Читать книгу Путешествия Дудиры - Ирина Дудина - Страница 6

Мы пошли посмотреть на пасхальную ярмарку на одну из центральных площадей. Всё было застроено торговыми отсеками, всюду шла торговля яйцами – натуральными куриными и ненатуральными. От яиц пестрело в глазах. Яйцами застило глаза. В отсеках с грудами яиц рылись девушки, выбирая подарки для близких. Что-то в этом было эротическое и нежное…

Всюду свисали всякие гнёздышки, птички, зайчики, мёды, ликёры, колбаски, прихватки, тужурки и фиг знает что. Вокруг рядов ездили золотые кареты, которые везли двойки и четвёрки белых холёных лошадей. Процветал дух народного рынка. Шёл какой-то концерт. Какие-то девушки в чёрном что-то пели, на них пялилась мадам мужик в оранжевых колготках, юбочке и с усами над накрашенным алым ртом. Этот австрийский фрик взял на себя функцию быть рабом нечистого и фриковать вовсю бесплатно. Вот тоже солнышко пригрело, в яйцах засвербело…

Мы ужасно устали от толпы, толчеи и пестроты, но толпа нас уволокла в свой шопинг, в какие-то бесконечные магазинчики, окружавшие площадь и перетекавшие один из другого через крытые дворики. Всюду предлагали свои изделия международные очумелые ручки, всякие картинки, скульптурки, изделия всякие, призванные украсить вашу серую жизнь, ваш голый дом мишурой уюта. Зачем миру так много вещичек? Зачем мир так устроен, что, чтобы кушать, нужно вечно рукоблудствовать, делать товар, выманивать денежку из ближнего и дальнего? Почему нельзя жить без денег, в райской чистоте, не напрягая своё рукомесло и не теребя язву деньгопохоти? Большинство этих штучек были из разряда нефункциональных пылесобиралок.

Я купила дурацкого трудолюбивого зайца из глины, он был бодрый, откормленный и с восторженной морковкой в лапках. Элизабет мне сказала, что заяц – типа символ трудолюбивого, бодрого и эротичного народа Австрии, поэтому зайцев на Пасхе так много, почти как яиц.

Австрийская деревенька

Элизабет увезла нас с собой в гости к своему другу, венскому интеллектуалу, который взял в аренду сельский дом и живёт в деревне. «Мы хотим Австрийскую деревню!», – воскликнули мы с Сашей, утомлённые пробуждающейся к весне Веной серых оттенков. К тому же в этом селе проходил сельский предпасхальный праздник-ярмарка.

Довольно быстро домчались на двухэтажной электричке до нужного места. В поезде потрясением был контролёр. Это был красивый мужчина средних лет, в очках, в идеальной форме, необычайно вежливый. Я подумала, что вот какая здесь культура! У нас такими безупречно вежливыми, знающими своё дело, довольными своей функцией бывают университетские профессора. Или высокооплачиваемые банковские работники. А у них – контролёры. Чем-то Кафкианским повеяло от этого представителя хорошо отлаженной системы. Предместья Вены поражали отсутствием свалок и ухоженностью построек. Практически не было замусоренных 4 соток со скособочившимися, некрашеными, недостроенными, но уже начавшими дряхлеть лачугами, чуть большими по размеру, нежели нужник или собачья будка, но не дотягивающими до настоящей избушки, как это у нас встречается. Изумляли ветряки возле домов для получения энергии от ветра. Вдоль железной дороги встречались одинаковые железнодорожные домики из серого камня. Это были абсолютно одинаковые домики, в которых явно кто-то работал или жил, были они такие бездушные и строгие, такие сюрреалистические, как какие-то ужасы от европейского рационализма, нашедшие выражение в абсурдизме Мрожека, Беккета и того же Кафки. В каждой стране есть свои национальные формы крайней тоски жизни. У нас это дощатые бараки сталинской эпохи. Тоскливее ничего не бывает. У австрияков – эти уныло правильные станционные домики…

В Питере был апрель с талым снегом. В австрийской деревушке жарило сладкое солнце, цвели лимонным и ярко розовым цветом деревца и кусты, зеленела трава. Мы прошли по подземному переходу, облицованному голубым кафелем, напомнившим советский кафель Хрущёвских времён. На старом кафеле красовались детские рисунки, нанесённые масляной краской. Недурно, но отзывает бедностью.

Деревня удивила безупречной гладкостью и чистотой асфальтовых дорожек, игрушечной красотой домиков и сельских двориков при них. «О, да это деревенька добрых трудолюбивых Хоббитов!»,– воскликнул Саша. На чистейшем пороге домика, вход с улицы, стояли уютные тапочки. На ярко-зелёных, ровных, как ковёр, газонах не было ни одного сорняка. Улицы были переполнены прогуливающимися сельскими жителями в нарядных глобалистских, лишённых национальных признаков одеждах. Дамы в туфельках на каблучках, мужчины в светлых рубашках и при галстуках, преимущественно с красно-голубой полоской. И всюду стояли жирные чистые иномарки. То бишь, это была готовая рекламная картинка для нуворишей, решивших купить готовый для счастья домик в дорогом коттеджном посёлке посреди чистой, неизгаженной природы, с развитыми дорогами и инфраструктурой.

На старинную часть деревни с сохранившейся кладкой некоей средневековой крепостной стены выехал мэр деревенского поселения на белоснежном коне. Одет он был в национальную одежду. Следом за ним выехали девушки в национальных одеждах на конях. Перерезали розовую ленту в воротах в стене. Это означало начало ярмарки и праздника!

Простые сельские люди возле каждого пятого домика, оказавшегося рестораном, рассаживались на простые деревянные длинные скамьи, вокруг длинных деревянных столов. Это был культ совместной трапезы! Я вдруг подумала, что именно на ней и держалась западная цивилизация. Кажется, что это ерунда, а на самом деле это великое изобретение человечества, очеловечивающий, склеивающий социум фактор.

Из своих бытовых щелей повылезали все: и стар, и млад, и инвалид, и невеста, и домашние питомцы, и угрюмые изгои. Никакой жуткой, лезущей в уши насильственно радостной музыки. Тишина. В одном месте орёт пила – проходит конкурс по выпиливанию электропилой из брёвен неких несуразных грибов. В другом, под шатром, поют старые седые рок-н-рольщики для своих сверстников. Все идут, бредут семьями, кланами, стайками, с киндерами всех возрастов, с собачками, со своими стариками, со своими инвалидами в колясках. В-общем, всё нажитое из живых существ – всё напоказ, на суд общины. Давно я такого не видела – чтобы буквально каждое живое существо покинуло свою нору и вышло на Свет Божий, в Социум, на суд человечьих глаз, под яркие лучи весеннего солнца себя показать, каждую свою бытовую и замшелую морщинку показать миру, соседям, пришлым гостям вроде нас… Во время передвижения люди оседали периодически на скамьи у столов, пили местное вино из местного винограда, ели свои колбасы и свои сладости, сделанные местными сельскими кулинарками.

Мы присели на деревянную скамью и пропустили по стакану кисловатого, но ароматного местного вина. Я рассматривала людей. Меня привлекла семья из трёх человек. Красивая молодая женщина в соку с маленьким двухлетним сыном и её разжиревшая, но ещё привлекательная мать. Нестарая бабушка всё время типа шипела на дочь, с неполной семьёй как-то ехидно здоровались всякие тётушки и дядюшки, на молодую мать лукаво посматривали седые бюргеры. Было видно, что у малыша нет папы, и поэтому вокруг семейки был некий нездоровый ажиотаж. Потом мимо меня прошла одинокая девочка лет пятнадцати. Это была некрасивая девочка в джинсах, с чахлыми волосами, корявенькая, но страшно одухотворённая, ужасно живая и любопытствующая. Было видно, что это штучный товар, что это девочка-изгой в этой деревне, что она слишком умна и необычна, чтобы найти здесь себе друзей. Горб одиночества висел на ней. Но в ней ещё не было отчаяния, она смело вынесла свою юную некрасивость на народ, проталкиваясь сквозь стайки более обычных видов людей её возраста. О, таких тут было много, счастливая молодёжь, стайки юнцов и девиц, девушки-красавицы, нашедшие свою любовь, юноши-друзья на мотоциклах. Они сидели компаниями то там, то тут, они ходили небольшими стайками или задиристыми парами, пара красивых девчонок с кокетливым видом, или пара парней, делающих глазки девчонкам… Всё это напоминало мне неразорённую деревенскую общину 70-х на юге России, в селе Кантемировка, где я бывала в детстве. Там не было такой чопорной чистоты и не было трапезы, вынесенной на дорогу. Но были стайки радостной молодёжи, были праздники, выводящие и молодых и стариков на улицу, на пригляд и взаимооценку судьбы.