Читать книгу Таинственное исчезновение - Ирина Глебова - Страница 2

Ксения Владимировна встречала следователя у парадного входа в дом. Он приехал уже один – спутники сошли версты за две ранее. Худенькая, в простом на вид, но очень элегантном бело-голубом платье, она держала в руках шляпку и нервно теребила ленты. Серые глубокие глаза под темными бровями, густые светлые волосы, подобранные опять-таки просто, но очень изящно… Как и позавчера, в кабинете управы, так и сейчас Викентия Павловича тронуло и взволновало выражение ее лица. Глаза смотрят с мольбою и надеждой, но кончик нижней губы прикушен, словно она пытается подавить свои чувства. И голос молодой женщины как будто спокоен, но какая в нем слышится затаенная тревога!

Поздний завтрак уже был накрыт на уютной, обвитой плющом веранде второго этажа. Но ел он один, хозяйка к еде не притронулась, а когда подали чай, она налила и себе. Викентий Павлович понял, что она готова к разговору.

– Я здесь для того, чтобы помочь вам, – начал он мягко. – Не знаю еще, что увижу и что отыщу, но хочу сам все осмотреть. А для начала расскажите о своем муже, и, если возможно, я взглянул бы на его фото.

Хозяйка вышла, и Петрусенко увидел в открытую дверь, как она скрылась в глубине дома. Вернувшись, она положила перед ним на стол две фотографии: поясной портрет мужа и их, видимо, свадебный снимок.

Василий Захарьев оказался ровесником Викентия Павловича. Красивое открытое лицо, высокий лоб, разбросанные в поэтическом беспорядке волнистые пряди волос. Черты не крупные, но мужественные, четкие, подбородок с ямочкой. Твердый взгляд. Однако в чуть насупленных бровях и пролегшей между ними морщинке Петрусенко почудилось нечто особенное: тревога ли, неуверенность, затаенная мысль… На второй фотографии, где около сидящей на изящной парковой скамье Ксении Василий Артемьевич был заснят в полный рост, было видно, что он высок и строен.

А Ксения Владимировна, присев вновь на свой стул, уже рассказывала:

– Мы с Василием Артемьевичем знаем друг друга с детства. Я ведь урожденная Сташевская, наше имение неподалеку. Отцы дружили, ездили друг к другу в гости, иногда брали и нас, детей, подшучивали над нами, называя женихом и невестой. Но сами и всерьез сговорились, что со временем, коль мы будем не против, они нас обвенчают.

– Вася старше меня на шесть лет. Помню, когда мне было года три-четыре, он постоянно со мной возился, водил за руку по саду, катал на своей лошадке, змея воздушного для меня запускал. А повзрослев, вдруг потерял ко мне всякий интерес. Да и видеться мы стали редко: он жил в городе, учился в гимназии, а меня увезли в пансион в Киев. Только летом, на каникулах, я жила дома, в усадьбе. Его же часто и летом не бывало: он уезжал к своей бабушке в Вологодскую губернию. По-настоящему мы встретились пять лет назад, когда я окончила пансион, а Василий, отслужив в уланах, вышел в отставку поручиком.

Ксения Владимировна замолчала, опустив голову и водя пальцем по ободку чайного блюдца. А когда подняла глаза, они вдруг оказались огромными и влажными от еле сдерживаемых слез.

– Я знаю, – голос ее дрогнул, – с ним случилось что-то ужасное. Я готова рассказать все, любые подробности, если это хоть как-то поможет вам в его поисках. Я так благодарна вам, что вы согласились приехать!

Чтобы дать хозяйке время успокоиться, Викентий Павлович достал трубочку и спросил позволения закурить. Она тотчас же распорядилась подать ему бронзовый курительный прибор, сказав, что муж тоже курит. В табакерке оказался отличный табак. Викентий набил трубку и с удовольствием выпустил первые облачка дыма.

– Поверьте, Ксения Владимировна, – сказал он, – иногда самая, казалось бы, незначительная деталька дает нужное направление всем поискам.

Женщина уже поборола волнение. Петрусенко видел, что ей и самой хочется поговорить – о муже, о себе, обо всем, что их связывает.

История оказалась незамысловатой, но трогательной – благодаря тем чувствам, которые испытывала девушка, а после – молодая жена.

Детское восхищение и привязанность к старшему соседскому мальчику незаметно превратились в девичью нежность и влюбленность. В пансионе, пропитанном атмосферой сердечных тайн, подруги писали письма своим юным кузенам, бросали в окна записочки гимназистам. Ксения держалась в стороне от всей этой веселой и захватывающей возни, но это не оттолкнуло от нее остальных пансионерок. Они знали: Сташевская обручена, ее жених – офицер уланов. Она и сама в это верила: ведь недаром отцы ее и Василия, полушутя-полусерьезно, собирались поженить детей.

Василий вышел в отставку рано, о причинах она не знала, да и не допытывалась. Наоборот, была рада, что он вновь постоянно рядом. А он и вправду вел себя так, словно век собирался жить в имении. Встречались они просто, как давние друзья. Но Ксения не могла не заметить, что Василий приятно удивлен: восемнадцатилетняя девушка мало походила на того неловкого подростка, каким он видал ее последний раз – четыре года тому назад.

Они вновь стали видеться, правда, не слишком часто. Девушка поступила учиться на курсы сестер милосердия в губернском городе, а Захарьев-младший с головой ушел в хозяйственные заботы. Отец его, Артемий Петрович, часто болел, и сын все больше забирал дела в свои руки. Приходилось и уезжать надолго.

Встречи молодых людей были приятны обоим. Ксения видела это, сердце ее томилось радостным предчувствием, но время шло, все оставалось по-прежнему. А случалось, Василий становился неприветливым и даже резковатым с нею. Да, такое бывало.

Прошло три года. За это время один славный человек, молодой учитель, брат ее городской подруги, просил ее руки. Он был ей очень симпатичен, но Ксения отказала. Она любила и ждала. Однажды утром от Захарьевых прискакал слуга: ночью старый хозяин скончался. На похоронах Василий стал рядом с Ксенией и взял ее за руку. А вскоре сделал предложение.

Через полгода Ксения оказалась полной хозяйкой Захарьевки: матери Василий лишился уже лет десять назад. Стояла поздняя осень, урожай был собран, и Василий сказал: «Что делать в деревне зимой?» Они уехали. В губернском городе у Захарьевых был прекрасный дом. Но там они пробыли всего два дня, Василий торопился дальше – в Киев, Москву, потом, весною, – в Крым, а после в Варшаву, Берлин… И лишь на следующую весну, совсем недавно, они вернулись в родовое гнездо, по которому Василий скучал, она это чувствовала.

– Так что же удерживало его в дальних краях? – спросил Петрусенко. – Ваше желание?

– Нет, напротив, видя его тоску, я звала вернуться. Но он сразу принимал веселый вид, шутил, что стать уездными домоседами мы еще успеем, и мы ехали дальше.

И недели не прошло после возвращения Захарьевых в имение, как Ксения ощутила резкую перемену в муже. Энергичный, остроумный, душа компании, нежный и внимательный к ней – таким она знала его больше года. В Захарьевке Василий сделался меланхоличным, а иногда просто угрюмым. И впервые довел ее до слез пренебрежительным, раздраженным тоном. Правда, это было лишь раз, и раскаяние его казалось таким искренним, что она, конечно же, простила. И следователю не стала бы говорить – да только он просил не упускать подробностей. Он, заинтересовавшись этим случаем, спросил:

– Как вы думаете, что вызвало в Василии Артемьевиче такие перемены? Может быть, вы расспрашивали его? Он ничего не говорил?

Да, Ксения пыталась помочь мужу, пыталась понять, что с ним происходит. Но тот лишь мрачновато отшучивался, а замечая испуг в ее глазах, брал себя в руки, ненадолго становясь прежним – веселым и ласковым. Сразу по возвращении он рьяно занялся хозяйством. И молодая жена догадалась, что так он пытается лишить себя свободного времени – лихорадочно ищет себе какое угодно занятие.

– Боже мой! – Ксения обхватила руками свои худенькие плечи, словно мерзла. – Я нынче почти уверена, что эта его перемена настроения как-то связана с его исчезновением!..

До конца дня Викентий Павлович бродил по имению. Барский дом был красив и ухожен. Еще утром, подъезжая по широкой, уложенной желтой плиткой дорожке к высокому крыльцу с колоннами и резной дубовой дверью, Петрусенко подумал, что тут живут люди если не богатые, то очень обеспеченные. Широкие гостиные с удобными креслами и маленькими столиками, каминами и картинами на стенах говорили о том же. Мебель кабинетов – Захарьева-младшего и покойного Артемия Петровича – была отменной, в шкафах книги на русском, а также на немецком и французском языках. Следователь посидел в кабинете хозяина, просмотрел стопку деловых бумаг, полистал газетные вырезки. Он сам не знал, что хочет найти, да и не искал – присматривался. Говорил с людьми. Три из этих разговоров особенно его заинтересовали.

Дворецкий, давний слуга Артемия Петровича, неотлучно находился при старом хозяине в последние дни его жизни. Захарьев-старший уже не вставал, и, зная, что часы его сочтены, велел позвать сына. Это случилось вечером, а под утро он умер. Но тогда, в темной комнате, при тусклых свечах он долго говорил с сыном. Несколько раз за время этой беседы дворецкий тихо заходил в комнату: приносил отвар из трав, давал хозяину лекарство. Он слышал, что разговор шел о хозяйственных делах, о наследстве. Но последний раз, ненадолго зайдя в комнату с питьем, он уловил надрывный полушепот больного: «Вася, молю тебя, не повтори моей ошибки! Я виноват перед тобой – прости, но не повтори! Женись на Ксении, живи семьей… Обещай же мне…» Василий сидел на постели, прижимал руку отца к груди. Коротко оглянувшись, сказал хрипло: «Поставь, Макарыч…» Голос его дрожал…

Старая нянька Василия жила в аккуратном флигельке в глубине большого сада. В прихожей пряно пахло травами, которые пучками свисали вдоль стен. Уютная комната, перегороженная широкой печкою словно на две – столовую и спаленку. Кружевные вышивки, горшочки с цветами, коврики на полу… От старушки, живущей здесь в покое и довольствии благодеяниями своих хозяев, следователь услышал все больше о том, какие славные и добрые люди ее господа, да о детстве Васеньки. Казалось бы, ничего полезного в этих воспоминаниях нет. Но у Петрусенко уже появилось предчувствие, что – ох, не простое дело досталось ему, и корни, возможно, уходят в далекое прошлое. Он мог, конечно, ошибаться, но все же внимательно слушал рассказ о том, как поженились Артемий Петрович и Мария Степановна, как долго жили, не имея детей, как уезжал барин надолго по разным делам – богатство-то трудами дается, – а барыня тосковала, крестьянских ребятишек собирала, учила их грамоте, даже музыке. А потом родился сынок долгожданный. Он родился не здесь в Захарьевке, а в Вологодской губернии, откуда барыня была родом и где проживала ее матушка. Вернулась, когда Васеньке минуло полгода, тогда-то ее, Степаниду, и взяли в няньки. Она была из семьи бывших дворовых людей Захарьевых, и хотя уже лет десять как крестьян отпустили на волю, продолжала служить при барском доме. Но когда сделалась нянькой барчука, все изменилось – стала Степанида словно бы членом семьи. В своем Васеньке души не чаяла, и Васенька был к ней добрый, ласковый, как и родители его, Царствие им Небесное. Шалун, конечно, так на то и дите! Вот только беда – разлучали их часто. Пока маленький – все больше на глазах, а как подрос – то учится в городе, то к бабушке в Вологду отошлют. Степаниду с ним туда не отправляли, не нужна, видать, там была. Судя по всему, очень любила внучка бабушка. И то: ведь родился у нее на руках.

Долго еще рассказывала старушка, угощая Викентия молоком с медом, про маленького барина, про ласковую хозяйку-покойницу, строгого, но доброго барина. Петрусенко терпеливо слушал все, надеясь, что что-то из этих рассказов пригодится в нужный момент.

Наведался он и на конюшню. Могучего вида молодой еще мужик с кудлатой бородой вывел к нему жеребца, на котором в тот роковой день уехал из дому хозяин. Воронок, черный с белой звездочкой на лбу и белыми носочками на передних ногах, был чудо как хорош. Похлопав коня по крупу, Петрусенко спросил, не был ли Воронок запотевшим, усталым, когда вернулся один домой.

– Не, барин, – блеснул зубами конюх, оглаживая коня, – спокойно пришел, тихо. Думаю, недолго шел, есть еще не хотел, пожевал немного, без охоты.