поджав колени, не обращая внимания на дрожь во всем теле и стук зубов, сидели и смотрели на все более проясняющуюся с рассветом картину поля боя. Корягу постепенно прибило ветром к островку. Никаких признаков нашего злодея обнаружено не было. Весь берег, а также пространство вокруг были усеяны рыбой.

Вяло, без всякого желания, больше по привычке прибирать все к рукам, мы стали собирать рыбу у берега в мешок, хорошо понимая, что она вряд ли нам пригодится, не желая соглашаться с тем, что столько рыбы попросту пропадет без всякой пользы.

Когда солнце уже вовсю светило и пригревало, мы, наконец, отошли от шока, сделали костер и стали завтракать. Аппетита не было, разговаривать не хотелось. Угнетала неопределенность. Было жутко оттого, что мы, может быть, убили человека. И еще более жутко оттого, что он, может быть, жив и здоров.

– Теперь он знает, – нарушил молчание Славка, когда мы закончили с завтраком, – что мы о нем знаем и сечем.

– Ты думаешь, живой?

– Ты был прав, слишком далеко рвануло. Может, оглушило только.

– А куда ж он подевался?

– Не знаю. Одно скажу – он бы тоже плавал, как дохлая рыба.

– Нет, на дно мог пойти. У рыбы пузырь…

– Но все равно, мы должны думать, что он жив. Может, ты сможешь его увидеть? – уже совершенно серьёзно спросил Славка.

– Я попробую, но не знаю.

– Попробуй! Спокойней будет. Давай собираться, надо идти.

Мы стали складывать вещи.

– Да, с вещами мы для него легкая добыча! – пробормотал Славка.

– А что, ему оставлять, что ли?

– Надо все-таки его заловить. Иначе мы от него не уйдем.

– Ну, ты даешь. А как? Он же теперь знает, что мы его сечем. Да и от острова нельзя далеко уходить, если здесь вещи.

– Нет, Колян! Мы сейчас снимемся и пойдем, как будто уходим. Я по дороге приметил место. Тут, недалеко. Мы там спрячем вещи и устроим засаду.

– А если он нападет сразу на берегу?

– Будем стрелять. Место открытое, ему не выгодно.

Мы упаковывали вещи. Я чувствовал себя опустошенным и уже не пытался ничего увидеть. Взгляд мой механически бродил от предмета к предмету и упал, в конце концов, на корягу у берега. Перед глазами вдруг возникла картина взрыва, я почувствовал сильную боль в ушах, легкие с хрипом наполнились воздухом, и я нырнул под воду по направлению к берегу. Мозг охвачен страхом и бессильной яростью. «Перехитрили, сучата! Перехитрили! Мать твою…» – звучало в голове. Вот и берег! Выбираюсь ползком на берег, цепляясь за кусты. Откидываюсь на спину и смотрю в предрассветное небо. В груди клокочет злоба.

Я с ужасом пришел в себя. Перед глазами коряга. Славка напряженно смотрит на меня.

– Ну? – с надеждой выдавил он из себя.

– Жив. Пронырнул под водой. Оглох слегка и в голову ударило. Все остальное цело. Злой как дьявол.

– Я так и знал. Надежды нет. А где сейчас?

– Да не видел я, Слав. Только это.

– И то, слава богу.

Мы собрались, перекинули мосток и перешли на берег.

– Иди вперед с мелкашкой, – Славка внимательно осмотрелся вокруг. – Он видел, что мы собираемся. Может оказаться впереди нас, но не намного. Скорее всего, будет тащиться сзади и ждать, когда удобней напасть. Стреляем на любой подозрительный шум. Если прямо перед тобой – выстрелишь и падай. Я пальну сразу следом. Будет, гад, держаться подальше. Патронов много. Из обреза шмаляй в крайнем случае, когда близко.

Мы не спеша двинулись вдоль берега, прислушиваясь к шумам окружающих зарослей. В этих местах, если не идти через бурелом, можно передвигаться почти бесшумно, используя мох. Это снижало вероятность обнаружения преследователя, но такая возможность была отнюдь не везде. Достаточно часто приходилось продираться через кусты и бурелом.

Минут двадцать мы продвигались вдоль озера, где местность была относительно открытой, затем углубились в чащу. Не слишком густая растительность позволяла идти относительно быстро. Зэка слышно не было.

– Давай шмальнем куда-нибудь на всякий случай, – решил Славка.

– Куда?

– Давай вперед отработаем.

Я вскинул мелкашку, выстрелил и упал, перезаряжая. Сзади грохнул выстрел из двустволки.

– Знай наших! – Славка вытащил из ствола и выкинул пустой патрон, затем вставил новый.

Мы двинулись дальше, гордые своей боевой подготовкой.

Я смотрел под ноги и вдруг впереди себя заметил едва различимый след башмака. Мох еще не успел распрямиться и скрыть его. Я указал на него Славке, и мы оба уставились на это свидетельство того, что наш противник опередил нас и, видимо, зная наш маршрут, устроит нам засаду. Это меняло положение вещей, поскольку мы уже не имеем никакой возможности его услышать. А он может напасть неожиданно. Вдруг след размылся, и я увидел притаившегося на крутом склоне в кусте стланика, нависшего над почти упавшим стволом лиственницы, готового к прыжку зэка. Я стал озираться, но ничего похожего не обнаружил.

– Что? – спросил Славка.

– Сидит на каком-то обрывчике, на поваленном стволе лиственницы, под стлаником. Но я пока не вижу ничего похожего.

– Наверно, впереди. Я помню, мы проходили одно место. Там только под стволом дерева можно пройти. И оно как раз с обрыва свисало.

Мы взяли оружие наизготовку и пошли вперед.

– Вон оно! – минут через десять прошептал Славка, указав на почти горизонтальный ствол дерева, метрах в пятидесяти от нас нависший над лощиной с обрыва. Место, где лиственница уходила корнями в грунт, было полностью закрыто густыми ветками стланика.

– Можно обойти его по склонам. Но высоко и продираться…

– Видит он нас или нет?

– Наверно, еще нет. Мы все-таки кустами закрыты.

– Давай оставим здесь вещи, возьмем только оружие и снимем его с дерева.

– А если он за нами идет? Он же может все шмотки забрать.

– Я не подумал, – сказал я. – Но сейчас он нас вряд ли видит. Засунем вон туда, под корягу, и прикроем ветками.

– Ладно, давай.

Мы быстро спрятали вещи и медленно двинулись в сторону, где по нашему предположению прятался зэк.

Дерево свисало на высоте трех метров от подножия обрыва. Засада была удобной, так как обойти лощину было очень трудно и вряд ли кому пришло бы это в голову.

Не доходя метра два до дерева, мы вскинули наши стволы и направили их на куст стланика, стали медленно продвигаться вперед. Вот и он. Черная роба показалась в просветы между ветками. Изготовившийся к прыжку и уже осознавший, что попался, с перекошенным от злобы ртом и бешеным взглядом зэк.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

– Слазь! – наконец скомандовал Славка.

Зэк не шевельнулся.

– Слазь, подстрелим! – снова приказал Славка.

– Не боитесь, щенки? – отборный мат, предназначенный для сотрясения детской психики, раздался с дерева.

Славка посмотрел на меня:

– Боимся?

– Боимся! – ответил я.

– Тогда пали!

Я вскинул мелкашку и выстрелил в торчащее ухо зэка.

– Мать твою, мать… – схватившись за ухо и скуля, он снова выдал тираду отборного мата. – Вы что, пацаны? Я же пошутил! Идите себе с богом. Я просто так здесь сижу. Уж пошутить нельзя.

Злые глаза зэка забегали по орбите, высматривая возможность что-то предпринять.

– Не слезешь, тогда я пальну, – сказал Славка, прицеливаясь из двустволки.

– Ты чё, парень! Иду я, иду. Чего вам от меня надо? – зэк привстал, изображая намерение спрыгнуть.

– Повернись жопой и слезай, – потребовал Славка.

– Ладно, ладно! – он повернулся спиной к нам и оперся о склон как бы для того, чтобы начать спуск, и вдруг рванул вверх. Крутизна склона не очень способствовала его стремлению. Щебень осыпался у него из-под ног, и он снова скатился на исходную позицию. Славка выстрелил под корень лиственницы, на которой стоял зэк.

– Я спускаюсь! – истошно заорал беглец и начал спускаться с дерева.

Через несколько секунд он был на земле и, повернувшись к нам лицом, сам поднял руки вверх.

– Сядь на землю! – скомандовал Славка, решив, что так у него меньше будет свободы. Тот сел, опустив руки. – Руки пока держи. Надо его связать, Коль!

– Веревки в рюкзаке.

– Сходи! Я его на мушке подержу.

– Может, пойдем вместе? – предчувствуя недоброе, сказал я.

– Не боись! Если что, я его…

Я пошел. Взял один рюкзак, решив, что сделаю две ходки.

Когда я подходил к месту, где оставил друга с этим гадом, я услышал мычание как бы из зажатого рта. Через несколько шагов мне открылась страшная картина. Я до сих пор ее помню с отчетливостью во всех деталях.

Славка лежал на земле вниз лицом со спущенными штанами. Зэк одной рукой зажимал ему рот, а в другой держал двустволку, направленную в мою сторону. Сам он со спущенными штанами взгромоздился на мальчишку и конвульсивно делал известные движения. Из объятых ужасом глаз моего друга ручьем лились беспомощные слезы.

– Не подходи, гаденыш! – с матом-перематом изрыгнул мерзавец. – Тебя пристрелю, а его прирежу.

Я упал в небольшое углубление, и зэк выстрелил. Достать он меня не мог, так как не видел. Дробь кучной стайкой просвистела у меня над головой. Но и я видел только колыхание его задницы. Слезы мешали мне хорошо прицелиться, но я все-таки достал из мелкашки эту мерзкую жопу. Как ужаленный, зэк вскочил на ноги и пальнул в меня из второго ствола. Заряд был выпущен зря. Он орал и матерился, то зажимая кровоточащую рану, то истерично натягивая штаны и пытаясь их застегнуть, несмотря на торчащий и не желающий изменить положение длиннющий член. «Я отстрелю ему эту елду!» – мысленно воскликнул я и вскинул мелкашку. Сухой тихий щелчок возвестил осечку. Дьявольщина! А на меня уже с ревом мчался, держа в руке охотничий нож, заросший щетиной ублюдок.

Казалось, земля уходила из-под моих ног. Зэк несся как раненый зверь, для которого ранение было только источником пробуждения звериной силы. Я чувствовал затылком его приближение. Еще немного, и его зловонное дыхание перекроет мне кислород. Господи, почему я забыл про обрез, хлопающий меня по бедру в ковбойской самодельной кобуре. Я выхватил его на ходу и с разворота, падая в мох, что было силы даванул на курки. Увы, мой преследователь видел мои маневры и вовремя упал. А я, как дурак, нажал два курка одновременно и истратил оба заряда. Я отбросил в сторону уже ненужный мне обрез и помчался дальше в сторону озера. Зэк ломился за мной как лось через чащу. Но уже подальше. Видимо, он не понял, что я выпалил дуплетом оба заряда, и опасался второго выстрела. Но постепенно он стал снова меня нагонять. Я рванул за бугор, и вдруг подо мной сломалась гнилая палка, и я кубарем полетел в какую-то яму. «Все! Конец!» – прозвучало у меня в голове. Топот приблизился, затем я понял, что он остановился около ямы, в которой я лежал без движения.

Тяжелое дыхание напоминало хрип загнанной лошади.

– Куда-то спрятался, фря, – сипло проговорила тварь.

Мурашки пробежали по моей коже. В солнечном сплетении похолодело, а по телу пробежала волна жара. «Нет меня, нет! Ты слышишь, нет меня!» – и в тот момент, когда страшная рожа возникла надо мной и злобные глаза, казалось, впились мне в душу, я ясно увидел пустую яму, в которую я падал.

Мое зрение как бы обернулось вокруг себя, и я продолжал видеть ту же картину, но уже чувствуя, что смотрю на себя глазами моего преследователя.

– Черт! Где гадёныш? – зэк отвернулся и стал осматривать местность.

Его щербатый рот с отвратительными остатками кривых, грязно-желтых с черным, зубов, щерился в зверином оскале. Он набрал в грудь воздух и заорал визгливым фальцетом:

– Выходи, недоносок, вылезай. Все равно я порежу тебя на ленточки. Ты слышишь? На узкие ленточки. И сплету из них лапти. – Традиционные соцветья отборного мата обрамляли этот душераздирающий крик.

И вдруг он увидел меня. Я бежал в метрах в ста все в том же направлении.

– Ну, вот тебе и конец! – на свойственном ему наречии произнес он и помчался вслед за мной.

Некоторое время я продолжал видеть себя убегающим все дальше. Когда зэк был уже от меня достаточно далеко и, не оглядываясь, дикими прыжками несся по склону горы, я встал и побежал назад к Славке.

Друг мой лежал на спине все на том же месте, но штаны уже были натянуты. «Жив!» – подумал я. Глаза его были открыты, и он уже не плакал. Увидев меня, он никак не прореагировал.

– Слав, ты можешь встать? – спросил я, едва не плача.

– Могу, – ответил он и попытался встать. Но тут же со стоном завалился назад.

Он посмотрел на меня, из глаз его снова лились слезы. Но это уже не были слезы боли, а слезы досады и бессилия.

– Я не смог в него пальнуть, понял… – Славка говорил навзрыд. – Он уставился на меня… гнида… пошел прямо на ствол… улыбается… а я… я не смог нажать курок. Слабак! Идиот! Сопилка!

– Нет, Слав, нет! – закричал я не своим голосом. – Я бы тоже не смог… тоже.

Через минут пять он снова сделал попытку встать и на этот раз встал.

– Где гад?

– Меня догоняет?

– Скоро будет здесь? – с тревогой спросил Славка.

– Не скоро. Он пока в другую сторону бежит.

– Как это?

– Так.

– Твои штучки?

– Угу.

– Заряди дробовик. Где твоя мелкашка?

– Она дала осечку. Бросил, когда удирал.

– А обрез?

– Тоже бросил. Отстрелял глупо.

– Ладно. Не найдет?

– Вряд ли.

– Хоть бы нет, сволочь! А к мелкашке у него нет патронов.

– Она здесь, недалеко, – сказал я и, взглянув на перекошенное от боли лицо друга, спросил: – Как ты, Слав?

– Ничего. Будто в жопе кол торчит. Больно. Он только… в общем, не очень много… когда ты стрельнул. Ничего, выживу. Сейчас надо думать, как завалить гада.

– Завалим.

– Уверен?

– Да.

– Я на тебя надеюсь.

Я повернулся и посмотрел на то место, где происходило злодейство. Мои ощущения сместились, и я увидел яму, в которой лежал, когда прятался. Зэк внимательно осматривал ее дно. Выматерился.

– Сбежал все-таки, сучонок, – пробормотал он. – Ничего! Вряд ли другой далеко откандыбал. Да и шмотье там. – И он как мог быстрым шагом направился в нашу сторону.

– Минут через пятнадцать будет, – посмотрел я на Славку. – Все будет в порядке.

– Говори, что делать.

– На тебе берданку. Я возьму твой обрез. Прятаться не будем.

Минуты ожидания побежали одна за одной. Я прислушивался к шуму в кустах. Вот показалась голова, а затем из-за кустов выступил сам вражина. Он шел, внимательно всматриваясь в дорогу перед собой и рыская взглядом вокруг, рассчитывая, видимо, найти брошенное мной оружие.

– Стань рядом со мной, – попросил я Славку. Он встал.

Я взглянул на зэка, и в солнечном сплетении у меня возник холодок, а по телу пробежала теплая волна. Сместившиеся чувства переместили мое «Я» в другую точку, в голову этого мерзавца. Я видел нависшую лиственницу и дорогу перед собой. В руках только нож. Вот и эта полянка, а вот и рюкзаки. А где же пацан? Спрятался…

Он медленно приближался к нам, держа наготове нож. Смутное беспокойство заполняло его душу и не напрасно. Когда он приблизился к нам на расстояние трёх метров, он вдруг увидел прямо перед собой двух ребят, стоящих плечом к плечу. В лицо ему смотрело дуло двустволки, а в живот был направлен обрез. Зэк ошарашенно смотрел диким взглядом то на одного, то на другого, и в глазах у него уже не было злобы, а лишь один животный страх, непреодолимым потоком хлынувший из глубины его извращенного, но такого жалкого мозга, страх, который парализовал его мысли, его волю, его мышцы. Нож медленно выскользнул из его руки и беззвучно упал в мох. Широко раздвинутые в смятении ноги подкосились, и он упал на колени. Славка смотрел на зэка совершенно бесстрастно, губы его были плотно сжаты. Медленно, очень медленно его взгляд опускался с лица зэка на грудь, на живот, ниже… туда, где должна находится самая мерзкая часть тела этого вонючего слизняка. Ствол Славкиного ружья двигался вслед за взглядом. Гром выстрела дуплетом из дробовика шестнадцатого калибра, казалось, расколол мертвую тишину пополам и наполнил пространство слившимся с ним истошным воем, длившимся целую вечность.

Когда вой стих и остались лишь стоны, Славка, белее белого, повернулся ко мне и сказал:

– Видишь, я смог! – и в то же мгновение свалился как подкошенный.

Я не знал, что мне делать. Зэк лежал на спине как мертвый, а кровь хлестала у него между ног и заливала землю. Я боялся даже посмотреть на то место, куда выстрелил Славка. Сам он был уже без сознания, и я решил, что черт с ним, с зэком. Отвинтив крышку фляги с водой, я стал брызгать в лицо другу. В это время я услышал разговор как минимум двух людей и замер. Разговор приближался, и стали уже слышны шаги. Говорили два мужика. Ясно, что к нам со стороны, откуда мы пришли, приближались люди. Я замер, а Славка в это время захлопал глазами. Вскоре из-за кустов показались трое – отец Славки, его друг и сосед по дому, а с ними Вовчик. Увидев меня, Николай Николаевич воскликнул: «Мать честная, а вот и наши путешественники!» Но тут же поперхнулся, увидев лежащего навзничь Славку, мою испуганную физиономию и тело окровавленного зэка. Все трое кинулись к нам.

– Что стряслось? – испуганно воскликнул Славкин отец.

– Все в порядке, папа… – пробормотал Славка, поднимаясь на ноги.

– Ты цел? Я уж думал, вы тут перестреляли друг друга.

– Нет. Друг друга нет. Вот этого… – он показал на лежавшего зэка. Тот застонал.

– А мы думали, вы уток стреляете. Так что произошло?

– Это беглый зэк. Убить нас хотел.

– Ясно, потом расскажете.

Все вновь прибывшие подошли к зэку. Они ошарашенно глядели на окровавленное месиво у него между ног.

– Вот это да! – присвистнул сосед.

– Его надо срочно перевязать, а то из него вся кровь вытечет, – сказал Николай Николаевич.

– Если это поможет, – задумчиво произнес его друг.

Мы достали из мешков почти весь имевшийся перевязочный материал. Славкин отец с приятелем занялись перевязкой. Вокруг кровавого массива ножом отрезали штаны и, не промывая, наложили бинты, которые сначала сразу же промокали, но затем как-то все постепенно унялось, и перевязка состоялась.

– Промывать нельзя. Но и так он может получить заражение крови, – заключил Николай Николаевич. – Вряд ли он вообще жилец. Если даже выживет, ходить никогда не будет.

– А как он, черт побери, выживет? Мы же не потащим его на себе в такую даль, – усомнился его спутник.

– Черт его знает, что делать. Ему, конечно, нужна немедленная операция. Тащить его действительно нельзя, он загнется по дороге. Да и как его дотащишь по горам, по долам. Бросить здесь подыхать мы его тоже не можем. Вот что, Петрович, надо тебе, наверно, топать до дома и сообщить все куда следует. Пусть там решают. Пришлют вертолет или конвой какой. А я с ребятней и беглым останусь здесь. Все равно на неделю отпросился. Ты длинный, по тундре хорошо ходишь, дорогу хорошо знаешь. Завтра к вечеру дойдешь. Потом сам решай, как и что.

– А что сказать-то?

– То и скажи: на ребят напал беглый, но они были с ружьем и подстрелили его. За ружье я отвечу, договорюсь. Ну вот. Зэк умереть может, скажи. Пусть пришлют кого-нибудь.

Петрович помог нам перетащить зэка назад, к нашему островку, немного отдохнул, перекусил и ушел.

Мы остались вчетвером. Снова поставили палатку, обустроились. Николай Николаевич рассказал, что когда младший вернулся домой и рассказал, что мы вдвоем пошли на озеро, все страшно перепугались, а мать сказала, чтобы кто-нибудь из взрослых немедленно отправлялся за нами. Сам отец не очень боялся за нас, так как знал, что мы привычны к лесу, а на старшего сына он полностью полагался. Но все же решил, что мать права и нельзя, чтобы мы были только вдвоем, отпросился с работы на неделю в счет отпуска и с приятелем-соседом, прихватив Вовчика, отправился вслед за нами. Оказывается, материнское сердце не зря чуяло беду.

– Хорошо, что вы сами справились, молодцы! – похвалил нас Славкин отец.

Зэк непрерывно стонал и бредил, выкрикивая что-то непонятное. Мы смачивали ему рот, не зная, можно ли ему воды. Потом решили, что можно, и даже дали ему бульона от шурпы, а потом и от ухи. Он конвульсивно глотал жижу, но в себя практически не приходил.

Отцу и Вовчику мы рассказали все, за исключением моих экспериментов и Славкиной беды. Николай Николаевич, правда, внимательно посмотрев на Славку, который еще испытывал трудности при ходьбе, спросил, почему он выстрелил ему в это место. Но Славка сказал, что не знает, что так получилось.

На следующий день после полудня зэк пришел в себя. Славка очень напрягся. Я подошел и сжал ему руку.

Безжизненный взгляд раненого был устремлен прямо в небо и казался совершенно спокойным, будто он совсем уже не чувствовал боли. Он дышал ровно и спокойно. Губы были почти белыми.

Мы стали вокруг него и смотрели.

– Тебя как зовут? – спросил его отец.

Казалось, ответа не последует.

– Конь, – отрешенно глядя в небо, наконец, ответил беглый.

– Конь – это кличка. А зовут как?

– Конь и есть.

– А почему Конь?

– Быстро бегаю, – все так же, глядя мимо, еле заметно скривил губы Конь.

Я вспомнил, как он гнался за мной. Действительно – конь.

Зэк медленно скосил глаза на нас и обвел всех взглядом. В этом взгляде уже не было ничего из того, что мы видели раньше. Как бы спокойное любопытство и не больше. Он кажется и не страдал. Наконец его взгляд остановился на Славке. Он долго и не мигая смотрел на него, заставляя того сжиматься в комок, затем скривился и произнес:

– Паря… Прости меня, паря… Слышь? – и умолк.

Он умолк навсегда. Его искривленный рот уже не принял другого положения. Все стояли и смотрели на него со смешанными чувствами жалости и омерзения.

Когда мы установили, что он умер, решили, что его надо перенести на берег и устроить ему холодильник. Даже летом в этих местах вечная мерзлота находится очень близко к поверхности, поэтому было легко до нее добраться.

Устроив Коня на вечную зимовку, мы постарались отвлечься от мрачных событий и получить то, зачем пришли. Пожалуй, это вполне удалось. Только Славка, мне кажется, застыл как-то внутри.

Петрович и два милиционера прибыли через шесть дней. Власти решили не посылать вертолет, так как наш посланец сказал, что беглый вряд ли выживет. Решили направить сотрудников на опознание, а также было дано указание похоронить его на месте в любом случае. Так что исход был один. Такое в то время было в порядке вещей и нас вовсе не удивило.

Коня опознали. Это был тот самый зэк, который сбежал в Арэке и изнасиловал двенадцатилетнего мальчишку. Так что, по словам милиционеров, мы правильно сделали, что отстрелили ему его хозяйство. Почему мы это сделали, да и вообще про оружие, нас совсем не спрашивали.

Николай Николаевич долго смотрел на Славку, но ничего не сказал.

Зэка милиционеры похоронили подальше от озера.

Мы пробыли там еще два дня, так как милиционеры решили отдохнуть перед трудной дорогой.

Путешествие закончилось.

Мы вернулись в наш мир другими. Пережитые испытания заставили понять, что врага нельзя жалеть. Мы потеряли часть детства.

Но мы приобрели дружбу и уверенность в друге. Мы покидали это прекрасное место уверенные, что жизнь полна ярких красок для нас, для нашего счастья и удач. И это надо защищать.