Читать книгу Мужчины бесятся (сборник) - Ирина Крицкая - Страница 10

Обратный рейс задержали, так что весь стриптиз и я шатались по зданию аэропорта. По всем магазинам дьюти-фри, то в алкогольной секции, то в парфюмерной было слышно, как орет Джессика: «Шамиль! Шамиль». Ей до сих пор не надоело ругаться со своим бойфрендом:

– Шамиль! Я поняла, нам нужно пересмотреть наши отношения! Это не любовь, нет… Шамиль, ты думаешь, что это любовь, а я думаю, что это не любовь.

Алена вытаскивала свой курятник из дьютиков и каждой красотке читала нотацию.

– Вы понимаете, что нас объявят в любую минуту? Самолет не будет ждать, пока вы купите себе бухло! Где все? Где Милана?

– Миланы нет! И Синди нет!

– Все ищем Милану! – кричала Алена громко и хрипло, как в мегафон. – Встречаемся у туалета! Синди сто пудов застряла в тубзике!

Маленькая спортсменка Милана прошла таможню самой последней. Она долго стояла у красной линии и прощалась с толстым коротышкой из арабской пиццерии. Все девочки прошли, а Милана все никак не могла оторваться от своего кабанчика. Парень держал ее крепко смуглыми короткими лапками, что-то говорил, то ли на испанском, то ли на английском, про самолет и мысли не было у обоих. Когда он ушел, Милана долго оглядывалась, но за серыми спинами высоких испанских полисменов толстого не было видно. Рядом с ними он казался уродцем.

– Как это называется? – Алена на нее зарычала.

– Любовь, – ответила ей Милана.

И хоть бы секунду засомневалась! Нет, она сразу четко отчиталась:

– Любовь, – и вздохнула: – Ох, Господи, что ж теперь делать-то…

Вот какая система у них, оказывается. Сначала все говорят: «И ничего не поделаешь – любовь». Потом вздыхают: «Любовь… Что ж теперь делать-то».

Мне стало дурно, я ушла в зал вылета. В этой компании я оказалась самой страшной извращенкой. У меня обнаружилась устойчивая реакция отторжения всего этого мусора, который в народе называют «любовь». От одного только слова мне становилось противно. «Любовь, любовь, любовь…» Если повторить раз десять, меня точно вырвет.

В зале у выходов к самолетам на мягких черных диванах дремали туристы. Все были немного помяты, и у каждого на опухшем загоревшем лице было одно и то же удивленное выражение: «неужели это я». Все сонно жевали, кто чипсы, кто шоколадку. Только один мужик в огромном сомбреро бегал по рядам от своей растрепанной тетки.

– Отстань от меня! – голос у него был хриплый, бармалейский. – Я тебе сказал, отстань!

Женщина пыталась отобрать у этого мексиканца бутылку виски и лупила его сумочкой.

– Сволочь, скотина, пьяница, кабан! Ненавижу тебя! Ненавижу!

Она визжала противно, по-бабски, но когда у нее зазвонил телефон, дама ответила официальным тоном, приблизительно на уровне главного бухгалтера:

– Слушаю вас, Александр… Понимаю вас, Александр. Извините, Александр, но я сейчас не в Москве. – И небрежно добавила: – Я на Майорке.

За стеклом разворачивался «Боинг», поле рядом с полосой было все в красных маках, и синие горы, и пальмы из зала еще было видно, но никто на них уже не смотрел. Я искала свободное местечко. Увидела Синди и остановилась с легким удивлением. В руках у нее была книжка, и держала она ее не кверху ногами.

– Интересно? – я присела рядом.

– Ага! – Она азартно сплюнула в кулак скорлупки от фисташек.

Синди читает книжку – это меня удивило, я сразу заподозрила, что-то тут не так.

– Это твоя книжка? – спросила я у нее.

Она поняла мой подтекст и улыбнулась:

– Нет. В туалете кто-то забыл.

Это была моя книжка, мой первый роман с ужасным названием «Любовь, любовь, любовь». Я вдохнула поглубже, чтобы меня не вырвало, и пересела подальше, мне было неприятно смотреть на обложку, там, в уголочке, была моя фотография. Синди меня не узнала, и я сама себя тоже не узнаю.

Я разлеглась на три кресла, положила сумку под голову и закрыла глаза. До рейса оставалось больше часа, можно было вполне и поспать. «Покой и воля, покой и воля», – я себя убаюкивала, но поспать мне не дали. За спиной, с обратной стороны дивана, сидела Тигрица и рассказывала своим плачущим голосом интересные вещи.

– Я жила в нирване два года. Все было в кайф, ничего не надо…

Я сначала подумала, что Тигрица тоже завела про любовь, полезла в сумку за наушниками, но нет, Тигрица говорила про кокаин.

– Утром дорожка – и я поперла по городу. Иду, улыбаюсь, как идиотка. А потом началась такая измена. Как-то закрылись с подружкой в клубе в туалетной кабинке, только насыпали и тут слышим: «Все на пол! Полиция!» Я все выбрасываю! Руки дрожат! Кто сдал меня, думаю, кто сдал. Дверь трясется. Я говорю: «К нам ломятся!» – а подружка мне: «Ты что, тут никого нет…»

Сашуля и мама играли в нарды. Макс скидывал в Сеть последние испанские фотографии. Я пересела к ним, все-таки с ними было спокойнее.

Мы с Максом обменялись телефонами. Назначили прием. Я согласилась и на брови, и на губы, и на уколы витаминчиком. Я даже смогла повторить за Максом по слогам – биоревитализация. Алена сразу превратила это все в мероприятие.

– Сначала ты к Максу в клинику, потом мы все вместе к Сашуле в ресторан, а оттуда все ко мне, в клуб.

«А почему нет?» – я подумала. Все кругом уже давно на ниточках. И Сашуля, и Тигрица, и Алена… Все хотят гладкую рожу, сейчас это тренд… Я была уверена, что приеду. «Надо ехать, – я себе говорила, – нужно меняться. Пройдет лет пять, и все равно ведь побегу как миленькая». Но когда Алена зашла в кабинет к Максу, меня там не было.

Почему не пошла на уколы? Потому что! Я посмотрелась в зеркало и поняла – коллаген не поможет! Да, я могу запустить его в губы, могу уколоть кислоту под бровь, а что я в глаза уколю? Какую отраву мне нужно ширнуть, чтобы они заблестели?

Нет, не поеду, не поеду, я решила. Ха! Разве сможет заменить какая-то там кислота все эти натуральные штучки, которые делали меня легкой и не кончались, не рассасывались через полгода, как гиалурон, а плавали в моей крови, пока не закончились сами собой все эти химические реакции, которые люди называют любовью. Нет, нет, нет, я не хочу никакую синтетику.

Я передумала. Сварила пельмени, посыпала укроп в горячую кастрюлю, сметанкой побаловалась… И тут позвонила Алена: «Где ты? Мы тебя ждем! Как? Ты еще дома?».

Я что-то отвечала… «Не поеду! Я сожру кастрюлю пельменей! Пусть он сам себе колет свой коллаген», – Алена уверяет, что именно это я кричала по телефону, но я не помню. Я не могла сказать такое, она преувеличивает.

Когда Алена положила трубку, Максим взял шприц. Он подошел к зеркалу, оттянул себе верхнюю губу и без всякого наркоза вогнал себе длинную тонкую иглу до конца. Игла проступала над контуром верхней губы под тонкой кожей в этом самом чувствительном на лице месте.

– Боль адская, – он это даже не сказал, а прошипел одним воздухом из горла.

На глазах у него проступили слезы, он сморгнул, Алена отвернулась. Макс задержал дыхание, чтобы рука у него не дрожала от боли. Он смотрел на свои губы и выводил иглу осторожно, по капле выпуская кислоту.