Читать книгу Таинственное исчезновение - Ирина Глебова - Страница 3

На следующий день утром, после легкого завтрака, Викентий Павлович выехал верхом по той дороге, по которой ровно неделю назад отбыл неизвестно куда Василий Захарьев и по которой два часа спустя вернулся его конь. Конюх, предупрежденный Петрусенко еще накануне, подготовил ему Воронка, поддержал стремя и предупредил, что жеребец резвый, но узды слушается мгновенно, а вот шпор не переносит совсем.

Викентий был неплохим наездником и сразу понял, что конь под ним отменный. Солнечное теплое утро, дорога, а вернее, широкая тропа, идущая вдоль зеленеющего поля по кромке леска, запахи трав, черемухи… Так бы ехать и ехать, ни о чем не думая, наслаждаясь…

Судя по свидетельствам жены Захарьева и прислуги, в день исчезновения он был в хорошем настроении, поездка была какой-то необязательной, он даже подумывал ее отложить, но потом сказал:

«Какое утро отменное! Проедусь до Белополья, да заодно и дело сделаю, заеду к посреднику». Значит, размышлял Петрусенко, его ничто не тревожило, не угнетало, никаких особенных планов он заранее не строил. К посреднику не торопился, то есть по пути мог еще куда-нибудь завернуть. И тут что-то случилось. Или возникли новые обстоятельства…

Мысленно споткнувшись о слово «обстоятельства», Викентий почему-то вспомнил слова дворецкого. Как там сказал Василию умирающий отец? «Не повтори моей ошибки. Я виноват перед тобой…» Причем эти слова сопровождались настойчивой просьбой жениться. Так, может, Артемий Петрович совершил какую-то ошибку, винил себя в чем-то, что было связано с его семейной жизнью? Другая женщина? Кто знает… Но каким образом это может быть связано с исчезновением Василия? Скорее всего, никаким… А интересно, знает ли Ксения Владимировна, что решение Захарьева-сына жениться на ней это исполнение предсмертной воли отца? Похоже, не знает. Впрочем, может быть, одно пришлось к другому: Василий и сам видел в ней нареченную, любил, знал, что девушка тоже его любит и никуда не денется, вот и не торопился. А тут смерть отца подтолкнула. Как знать?..

Так что же с тобой случилось, отставной уланский поручик, остроумный красавец, благополучный и богатый помещик? Жив ли ты?.. Какое-то смутное ощущение подсказывало Викентию, что Захарьев жив. Остановив Воронка, он соскочил с седла, погладил коня по холке.

– Ах ты, славная коняга! Ты последним видел своего хозяина. Ты знаешь больше других.

Воронок стал щипать траву. Петрусенко присел на прогретую солнцем кочку, расстегнул жилет и верхнюю пуговицу рубашки. Тепло, хорошо…

– Ну что, – сказал он снова коню, который, словно понимая, покосился на него черным глазом. – Если не можешь рассказать, так, может, хоть покажешь мне, как вы ехали с хозяином, где он отпустил тебя домой? Ведь с того дня ты из конюшни вышел впервые. А вдруг помнишь?

Викентий бодро встал, взялся за уздечку. Ему понравилась пришедшая в голову затея. Конечно, надежды мало, но все же. Лошади существа умные, преданные. Легко вскочив в седло, он не стал править конем, хлопнул его ладонью по крупу.

– Давай, дружок, иди-ка сам. Показывай.

Понял его жеребец или нет, но тронулся вперед, не торопясь, но и не отвлекаясь на молодую зелень вдоль тропы. Спокойно, с достоинством переступал он тонкими ногами. Тропа внезапно раздвоилась, но Воронок не колеблясь свернул направо, и у Викентия дрогнуло сердце: «Надо же! А вдруг что и получится…»

Дорога заворачивала в лес, но не глубоко, по опушке, через чудные полянки, вышла к журчащему веселому ручью, пошла вдоль берега. Потом ручей стал шире, превратившись уже в небольшую речку, и внезапно разлился озерком. Берега его заросли камышом и осокою, и тут же – Воронок вывез Викентия прямо к этому месту, – в несколько рядов стояли ульи. Пасека. И тут конь стал, опустил голову и принялся щипать траву. Но Петрусенко и сам остановил бы его, поскольку увидел двух человек, отлично ему знакомых: Сергея Никонова и околоточного Степана Матвеевича. Те тоже его узнали, пошли навстречу.

– Славно, славно, – сказал Никонов, пожимая ему руку. – А я часа через два думал наведаться в имение, узнать, как у тебя дела. Я-то свои почти закончил, собираюсь возвращаться. Поедем вместе?

– Пожалуй, – протянул было Петрусенко, но, глянув на коня, спокойно пасшегося у озера, вдруг раздумал. – Нет, Сережа, я только до Белополья тебя провожу и вернусь. Не все еще мне ясно.

Он подошел к коню. «Похоже, друг, что воротился ты домой как раз отсюда. Или ошибаюсь? Эх, не скажешь ведь…» Воронок поднял голову, поглядел на него. И тогда Викентий, звонко шлепнув его по крупу, сказал громко и четко:

– Домой! Иди домой, Воронок!

Он, впрочем, не был готов к тому, что конь сразу послушается. Но Воронок, мотнув головой и коротко храпнув, повернулся и спокойно побежал прочь той же тропой, какой они прибыли сюда. Петрусенко растерянно оглянулся.

– Пошел… Степан Матвеич, а ведь, похоже, хозяин в тот день отправил коня домой именно отсюда. Или Воронок сам ушел. Во всяком случае, расстались они здесь. Похоже, как вы считаете?

– Може буты, – сказал околоточный, качая головой, – може буты… Та що ж воно за мисце такэ!

– А в чем дело?

– Да в том, что и мы тут не случайно, – объяснил Никонов. – Как раз здесь, неподалеку от пчельника, вон на том дереве и нашли повесившегося Ивана Гонтаря.

– Да ну! – Петрусенко был поражен. Но тут он увидел, что Воронок вот-вот войдет в лесок и скроется с глаз. Он представил, что конь вновь вернется домой без седока и насмерть переспугает хозяйку. Пронзительно свистнув, он побежал по тропе, крича: «Тпру, Воронок, стой!» Тот, умница, послушался, и скоро они вместе вернулись к озеру.

– Давайте присядем, друзья мои, – кивнул Петрусенко на сколоченную у ближайших ульев скамью. – Расскажи, Сергей, поподробнее, что тут случилось. Когда Гонтарь появился в деревне? – он махнул рукой в сторону близких хат.

– Да, точно, это Яковлевка, – подтвердил Никонов. – Гонтарь родом отсюда, родители его здесь живут. Они о нем года четыре почти ничего не знали: уехал на заработки, слухи доходили редко. А на той неделе, в четверг, – да, как раз ровно неделю назад, – он явился домой.

– В четверг, говоришь? – Петрусенко перестал набивать табаком свою трубку, вскинул брови. – Ну, ну… Интересное совпадение!

– Ты о чем это? – теперь уже удивился Никонов.

– Да вот, видишь ли, тот, кого я, как ты знаешь, ищу, помещик Захарьев, исчез ровно неделю назад, в четверг. Яковлевка и Захарьевка друг от друга рукой подать. Гонтарь, как ты сказал, повесился на пасеке. А Захарьев, как я предполагаю, тоже как раз здесь, у пчельника, расстался со своим конем, и тот сам вернулся домой.

– Но это не факт, а только твое предположение?

– Да, да! – нетерпеливо сказал Викентий. – Это может оказаться и просто моей фантазией. Но я почти в этом уверен… А когда же Гонтарь покончил с собой? В воскресенье, кажется?

– Точно, у недилю, – закивал головой околоточный. – З ранку пишов з дому, чекалы его батькы, чекалы, та й почалы розшукуваты. Вже надвечир знайшлы оце туточкы, – указал вновь на дерево.

– И здесь, Сережа, тоже странное совпадение, – усмехнулся Викентий. – Именно в воскресенье вечером, узнав об этом самоубийстве, жена Захарьева решила больше не ждать его, а обратиться в полицию.

Он вспомнил, как Ксения Владимировна, еще при их первой встрече у него в кабинете, волнуясь и заламывая пальцы, рассказывала: «На третий день, в воскресенье, уже стемнело, прибежала девушка, моя горничная Луша. «Ой, барыня, – кричит, – страхи-то какие, спаси Господи! В Яковлевке Ванька Гонтарь повесился, который к родителям из города намедни приехал». Я и так в лихорадке была, в тревоге, места себе не находила. А тут услышала об ужасном этом событии, и так мне страшно стало!.. Еле переждала ночь и вот, приехала к вам о помощи просить…»

Викентий Павлович читал сообщение о побеге Ивана Гонтаря, которое буквально на днях поступило в полицейскую управу. Из Екатеринославской тюрьмы бежали два приговоренных к повешению по одному делу. Поскольку оба были родом из здешних мест – Карзун из самого города, Гонтарь из Белопольского уезда, то их охранное отделение извещали особо. Следовало проверить бывших дружков, родственников бежавших. Но полиция не успела еще ничего предпринять, как пришло известие: в Яковлевке повесился приехавший на днях навестить родителей бывший крестьянин Иван Гонтарь. О том, что повесившийся – бежавший преступник, уездная управа, подавшая эти сведения в город, узнала из его предсмертной записки.

– Родители Гонтаря тоже не ведают, откуда он приехал, – рассказывал Викентию Никонов. Разговор шел в коляске, резво катившей по дороге. Никонов свои дела уже закончил: Гонтаря опознал, свидетелей опросил, разрешение на похороны оформил и возвращался в город. Петрусенко еще оставался: он решил не уезжать, не сделав еще одного дела – страшного, но необходимого. А пока составил младшему коллеге компанию до Белополья, собираясь зайти там к мировому посреднику. И слушал по пути рассказ Никонова.

– Родители у него старики уже. Сын приехал – обрадовались. Сказал, погостит несколько дней. Но был мрачный, угнетенный какой-то. Как сказала мне его мать: «Беда давила его. Я видела, но что сделаешь? Мне не открылся…» А он три дня себе жизни отпустил попрощаться со всем родным. Когда в воскресенье он ушел с утра и к обеду не вернулся, у родителей сердце заныло, почуяли неладное. Стали искать, кликнули соседей помочь. Но могли еще долго не найти: пчельник, сам видел, заброшенный, ульи пустые, сюда редко кто ходит.

– Кто же обнаружил?

– А братишка его младший. Он мне сказал, что вспомнил, как Иван пришел в деревню именно оттуда – через поле от ульев. И пошел искать в ту сторону. Так что первым он Гонтаря увидел, да и последним – тоже…

– Значит, от пчельника шел, говоришь? В четверг? – Петрусенко покачал головой. Печально стало ему, и вновь подумалось, что нужно, обязательно нужно сделать то, что задумал. Завтра же. Он спросил:

– А в котором часу появился Гонтарь? Когда его брат увидел?

– Рано утром. Что, вновь совпадение?

– Сам видишь. Ну, хорошо, что еще по твоему делу?

– В карманах самоубийцы нашли всего одну копейку и блокнот. Грамотный парень был. Оставил записку.

Тут Никонов тронул за плечо возницу, попросил:

– Останови-ка на пару минут.

А когда коляска стала, из своей кожаной папки, полистав какие-то бумаги, достал небольшой блокнот, открыл его и прочитал: «Нас двоих человек за одно преступление приговорили к смертной казни. Но мы бежали из тюрьмы. Хочу помереть дома добровольно, а живым полиции не дамся. Прощайте. Иван Гонтарь».

Петрусенко взял блокнот, перелистал три странички, исписанные крупными буквами. И задумался.

В Белополье они расстались. Никонов поспешил на станцию, а Викентий Павлович – к мировому посреднику. Тому самому, к которому намеревался заехать Захарьев неделю назад.

Небогатый местный дворянин принял его любезно, но рассказал очень мало. Нет, Василий Артемьевич не приезжал к нему ни в четверг, ни позже, хотя он ждал его именно на прошлой неделе – были дела. Молодой Захарьев отличный наездник и не любит кататься в коляске. К нему он обычно приезжал верхом на своем любимом Воронке. Оно и понятно: военная привычка, поручик уланов…

Викентий Павлович поинтересовался, не знает ли собеседник, почему Захарьев так рано вышел в отставку. На что тот без колебания ответил: «Да зачем ему военная лямка при его богатстве! По молодости лет щегольнул мундиром – и хватит. Отец-то и стар был, и хвор. А род какой богатый и знатный! Даже после реформы в хозяйстве ничего на убыль не пошло, еще и прибавилось». И Петрусенко узнал, что Захарьевы издавна владели лучшими угодьями здесь и в соседней губернии. Хозяйство вели умело, не лютовали над людьми, потому и деревни у них были зажиточными, а крестьяне справными. Но вот когда государь император Александр Освободитель крепостным волю дал, Артемий Петрович, хотя и молод еще был, но пустого благодушия не проявил. Денежной повинности за отходившие крестьянам земли добился самой высокой. Положенную себе треть от всех удобных земель взял самыми лучшими угодьями. А потом стал предлагать крестьянам взять меньший надел, но бесплатно. Многие соглашались, поскольку выкупная плата была очень уж высока, многим не под силу. Хотя и знали, что дарственный надел составит лишь четверть от положенной им земли. Так Захарьев свои угодья удвоил. Нынче уже его сыну Василию Артемьевичу их бывшие села подати платят, крестьяне работают на господской земле и, как и прежде, зовут Захарьева «барином». Впрочем, надо отдать должное: он не жесток, шкуру с крестьянина не дерет. Мировой посредник, как никто, знает об этом и, хотя и очень озабочен исчезновением молодого помещика, и мысли не допускает, что с ним могли расправиться какие-нибудь из его подопечных.

С утра следующего дня округа Яковлевки и Захарьевки огласилась возбужденными голосами, шумом. Петрусенко сидел на берегу у пчельника, глядя, как пять лодок медленно и методично плавают по небольшому озеру, а люди в них прочесывают дно баграми и сетями. Он знал, что ближний лесок и рощу тоже прочесывают. Там с полицейскими, прибывшими из уездной управы, местные крестьяне. И здесь, в лодках, тоже. Усатый Степан Матвеевич оказался человеком очень уважаемым в своем околотке, собрал многочисленную подмогу и сам в одной из лодок командует. К берегу долетает его зычный басок.

А Викентий Павлович ждет результата и надеется, что тела Василия Захарьева не найдут. Плеск озерной воды, лодки и люди с баграми вызвали в его память самое громкое в уголовном деле убийство – совсем недавнее, этого месяца. Случилось оно в Германии. Расследование еще не закончено. Там тоже все началось с обнаруженного в воде тела…