Читать книгу Грехи и подвиги - Ирина Измайлова - Страница 2

Вот уже в третий раз глашатай проходил по улице, сипло трубя в рог и через каждые два десятка шагов принимаясь кричать:

– Ярмарка! Слушайте, добрые жители Лиона! Завтра начнется ярмарка! Приходите на ярмарочную площадь все, у кого есть хоть один лишний медяк! Приходите и у кого нет ни медяшки: может, найдете, что обменять или продать! Ярмарка! Лучший германский лен и самая теплая английская шерсть! Добрый английский король увез всех своих подданных в жаркую Сицилию, и им не нужны теплые одежды – купцы из Англии привезут шерстяные ткани сюда! Тонкое сукно из Голландии – понравится всякой даме и сгодится простой девице на свадебное платье! Отличная фламандская кожа, вино всяких сортов. Ярмарка! В Лионе завтра начнется ярмарка!

Улица была узкая, и когда глашатай для подкрепления своих слов принимался размахивать руками, он то и дело задевал прохожих, в эти утренние часы достаточно редких, однако шедших каждый по какому-то делу, а потому сильно злившихся, что этот, с их точки зрения, бездельник ходит тут взад-вперед, дерет глотку, да еще и толкается. О предстоящей ярмарке почти все жители Лиона и так уже слышали, уж во всяком случае на улицах, населенных ремесленниками, было немало тех, кто и сам собирался привезти туда свой товар, и люди не понимали, для чего заезжие купцы платят этим крикунам: может, для того, чтоб все знали, как много у них денег?

Дома в этой части Лиона были в основном двухэтажные, частью каменные, сложенные из щербатого, плохо отесанного известняка, частью деревянные. Вторые этажи у всех без исключения домов выдвигались вперед, нависая над улицей, так что между кромками кровли оставался совсем небольшой зазор, и солнце проникало сюда только к полудню, а сейчас здесь было полутемно.

Впрочем, перед мастерской кузнеца было достаточно светло. Во-первых, она располагалась почти в самом конце улицы, и сразу за нею была небольшая площадь – обычно на ней оставляли свои повозки те, кто хотел подковать лошадей или волов [1], а зимой тут продавали или выменивали дрова и хворост – до городских ворот отсюда было с полсотни шагов. Во-вторых, кузнечная печь ярко полыхала, и из широко раскрытой двери падал сноп рыжего трепещущего света.

Прохожие всегда задерживались, минуя кузницу, и обязательно здоровались с кузнецом, кто кивком головы, а кто и громким возгласом, призванным перекрыть скрип мехов и стук молота:

– Здравствуй, мастер Эдгар!

Обращение «мастер» было вполне заслуженное: этот кузнец слыл в Лионе лучшим оружейником, к тому же и всякого рода нарядные женские безделушки у него выходили на зависть другим, и подковы, которые он набивал, выдерживали самые долгие переходы и не слетали с лошадиных копыт. А еще кузнец Эдгар никогда и ни с кого не пытался взять лишних денег, и это тоже вызывало уважение. Поэтому никто и не возражал против того, что двадцатилетнего кузнеца величают почетным словом «мастер».

В это утро Эдгар был как обычно занят работой, и его помощники – подмастерье и двое учеников – привычно хлопотали возле печи и мехов. А все, кто проходил мимо распахнутых во всю ширину дверей, заглядывали туда с особым любопытством: уж очень красивый конь был привязан к медному кольцу у входа, а седло и сбруя на нем были так богаты, что вызывали изумление – к мастеру Эдгару заезжали и знатные люди, кто же не хочет, чтоб его оружие или украшения сделал такой искусный кузнец, но таких лошадей да с таким снаряжением тут просто никогда не видывали. Чистых кровей роскошный абиссинский жеребец сердито рыл землю узким копытом, поводя ноздрями и зло зыркая круглым черным оком на всякого, кто пытался протянуть руку, чтобы тронуть его лебединую шею. Седло восточной работы было разукрашено золотым шитьем и серебряными бляшками с вязью арабских букв, а стремена были точно сплетены из вытесненных на них золоченых строк.

Тот, кому принадлежал великолепный конь, сидел на скамье, в углу, противоположном тому, который занимал горн, и, небрежно щелкая орехи, горстью насыпанные в подол его камзола, наблюдал за работой мастера. И почти все, кто, проходя по улице, заглядывали в кузницу, скорее всего замечали, что между кузнецом Эдгаром и этим человеком немало общего. Правда, приезжий был одет если не с роскошью, то достаточно богато, под стать снаряжению своего коня, тогда как на Эдгаре были только обычные суконные штаны, башмаки, сношенные почти до дыр, да широкий кожаный фартук. Но все же он походил на своего гостя – тот и другой были богатырского роста, крепкого сложения, однако без всякой тяжести. Могучие мускулы приезжего скрывали широкие с прорезями рукава, зато руки, плечи и спина кузнеца были совершенно обнажены, и вряд ли кто сумел бы не залюбоваться игрой его литых мышц, когда он размеренно и точно орудовал молотом. У обоих молодых людей (они выглядели ровесниками) были густые и немного вьющиеся, очень светлые волосы и, напротив, темные, как агат, глаза. Черты лица того и другого всякий назвал бы красивыми, хотя лицо приезжего покрывал необычайно густой загар, а лоб и щеки Эдгара были черны по другой причине – ему редко удавалось дочиста отмыть их от сажи.

Кузнец был поглощен работой: украшал насечкой шлем, который уже успел примерить к голове гостя. Подмастерье в это время раскладывал на деревянном столе уже готовую длинную кольчугу, тщательно проверяя прочность петель и собираясь подгонять к ней пояс, а ученики что есть силы налегали на меха – самое главное, меч и щит, мастеру еще предстояло заканчивать.

Вся эта суета не мешала Эдгару вести оживленную беседу со своим гостем, а точнее гостем и одновременно заказчиком, хотя всякий, кто сумел бы прислушаться к их беседе, заглушенной лязгом, скрипом и грохотом, отметил бы, вероятно, что беседуют они запросто, как близкие друзья.

Они и были друзьями и, хотя не видались почти год, им легко было общаться: оба знали друг друга с самого раннего детства.

– Дух захватывает от твоих рассказов, Луи! – воскликнул молодой кузнец, поворачивая шлем и придирчиво рассматривая только что нанесенный узор. – Ты столько пережил за это время, что хватит, кажется, на целую жизнь. Кстати, ты ведь так и не объяснил, каким образом отправился в поход с армией германского императора? Разве Фридрих Барбаросса когда-либо жаловал нас, франков? Разве звал в свою армию?

В ответ гость кузнеца только пожал плечами:

– Призыв принять Святой Крест уравнял всех, Эдгар. На время уравнял… Но если быть точным, то все получилось само собой. Я был в Нонанкуре как раз тогда, когда там собрались короли, французский и английский, и епископы, и вся знать, чтобы обсудить будущий Крестовый поход. И нескольким рыцарям, мне в их числе, было поручено сопровождать Тирского архиепископа Вильгельма в Германию, чтобы его преосвященство своими пылкими речами убедил императора Фридриха отправиться со своим войском к Иерусалиму. И, как оказалось, старика-императора не надо было особенно убеждать! Весть о том, что проклятые сарацины захватили священный город и хозяйничают у самого Гроба Господня, так потрясла германцев, что они позабыли всю свою спесь и умудрились выступить прежде нашего. Архиепископ отправился с Фридрихом, и мне, как ты понимаешь, очень не захотелось покидать его свиту.

– В этом ты весь! – усмехнулся Эдгар. – Была бы где-то драка, уж ты к ней поспеешь… Но, однако, расскажи, что было после того, как войско прошло Грецию. Греки, говоришь, встретили крестоносцев дурно?

– Дурнее некуда! – Луи бросил в рот еще пару орехов и с хрустом их разгрыз. – Точно они не христиане… Может, конечно, им не так уж и нравилось, что через их земли движется громадная армия германцев, которую, согласно договору, надо кормить. В этом я их, пожалуй, понимаю. Однако зачем же вести себя хуже разбойников? Они нападали на отдельные наши отряды, особенно на обозы, убивали, грабили. А в Филадельфии нам просто отказали в выдаче продовольствия. Тут уж сдержанные тевтонцы рассвирепели – высадили городские ворота, и началось!.. Не вмешайся старый Фридрих, его рыцари завалили бы город трупами. Я до сих пор удивляюсь, как ему удавалось так подчинять себе людей. Как бы там ни было, но стало даже легче, когда мы миновали Грецию. В конце концов, всегда лучше знать, что враг это враг, а друг это друг.

Дальше был ужасный переход через горы и через соленые пустыни, где земля от жара вся в трещинах и на теле от любой царапины появляются язвы – соль разъедает кожу… Сколько в этих горах и в пустыне пало лошадей, считать не берусь. Людей погибло тоже немало, хотя, надо сказать, германцы умеют выносить и очень тяжкий путь. К тому же шли с верой и с молитвами.

Право, тошнит, когда слышишь речи умников, рассуждающих о том, что крестоносцы идут в поход лишь ради золота и богатств!

– Да кто так рассуждает? – возмутился Эдгар. – Разве что евреи, с которых наш король Филипп содрал пять тысяч серебряных марок в пользу Крестового похода! Но что тут удивляться? Если, по их мнению, Господь Бог стоит не дороже тридцати монет…

– Увы! – Луи выплюнул ореховую скорлупу и кинул в рот еще горсть орехов. – Слыхал я такие речи и от добрых христиан. Правда, видывал и храбрых рыцарей, которые теряли голову при виде сарацинских тряпок и драгоценностей. Но добра-то можно награбить и не за тридевять земель, если уж так… Ладно, я говорил не о том. Как ни был тяжел путь, мы одолевали его, хотя многие в этом пути гибли. И при всех лишениях армия продолжала слушаться императора. Помню, как уже в мусульманских землях, вблизи озера с горькой и солоноватой водой, мы встретили большое стадо овец. Пастухи, увидав войско, разбежались кто куда, и мы могли бы вволю поесть баранины. Однако Фридрих запретил трогать стадо – он считал, что не стоит ссориться с местными жителями. И ему подчинились, хотя армия голодала! А магометане и не думали платить нам благодарностью. Один из них добровольно нанялся к нам проводником и завел армию в совершенно безводную равнину. Мы с трудом из нее выбрались, потеряв половину лошадей: пришлось жертвовать ими – рыцари резали горло бедным тварям и пили их кровь!

– Не позавидуешь! – Эдгар отложил готовый шлем на стол и взял из рук подмастерья кольчугу. – И после всего этого вы могли сражаться?

Темные глаза рыцаря блеснули под изгибом густых тонких бровей:

– И еще как сражаться! Еще как, Эдгар, дружище! На равнине, вблизи города Икония, наше войско, в котором оставалось меньше ста тысяч воинов, разбило в пух и прах армию магометан, в которой было триста тысяч клинков. А как был взят город Иконий! Ты бы видел его – по величине он больше Лиона, а укреплен как! И мы им овладели! Мы добрались бы до Иерусалима всей армией, если бы не смерть старого императора.

– Я слыхал о ней, – кузнец продолжал рассматривать кольчугу, звено за звеном проверяя ее плотность. – До нас дошли слухи о походе и о том, как он завершился. Но что приключилось с Фридрихом? Не от старости же он помер, если сумел выдержать такой поход?

Луи покачал головой:

– Мы шли к Киликийскому морю [2], шли вдоль берега реки, которую местные жители называют Салеф. Небольшая такая река, правда, быстрая, но без всяких воронок, водопадов… Сделали привал, и старому императору вздумалось переплыть реку – вскоре ведь должны были переправляться все. Фридрих вошел в воду, поплыл, и вдруг все увидали, как он замахал руками, будто стал тонуть… Кинулись к нему, вытащили. И увидали, что он не дышит! Так вот бывает, Эдгар: выиграл человек сорок с лишним сражений, победил такую кучу врагов, что другие воины умирали от зависти. И вот тебе: утонул в простой канаве!

После этого молодой человек некоторое время молчал, яростно щелкая орехи. Затем, уже без прежнего воодушевления, рассказал другу о том, как растерялась и рассеялась без великого полководца мощная германская армия, как болезни и бесчисленные нападения врагов уничтожили большую ее часть, и как он сам, счастливо пережив в Антиохии чумную эпидемию, сопроводил в Тир архиепископа Вильгельма, благополучно пережившего страшный поход, а затем, по просьбе достойного священнослужителя, сопроводил в Германию группу рыцарей, которых жителям Тира удалось выкупить из сарацинского плена. Многие из этих рыцарей были ранены, иные заболели, не вынеся тяжелой неволи, и Луи почти не надеялся довезти их живыми. Однако ему пришлось вновь убедиться в выносливости и мужестве тевтонцев – они безропотно сносили нелегкий путь и постепенно приходили в себя, так что когда в Греции на их караван вновь напала шайка разбойников (трудно сказать, что они намеревались взять с совершенно нищих путников), многие из бывших пленников вместе с франкским рыцарем встретили их с оружием в руках и обратили в бегство.

– Что до меня, – закончил рассказ Луи, – то я получил в дар от сына императора герцога Швабского прекрасного чистокровного коня, того, что стоит сейчас возле твоей кузницы, вместе с богатым седлом и сбруей. А еще большой кошель сарацинского золота. Но почти все это золото я либо растратил по пути, либо роздал германцам, у которых не осталось ни гроша и которых на родине не ждала богатая родня. Не все же имеют добрых родственников, верно, друг? А я надеюсь еще заработать под знаменами нашего славного короля Филиппа, который наконец-то выступает в свой поход и, может быть, с Божьей помощью добьется того, чего не сумели сделать германцы, – вернет Иерусалим христианам.

– После всего, что тебе пришлось испытать, ты хочешь снова отправиться в поход? – Эдгар спросил это без удивления, чуть насмешливо – он слишком хорошо знал своего друга.

– Как ты знаешь, я не сворачиваю с полдороги! – усмехнулся в ответ Луи.

И, помолчав немного, вдруг испытующе посмотрел на друга:

– Ну а ты? Тебе не хотелось бы попытать счастье и удачу в Крестовом походе?

– Мне?! – Эдгар изумленно посмотрел на рыцаря. – Мне пойти в боевой поход? Да разве я воин?

– А разве нет? Разве мы с тобой не упражнялись с мечами в руках, и ты не показывал в этом настоящего искусства? Разве ты не ездишь верхом лучше моего? Разве не сможешь на всем скаку всадить копье в сарацинскую тушу? Видит Бог, ты как раз можешь быть очень хорошим воином, Эдгар!

Кузнец добродушно рассмеялся и взял в руки продолговатый щит с заостренным нижним концом, на котором его подмастерье наметил контуры герба и знамени.

– Какую надпись тебе сделать на этот раз? – спросил он, словно пропустив мимо ушей горячую речь Луи.

Тот пожал плечами:

– Все ту же: «Сражаюсь во славу Креста!» Впрочем, тебе ведь ничего не стоит написать все, что ты сам захочешь: я кое-как разбираю буквы и немного умею читать, но ту замысловатую вязь, которой ты делаешь насечку, нипочем не прочитаю. Единственное, что тебя отличает от большей части славных рыцарей, это твоя грамотность, дружище Эдгар!

– Да, – вздохнул кузнец, – старый барон научил меня еще кое-чему, кроме воинских приемов. Но он же говорил не раз, что можно сколько угодно размахивать мечом во время всяких там упражнений, однако тот, кто не был в настоящем бою, все равно никакой не воин. Ты в битвах с пятнадцати лет, Луи. А я? Молот в моих руках куда надежнее меча. И у меня отличное ремесло. Так для чего мечтать о битвах и куда-то ехать?

Рыцарь поднялся и в задумчивости прошелся по кузнице, вернее, сделал три шага вперед и столько же назад – больше не позволяло место. При второй попытке пройтись он налетел на одного из мальчиков, качавших меха, и парень от толчка едва не ткнулся коленями в полыхающий жаром горн.

– Аккуратней, Луи! – воскликнул, смеясь, Эдгар. – У меня здесь не дворец. И не спихивай в огонь моих учеников: они мне еще пригодятся. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь… Ты думаешь – неужто этот здоровяк, мой молочный братец, и впрямь совсем не хочет выбраться из дымной кузницы и отправиться в далекие земли, чтоб там повоевать, разбогатеть, добиться славы? Неужто он, то есть я, не мучаюсь от мысли, что мой предок – знаменитый рыцарь, а мне вот по воле рока выпало махать тяжелым молотом и ходить с закопченной физиономией? Ты ведь об этом думаешь, да?

– Вовсе нет. – Луи вернулся на свое прежнее место и, усевшись на скамью, попытался оттереть полоску гари с рукава своего камзола – на дорогом сукне жирная сажа была особенно заметна. – Вовсе нет, друг. Сейчас я думаю, что здорово измазался о твоего мальчишку… А если быть честным, то ты, верно, считаешь меня лучше, чем я есть. Я соблазняю тебя мыслями о Крестовом походе с самой корыстной целью.

– Вот как!

– Да, вот так… И дело не в нашей дружбе и не в том, что мы с тобой – молочные братья.

Эдгар оторвался от работы (он только что начал аккуратно набивать над контуром герба миниатюрную корону) и пристально посмотрел на рыцаря. Лицо у того было так же серьезно, как и его голос.

– Так в чем дело, Луи? А?

Молодой человек вновь встал, шагнул к столу, над которым склонялся кузнец, и произнес совсем тихо, так тихо, чтобы ни подмастерье, ни ученики не могли его услышать:

– Дело в том, что мы с тобою похожи, братец. Не настолько, чтоб нас могли спутать, но если кому-то опишут одного, а он потом увидит другого, то не заподозрит подмены.

И поймав изумленный взгляд Эдгара, рыцарь добавил:

– Я попал в ужасно трудное положение, друг! Несколько дней подряд думал, как из него выпутаться, и вот только сейчас, глядя на тебя, подумал, что выход, пожалуй, есть. Помоги мне!

Эдгар, не отрываясь от работы, пожал мокрыми от пота плечами:

– Когда же я отказывался тебе помочь? Коль скоро моя мать выкормила тебя грудью, ты – мой брат. А брату не откажешь. Но хотя бы объясни, в чем нужна моя помощь? А то я даже не знаю, что за дело и будет ли от меня толк в этом деле…

– Будет, будет! Послушай, оставь пока эти узоры и пойдем наверх. Не то у меня от этого скрежета и грохота уже звон в ушах. Да и не хочется ничего говорить, покуда нас кто-то может услышать… А здесь мы не одни.