Читать книгу День, когда цвел делоникс - Ирина Кошман - Страница 7

Между мной и Ло исчезла последняя преграда. Но так думал только я. Разрушая стену тайны, мы возводили другую. Намного более прочную. Мы были разными.

Когда я рвал свои рисунки на мелкие клочки, то не мог не ловить себя на мысли, что ощущаю удовольствие. Это было садомазохистское удовольствие. Ты что-то порождаешь и убиваешь. Давайте будем честны: каждый родитель хотя бы раз в жизни тайно мечтал убить своего ребенка. Потому что твое становится по-настоящему твоим только тогда, когда ты лишаешь «это» жизни. Так приятно осознавать, что ты можешь в полной мере распоряжаться тем, что ты создал сам. И я распоряжался. В такие моменты я испытывал горе. И в то же время радость. Радость от обладания. Радость уничтожения.

В конце концов, Ло верила в окружающий ее мир. Слова ее засели во мне, словно паразитирующий вирус. Больше не было человека, который мог верить в меня. И все же. Долгое время она знала о моем увлечении и ничего не говорила. И даже не подавала виду. Или просто я был так увлечен, что ничего не замечал?

Я старался не смотреть ей в глаза все последующие дни, но стойко ощущал ее взгляд на себе. Теперь я, должно быть, вел себя, как преступник, хранивший в чулане труп. И именно тогда я понял, как тягостно мне каждый раз закапывать этот скелет. Изо дня в день. Сидя за обеденным столом, хотелось просто вывалить этот гниющий череп на стол со словами: «Вот он! Нате! Ешьте! Приятного аппетита».

Сестра ковыряла вилкой картошку. Я поглядел на нее, она смотрела прямо на меня. Мы сидели друг напротив друга. Она была красивой. И подумал вдруг о глупости идеи ее Лика. Она же хотела стать актрисой. То есть не она. Она хотела себе Лик актрисы. Она, такая живая и красивая. С этими золотистыми локонами и сияющими глазами.

Она будто прочла мои мысли и заговорила:

– Мам, – при этом она почему-то продолжала смотреть на меня.

– М? – промычала мать, оторвавшись от котлеты.

– Может, как-то можно уже сделать мой Дубликат?

Сестра наконец отвела взгляд, и я понял, что говорит всё это она только для меня, куда бы не смотрела.

Мама снисходительно улыбнулась. Ей нравилось, что хотя бы один ее ребенок хотел поскорее стать обычным и добиться успеха.

– Еще рано, Лариса, – ответила мать. Только она называла Ло полным именем. – Нужно подрасти и подучиться.

– Я буду учиться, но я уже могла бы быть актрисой!

– Хмм… – издал я сдержанный смешок. Уж и не знаю, зачем сделал это. Просто вырвалось.

Сестра поглядела на меня в недовольстве. Но я уловил мимолетную радость оттого, что ей удалось привлечь мое внимание.

– Что смешного? – спросила она.

– Ну, просто… Ты же не будешь актрисой, – ответил я. – Это же будет твой Дубликат.

– Ной, – мать нахмурила брови. – Не начинай.

– Мой Лик – это и есть я! – с явным недовольством произнесла малышка.

– Сперва мы оплатим создание Лика Ноя, а потом и за тебя возьмемся, – сказала мать и положила очередной кусок в рот.

Сейчас Ло снова была похожа на ту девчонку, что ворвалась в мою комнату. Мне было страшно, но я не понимал, когда же она появилась. Сколько времени ее я не замечал? Когда она научилась так искусно примерять маски?

– Зачем ему? Он…

Ло осеклась. Маска слетела. Глаза округлились. Она испытала неподдельный страх оттого, что могла сказать лишнее. Я не понимал, как такое может быть. В ней словно существовало два разных человека, которые соревновались друг с другом. Мне оставалось только гадать, кто из них одержит победу.

– Что ты хотела сказать? – спросила мать, не донеся до рта вилку.

– Когда мы увидим деда? – внезапно спросил я.

Мне не хотелось, чтобы мама вглядывалась в лицо Ло. И без всяких слов она смогла бы понять, что что-то было не так. Но теперь я мог выдохнуть: мамочка поглядела на меня и нахмурилась.

– Я не знаю, – резко ответила она. – Спросишь у отца, когда он вернется.

Она опустила взгляд в тарелку и интенсивно зажевала. Иллюзия набитого рта позволяла ей дать понять, что разговаривать она больше не может.

Вопрос этот волновал меня с тех самых пор, как я видел деда в последний раз. Я знал, что, возможно, произошло что-то плохое. Такое, что не обсуждают с детьми. И каждый раз чувствовал себя обманутым. Я вообще ненавидел, когда кто-то говорил: «Вырастешь – узнаешь». Каждый раз мне казалось, что я не достоин знать правду. А когда это произойдет, будет уже слишком поздно.

Я пнул сестру ногой под столом, от чего она подскочила. И тут же пожалел о содеянном. Я любил ее. Я не хотел делать ей больно. Никогда.

Мать закончила есть и положила вилку в тарелку. Она опустила голову и пригладила скатерть. Затем встала и начала складывать посуду в паровую мойку.

– Я знала, что нужно было ограничиться одним… – произнесла она.

Мы с Ло вопросительно переглянулись. Ну, вот. Наконец-то. Произошло то, что всегда нас так сближало. Это взгляды. Шутки. Смех. И думаю, мысли. Мы были разными. Но мы сталкивались на каком-то немыслимом необъяснимом уровне мыслями и расходились снова. Чтобы опять столкнуться, как две машины на дороге.

– Думаю, ты не был бы таким, если бы был один, – она обернулась и посмотрела на меня.

Я сделал безразличное лицо, хотя внутри всё горело. Я не выражал никаких эмоций, но мне хотелось кричать. Я снова посмотрел на Ло. В отличие от меня, ее глаза наполнились ужасом и обидой. Мне вдруг стало интересно, как повела бы себя Ло, если бы ее рисунок был тогда разорван мамой? Неужели она закусила бы губу и выбежала из комнаты, давясь слезами? Спрятала бы обиду, носила ее в себе? Я не верил в это тогда и не верю сейчас. Она была не такой, как я. Она была сильнее. Она могла противостоять жизненным обстоятельствам, глядя им прямо в лицо.

– Ох, я не имела в виду… – мать подошла к сестре и поцеловала ее в макушку.

Затем обняла, а ведь такие проявления чувств всегда были большой редкостью. Я, словно завороженный, наблюдал за этой сценой. Как же в тот момент мне хотелось быть на месте Ло!

– Я никогда ни на кого не променяла бы тебя, – трепетно сказала мать, все еще сжимая в объятиях сестру. Та сидела спокойно, не смея пошевелиться. Она внимала каждому слову.

Я встал из-за стола и ушел в свою комнату. Нужно было готовиться к вечерним занятиям по медицине, а этого мне всегда хотелось меньше всего. Забыв про всякий страх, я схватил лист бумаги и начал яростно выводить на нем линии. Затем я взял мел и сделал подмалевок основными цветами. Затем наложил тона, смешал, снова наложил. Появились полутона. Детали прорисовывать не хотелось. Просто я знал, что это всего лишь мои чувства. Они не нуждались в правилах и точности. Чем больше правил было в реальной жизни, тем меньше их всегда было на бумаге. Я намеренно нарушал пропорции, искривлял прямые линии, сгибал силуэты в сюрреалистических позах. Чем больше времени проходило, тем меньше мои рисунки были похожи на то, что висело на стене в комнате деда. Хотя и память о нем стиралась. Иногда мне начало казаться, что его и вовсе никогда не существовало, он был всего лишь выдумкой моего воспаленного сознания. Иногда воспоминания о нем приходили ко мне, будто давний сон. Знаете, бывают такие воспоминания, когда ты не совсем понимаешь, был ли это когда-то сон или это просто фантазия. Может быть, это воспоминание из прошлой жизни? Такие расплывчатые картинки-призраки. И тогда остается только уповать на настоящее. Ты просто пытаешься удержать его в ладони, как ледяную воду. И ты знаешь, что обречен ее выпустить.

Рисунок получился мрачным, наполненным темными тонами. Ярким пятном среди всей этой психоделической меланхолии был мальчик в голубом дождевике, стоявший посреди дороги с опущенной головой. Он смотрел на свое расплывчатое отражение в луже. В тот момент я подумал о словах матери. Наверное, я был бы совсем другим, если бы у меня не было сестры. Наверное, она была права. Я представил себе жизнь без Ло. Не знаю, каким образом, но я понял, что именно она причастна к тому, что я делаю. Нет, возможно, талант я унаследовал от деда. А наследование не зависит от того, сколько братьев у тебя и сестер. Но проявился бы он, если бы мы с Ло не проводили все время вместе, играя в нашем тайном убежище, строя планы в нашем тайном мире, окунаясь в море взмывающих бабочек, «ныряя» в июньскую зелень. Мечтая затеряться в глубине бездонного неба, когда мы, совсем еще маленькие, изнывая от жары, лежали на земле и смотрели на облака. Когда я закрывал глаза и переставал слышать окружающий мир, уплывая в себя, но крепко сжимая ее руку. Я нес ответственность за нее, а значит, и за себя. С ней ничего не должно было случиться. А значит, и со мною тоже. Я охранял ее, а она охраняла мой внутренний мир от угрозы вторжения. И этот мир стал таким, благодаря ей. Он зародился во мне, как ребенок зарождается в утробе матери, и она оберегает его до самого рождения. Трепетно хранит эту тайну от чужих глаз. А потом это появляется на свет. И это именно то, что я чувствовал.

Но теперь она делала мне больно. Теперь она пыталась разрушить все, что я так тщательно строил.

Я стряхнул пыль от мела на пол, совершенно не заботясь о том, что мать может ее обнаружить.

– Плевать, – прошептал я, стиснув зубы.

Я еще раз посмотрел на свой рисунок. Он был далек от совершенства, но в этом он и не нуждался. Никогда в жизни я не был знаком с идеалом, и тот момент не был исключением. Мне не нужны были идеалы. Я хотел чувствовать грусть…

Захотелось поместить рисунок под стекло и повесить на самое видное место. Мое желание исходило из глубин странного мазохистского порыва. Мне хотелось сделать себе больно. Наверное, это величайшая глупость, о которой только можно услышать. Мне вовсе не хотелось доставлять неприятности своим родителям и огорчать их. Именно поэтому я столь долгое время скрывал свое «хобби». Но иногда мне хотелось раскрыть себя, чтобы досадить самому же себе. По правде говоря, я ведь не имел ни малейшего представления о том, к чему это может привести. Нас никогда не били и не принуждали к наказаниям физическим трудом. Или что-то в таком духе. Самым страшным наказанием для меня стало ощущать себя не таким, как все. Не как все, а намного хуже. Не просто другим. А просто хуже. Должно быть, этот страшный крест несут многие люди. Или делают из него видимость дорогой бижутерии, свисающей с шеи. Но это всегда крест. Может, для того и были придуманы Дубликаты? Эти бесчувственные лжецы, которых убить даже невозможно. Эти дорогие заменители счастья и благополучия.

Я с трудом сдерживался, чтобы не выбежать из комнаты и потрясти перед лицом матери рисунком. Но кто мог знать, как она отреагирует на такое? И как на все это будет смотреть Ло? Ее я не хотел огорчать. Может, если я брошу рисовать, думал я, сестра станет прежней. Перестанет думать, как они. В тот момент в моей голове зародилось решение прекратить рисовать. Просто перестать делать это. Просто бросить. Я думал, как законченный алкоголик, который решительно был настроен изменить свою жизнь. Изменить жизнь, которой прошло всего-то четырнадцать лет.

– Через четыре года у меня будет Лик, – прошептал я себе под нос, все еще глядя на рисунок. – У меня будет Лик, и он будет рисовать.

Я замолчал. Мне показалось, что эти слова произносил кто-то другой. В моей комнате звучал этот зловещий шепот, но я не мог понять, откуда он исходит. Кто этот чужак, который произносит эти слова?

– Но это же буду не я, – снова голос. На этот раз он точно принадлежал мне. В этом сомнений быть не могло.

– Но свой Дубликат создаешь ты сам, – вновь зловещий шепот. Я понял. Это говорил он. Мальчик с моего рисунка. Он говорил, глядя на свое отражение в луже. Я сходил с ума.

– Я не хочу создавать Дубликат, я хочу быть собой.

Я услышал шаги в коридоре и словно очнулся от кошмарного сна. Мое тело было мокрым и липким, на лбу проступила испарина. Я быстро спрятал рисунок под матрас, нажал на кнопку запуска электронного пособия по медицине и рухнул в кресло. В дверь постучали.

– Да, – сдержанно ответил я.

В проеме показалась голова мамы. Она осмотрела комнату.

– Мне показалось, я слышала голоса, – неуверенно заявила она.

Я посмотрел на нее, будто она была не в себе. Просто такой вид необходимо было сделать, чтобы она ни о чем не догадалась.

– Какие еще голоса?

Я нахмурил брови. Мне показалось, что моя игра была слишком фальшивой, но мать ни о чем не догадалась. Мои щеки пылали.

Уходи же! – мысленно я заклинал ее.

Она слегка прищурилась и пристально посмотрела на меня. Возможно, она подумала, что я где-нибудь достал картинки голых девушек и тайком рассматривал их, кивнула и вышла из комнаты. Голых девушек мальчику можно было простить, в конце концов, от этого никуда не денешься, но рисунки привели бы ее в бешенство. Картинки с девушками, конечно, я видел много раз. Но проблем с моими «девушками» никогда не возникало. Родителям не о чем было волноваться: они ведь были виртуальными. Заведи я себе настоящую подружку, они бы тут же облысели: такой бы это был стресс. Я испытывал желание изучать женщину, как и любой нормальный подросток. Хотя лучше было бы, конечно, иметь подзорную трубу и наблюдать в нее за какой-нибудь соседкой. Но и чьи-нибудь Дубликаты отлично подходили на эту роль. Нужно было лишь войти в базу моделей определенного направления. Мне казалось это странным, но было немало людей, которые создавали Лики таких моделей. Неужели они мечтали об этом так же, как и я мечтал быть художником? Впрочем, долго я об этом не раздумывал. За «услуги» Дубликатов нужно было платить.

У меня была Саммер. Я закрыл пособие по медицине, еще раз убедился в том, что мать ушла, и вошел в базу Дубликатов. Приложил руку к электронному терминалу, и выписал на счет Дубликата десять файнов. Десять файнов – это целых десять минут в обществе Саммер. Родители, конечно, прознают. Но не сейчас. Саммер – моя любимая модель. Она появилась в комнате, как прекрасный ангел. Призрак, который я не мог потрогать, не мог поймать. Мог только смотреть. Длинные русые волосы и большая грудь. Больше всего на свете я любил Ло. На втором месте – рисование. Но на третьем… На третьем была Саммер. Она демонстрировала красивое белье и голографическое тело. Порой казалось, ее кожа блестела. Но это была не кожа.

Я часто думал о том, кто же она в реальной жизни. Гулял по улице и всматривался в лица прохожих женщин. Но там ее не было. Десять минут быстро прошли, и я снова вернулся к учебе.

Я понимал, что всего-то через каких-то четыре года, мой собственный Дубликат начнет функционировать. Зарабатывать для меня файны. А я всю жизнь должен буду работать на него. Принимать пациентов, чтобы он становился лучше. Вырезал опухоль – вот тебе спрограммировали картину, вылечил ГРИПП – вот еще одна. Ты знаменит… Ты знаменит…