Читать книгу #на_краю_Атлантики - Ирина Лазарева - Страница 4

2020 год, март

В день вылета Кати и Юли, за час до посадки, они узнали о первом случае коронавируса на Тенерифе, и тогда-то Юлина вера пошатнулась. И она отчетливо поняла это.

Поняла по тому, с какой опаской ее взгляд блуждал в самолете по немецким туристам, многие из которых надели маски. Знала по тому, как бурлил желудок, расшатывая все внутри, расшатывая нервы, расходящиеся болезненными электрическими импульсами по телу. Она не справлялась с собой, хуже того, ее волнение передавалось Кате, которая понимала происходящее в свои одиннадцать намного лучше, чем три года назад. Все было необычно, непривычно, все было в первый раз, и невозможно было знать исход поездки, исход месяца, полугодия, года.

Но они напрасно думали, что окружающие будут так же волноваться: туристы спокойно общались, смотрели друг другу прямо в глаза, не избегая пересечений взглядов, казалось, даже намеренно часто, словно пытаясь уверить незнакомых людей, что они не позволят ввергнуть себя в состояние подозрительности и неуверенности друг в друге. Все они ехали в отпуск, это чувствовалось по веселому смеху, по шумным разговорам, по добродушным и вежливым глазам людей, среди которых было много пожилых женщин и мужчин.

Когда разносили еду, Катя заговорила на русском:

– Мама, я боюсь есть, боюсь снимать маску.

Юлю кольнула эта реплика: меры предосторожности были нужны, но должна же быть грань! На мгновение она задумалась: все-таки это была ее вина, что Катя так буквально поняла ситуацию… она запугала ее.

– Ничего страшного, снимай и не бойся, – как можно спокойнее сказала мать. – Мы не заразимся.

– Почему ты так уверена в этом?

– Потому что в Германии очень мало заразившихся. И потом, пять минут – это недолго. Ешь спокойно.

– Но ведь общая вентиляция – ты говорила – все инфекции разносит.

– Да, разносит. Поэтому мы с тобой всегда в масках летаем. Но за пять минут не произойдет ничего. Тем более что этот вирус не так опасен, как о нем пишут.

– Как это – не так опасен? Ведь люди умирают каждый день. – Катя обернула к матери свое тонкое лицо с огромными голубыми испуганными глазами.

– Ох, как тебе объяснить это… – Юля тяжело вздохнула, поняв, что своими предостережениями и напутствиями сама же запугала дочь. Вокруг все уже сняли маски и спокойно обедали. Казалось, только их семья чего-то боялась, только их семья была ненормальна и поддавалась панике. Юля забывала обо всех тех, кто не полетел, кто остался в стране, поддавшись испугу. Отправились в путь только те, кто умел справляться с собой, кто готов был взглянуть в глаза страху. Все они собрались здесь, в самолете, и было глупо надеяться, что кто-то начнет трусить вместе с ней.

– Что ты все-таки имеешь в виду? – спросила Катя, не вытерпев долгой паузы. – Сегодня ведь объявили, что на Тенерифе одну гостиницу полностью закрыли и никому не разрешают выходить к океану.

– Да и в гостинице, наверное, нельзя из номеров выходить, – сказала Юля, вздыхая и думая о том, как не повезло людям. Как много от безумия было в том, чтобы прилететь в долгожданный отпуск и весь его провести запертым в номере, словно в темнице. – Мы-то с тобой не в гостинице будем, нам не стоит бояться. А что касается твоих опасений… Пойми, страх – это разрушение.

– Как это?

– С одной стороны, это эмоция, которая дана нам для того, чтобы выжить, наш природный инстинкт. Но если у первобытных людей страх возникал при реальной угрозе, когда за ними гнался хищник, или во время охоты, то современный человек подвержен страху без повода. Мы боимся даже тогда, когда ничего вокруг не происходит, когда все хорошо, наши собственные мысли вводят нас в состояние страха и тревожности, отнимая нашу радость, наше здоровье. Страх съедает нашу жизнь за нас, он съедает всю ее прелесть, весь ее нектар, оставляя нам лишь объедки нашего и без того короткого существования. И мы тешим себя иллюзией, что вот пройдет этот этап в жизни – и после него мы не будем бояться, будем дышать полной грудью. Будем бросаться на перемены, как на дикие волны, – без сомнений, без колебаний, сразу в бой, с отчаянием и жадностью человека, никогда еще полностью не позволявшего себе наслаждаться днем всецело, без остатка, не делясь со страхом… Но этап проходит, а за ним наступает другой, и так без конца. Как же легко оправдать свое нежелание рисковать! И как легко это стало сделать теперь, когда весь мир дрожит и трепещет в преддверии чего-то небывалого и немыслимого. А ведь затаенный стресс дает мощный толчок всем спящим болезням. Страх вируса – это неправильный страх. Бояться стоит, если ты уже заболел или твои близкие заболели, но пока мы здоровы, мы должны жить так, будто нет этого вируса.

– Что-то не сходится, – с сомнением сказала Катя. – Вот! Почему же мы с тобой носим маски?

– Мы носим маски в целях предосторожности, не более того. Ношение маски не должно быть сопряжено со страхом. Пойми наконец, мне иногда кажется, что… три года назад я очень сильно боялась, и это было испытание. Но потом я научилась жить так, будто мне все равно, я стала справляться со своими эмоциями… А теперь словно все мои прошлые переживания вышли на глобальный уровень, и это новое испытание для меня, для всех нас. Как мы справимся? Как проявим себя? Сможем ли совладать со своими демонами или позволим им захватить наш холодный ум? Я сегодня почувствовала, что мое старое «я» прорывается наружу, нарушая внутренний покой. Все мои достижения последних двух лет под угрозой. И как легко сказать себе: «Что ты знала раньше? Что ты понимала? Могла ли предвидеть глобальный вирус? Теперь твои установки гроша ломаного не стоят…»

– Как ты странно говоришь, мам. Я почти не понимаю тебя.

Юля усмехнулась.

– А что я сказала, как ты поняла?

– Ты говоришь, что нам дано новое испытание, и теперь уже не только нам, а всем людям. И сейчас решится, кто все-таки трус, а кто готов смеяться в лицо опасности. И последние люди… они, получается, как боги. Мы должны стремиться быть ими… несмотря ни на что.

Юля засмеялась столь прямолинейному и чудному толкованию своих слов. Засмеялась и пожилая женщина в соседнем ряду, которая внимательно слушала их, – тут только Юля поняла, что та была русскоговорящей.

– Твое объяснение мне нравится намного больше, – сказала Юля и вновь поймала проницательный и заинтересованный взгляд русскоязычной дамы справа.

На самом острове лишь сотрудники аэропорта носили маски. Остальные люди словно не знали об угрозе, разносимой туристами, которые каждый день продолжали прибывать нескончаемым потоком из Великобритании, Германии, Италии, Франции, Швеции, Финляндии, Норвегии, Бельгии, Дании, Украины, России…

Небывалая солнечная зима обернулась еще более теплой весной – было 20 градусов, а вода в океане была около 21 градуса, туристы отдыхали и плавали. Палящее солнце не щадило никого, особенно днем, но Юля с Катей пока не обгорали. Юля договорилась, что будет работать удаленно, и они с дочерью гуляли в основном по вечерам.

Лишь изредка они урывали утренние послерассветные часы, когда сонный океан золотился косыми багряными лучами, а гребни волн чуть трогали его бесконечную соленую гладь. Время от времени горизонт рассекали счастливые и свободные яхты, отчаянно сопротивлявшиеся ветру, ловящие ветер, смело идущие вместе с ним, но… небосвод словно осиротел без привычных лайнеров, в прошлые годы всегда различимых в далекой дымке океана. Все менялось. Самые невозможные, недопустимые вещи становились новой реальностью, которая никого не удивляла.

Если статистика заболеваемости в Европе с каждым днем умножалась в несколько раз, то статистика Тенерифе была неизвестна. Казалось, вирус не смог проникнуть дальше одного отеля, и Юля была счастлива, что все так сложилось, что они все-таки решились приехать на остров. Она только беспокоилась, что могут закрыть рейсы с континента, поэтому стала уговаривать Йохана:

– Поменяй билет, я тебя прошу. Я смотрела, рейсы есть, есть возможность прилететь хоть завтра.

– Я приеду через несколько дней. Зачем менять билет? Потерпи немного.

– А вдруг именно твой рейс отменят?

– С чего бы? Никто пока не собирается вводить карантин, как в Китае.

– Но, Йохан, ведь почти все рейсы из Китая были отменены. То же самое может случиться и с нами.

– Не случится, успокойся.

Юля вздохнула. Со свойственной ему немецкой щепетильностью, которую она не могла понять, он боялся спонтанных действий, решений, боялся необдуманных трат. Хотя речь здесь шла о небольшой переплате – билет на Тенерифе из Германии был всегда недорогим, – он все-таки не видел необходимости переплачивать. Что же, она знала, за кого выходила замуж, знала о разнице менталитетов и понимала, что было поздно переделывать мужа, когда она и себя-то с большим трудом перевоспитывала.

Послезавтра должна была прилететь Алина с мужем и детьми. Они решили выбраться на пару недель, чтобы отдохнуть и повидаться с Юлей и ее семьей. Предвкушение встречи со своей родной подругой волновало ее почти так же, как встреча с Йоханом. Но вдруг их рейс отменят и они не прилетят?

Однако все случилось так, словно кто-то решил посмеяться над ними. Алина и Константин с детьми прибыли на остров. А на следующее утро было объявлено, что все рейсы отменены, в том числе рейс Йохана. Юля не понимала, радоваться ей или плакать: нужно было готовиться к горячей встрече с подругой, осмысливая весть о том, что она оказалась отрезана от любимого мужа на неизвестный срок. А ведь он мог успеть приехать, мог! Ах, если бы он только послушал ее! Какой холодной показалась большая двуспальная кровать в их уютной комнате… Засыпая, она не могла избавиться от мысли о том, как глупо было поскупиться на штраф за перенос рейса и теперь остаться на континенте, когда в мире разворачивается хаос, – Йохан словно нарочно бросил их в такой час, когда нужно держаться вместе, он словно знал… Ах нет, говорил второй голос в ней, как он мог знать, а если бы знал, разве бы остался в Германии?

На второй день после прилета друзей они встретились на пляже в излюбленной Юлей бухте, закрытой от штормов, ветров и волн. Год назад Йохан понял, что его квартира мала для семьи, и предложил жене поменять ее на апартаменты с двумя спальнями, тогда Юля уговорила его купить квартиру за ту же стоимость, но в менее престижном поселке – там, где купили жилье Константин и Алина. Это позволило им не откладывать покупку дома в Германии, а заодно они теперь жили в одном поселке с ее друзьями на большей площади.

Воссоединение было очень теплым, Юля и Алина крепко обнялись, расцеловали детей друг друга. Катя и Федя быстро нашли общий язык, словно они никогда не расставались, а Марьяна тянулась к ним и все делала вместе с ними.

– Далеко не заплывайте, не дальше волнореза, – скомандовала Алина, и дети бросились в тихие волны. Высокие, стройные, нескладные, Федя и Катя казались одинаково угловатыми, а Марьяна была еще ребенком, высоким, не полным, но все-таки с круглыми щеками, придававшими ее облику особую доверчивую прелесть.

– Какая Катя стала красавица! – говорила задумчиво Алина, глядя им вслед. Закат устилал берег косыми лучами, и невозможно было переживать, когда все было проникнуто этой вечерней тихой красотой прибрежного городка с его размеренной жизнью, которую не могли нарушить даже туристы.

– Да… – ответила Юля. – Вот и Федя меняется, очень вырос. Все похорошели.

– Но больше всех похорошела ты, – сказал Константин, улыбаясь мягко Юле. Он покачал головой, словно удивлялся, как можно было с возрастом меняться в лучшую сторону.

– А я? – воскликнула Алина с шутливым возмущением, но совершенно без зависти и засмеялась.

– Ты всегда прекрасна, – ответил Костя.

– Прекраснее всех! – сказала Юля, и взгляд ее невольно скользнул по совершенному от природы, упругому телу подруги с талией, удивительно тонкой для столь выдающихся округлых бедер, по гладкой смуглой коже, которая, казалось, никогда не старела. И она тут же отметила про себя: как же хорошо, что Алина ограничивается косметическими процедурами и не стала менять ни губы, ни скулы, ни щеки! Все в ней было без изъяна, все было словно нарисовано кистью истинного художника, и вмешательство хирургов могло лишь испортить столь прекрасное творение. Как это Алина раньше этого не понимала, и как хорошо, что они с подругами отговорили ее когда-то от хирургии!

– Ты очень изменилась, – опять сказал Константин, оглядывая Юлю.

– Она еще в прошлом году очень изменилась, – сказала Алина, видя, что щеки подруги стали пунцовыми. – Стала такой спортивной, подтянутой, а лицо все разгладилось, ни морщинки. Вот что значит настоящее замужество, жизнь с хорошим человеком!

– И без нервов, – подытожила Юля.

– Да, без нервов, – протянула Алина. Они с Костей обменялись быстрыми взглядами, и на мгновение лица их приняли недовольное выражение, что не могло укрыться от Юли. Невысказанные слова, только им понятные, как ток пробежали в воздухе. Однако они тут же забыли об этом и заулыбались.

– Подумать только, как хорошо было год назад, – сказала Юля. – Мы все вместе встретились здесь.

– Место встречи изменить нельзя! – сказал Костя.

– Да… – ответила Юля. – А теперь Йохан не сможет прилететь… И вообще, все как-то неправильно. Обстановка другая. Вы-то не жалеете, что прилетели?

Алина и Костя переглянулись и засмеялись.

– Нет! – без колебаний сказали оба.

– Сначала мы переживали из-за работы Кости, – сказала Алина. – Но уже сегодня к вечеру пришла рассылка, что всех сотрудников перевели на удаленную работу. Теперь вообще нет никаких препятствий остаться всем вместе здесь на неопределенный срок.

– Это же замечательно! – обрадовалась Юля. – Теперь мы вместе будем заперты на острове. Вместе не так одиноко. Честно скажу, я даже рада немного, что рейсы отменены. Зато вирус не будет проникать сюда.

– Юля, я тебя умоляю, – усмехнулся Константин, – это обычный грипп, неужели ты боишься его?

– Но это не совсем то же самое, – заметила Юля.

– Просто ты давно не болела им, грипп очень тяжело переносится, – сказал Костя. – Многие немощные люди не переживают его, умирают от осложнений, той же пневмонии.

– Но он не так быстро распространяется, вот в чем дело. Им болеют единицы, у многих иммунитет. А здесь все несколько иначе, иммунитета ни у кого нет, заражаются все подряд.

– И что теперь, карантин вводить? Запрещать людям ездить в другие страны или города?

Костя говорил легко, со смехом, и чувствовалось, что его никак не трогает та угроза, которую несет в себе вирус. Юля знала, что хотела рассуждать точно так же, как и он, более того, она завидовала его легкомыслию. Она хотела быть им, или Алиной, или кем угодно, кто молод и здоров и чьи дети здоровы. Юля даже спрашивала себя: смогла бы она понять теперь чувства пожилых людей, их смятение, тревогу, не будь Катя не здорова? Но нет, ведь у нее была мать, и она переживала за нее, пусть Людмила Петровна и была далеко, в России. Что все-таки отличало ее от Константина? Быть может, он отгородился от доводов рассудка, потому что так было удобнее, уютнее, выгоднее для себя?

– Костя, Алина, но ведь у вас есть близкие, есть родители… – сказала Юля. – Разве вы… не переживаете за них?

Алина молчала, выжидающе глядя на мужа: он начал этот разговор, пусть он и продолжает, в конце концов, они шагнули в воды очень щепетильной темы. По быстрому напряжению, пробежавшему по ее лицу, было видно, что у нее на все свое мнение, но она оставляла за Костей всецелое право или, наоборот, обязанность делиться радикальными идеями с окружающими.

– У них все будет в порядке, – ответил наконец Костя.

– У нас ситуация просто сложная, – возразила Юля. – Мне бы не хотелось, чтобы Катя заболела. Хотя в глубине души я понимаю, что, быть может, лучше, чтобы она переболела сейчас, как можно раньше, пока она ребенок. Так же, как с ветрянкой: нас много раз отделяли от детей, заболевших ею, запугивая тем, что ветрянка для нее смертельно опасна. Я этого не понимаю – не лучше ли ей переболеть сейчас, а не потом, когда она будет взрослой и будет переносить ее еще тяжелее? От смерти не убежишь. Как бы ни хотелось.

– Это точно, – сказала Алина. – У вас все очень сложно.

– Мне кажется, – сказала Юля, – здесь нет какой-то одной правильной точки зрения, что бы кто ни говорил, хочется согласиться, сказать: вот она, правда-матка! Именно так все и есть! И так с каждым. Я всех могу понять. И тех, кто закрывается по домам и смотрит с подозрением на людей, и тех, кто ничего не боится. По крайней мере, я надеюсь, что могу всех понять.

– Узнаю вечную Юлю, которая никогда никого не осудит и со всеми согласится, – сказала Алина немного саркастично. Она не одобряла желание подруги быть доброй ко всем без исключения. Для нее это было равноценно отсутствию собственного мнения, как и для Кости. Они считали, что лучше быть порой резкими и заблуждаться, чем никогда не настаивать на своем. Но они не говорили об этом открыто, только думали или намекали, чтобы не обидеть Юлю. Но таково было их истинное мнение о ней.

– Давайте не будем о грустном, – сказал Костя, широко улыбаясь. – Остров, как вы правильно заметили, закрыт, вирус нам не опасен, а значит, мы можем свободно путешествовать, общаться, радоваться жизни… работать. И ничего не опасаться. Все плюсы Тенерифе – и никаких минусов. Нам можно только позавидовать. – Костя рассуждал так весело и беззаботно, ничуть не подозревая, сколь смешными ему покажутся его пылкие речи… очень скоро.

Дети накупались и выбежали из воды. Они тщательно вытирались, потому что было прохладно. Вечерело, поднялся легкий ветерок. Дети шутили, смеялись, резвились. Все больше местных жителей приходило на пляж, чтобы отдохнуть после долгого рабочего дня. Многие из них облепили скалы, присаживаясь на выступах, чтобы быть поодаль от других людей. От них тянулся толстой лентой запах марихуаны. Каждый отдыхал как умел.

Лишь только Костя ушел плавать в океан в поисках своего личного уединения, успокоения нервов и ответов на безответные вопросы, как Юля повернулась к Алине. Она внимательно смотрела на спокойное лицо подруги, на ее прямую осанку – та сидела на острых камнях, как царица, в леопардовом слитном купальнике, который, однако, был очень открытым. Яркий маникюр и педикюр, стильные темные очки – как же Алина выделялась среди других туристов! Наверное, любой здесь с первого взгляда знал, что эта ухоженная женщина из России.

– Ты выглядишь намного более умиротворенной, чем в прошлом году, – заметила Юля. – Ваши дела поправились, ведь так?

– А что, разве в прошлом году было как-то иначе? – Алина смутилась и сразу сменила позу – она наклонилась к Юле и уже не выглядела царицей, плечи ее сникли, она казалась обычной женщиной.

– Да, было заметно, что вы много спорили, ссорились. А сейчас вы такие милые оба, добрые. Друг к другу добрые, это главное. Ты перестала ревновать его?

– Ты заметила? – Алина улыбнулась, но не так, как она любила улыбаться, – в уголках ее губ не было высокомерного равнодушия и легкомыслия. Это была искренняя улыбка. Так вот она, настоящая Алина, та, которую Юля не знала уже много лет: неужели она растормошила ее?

– Конечно! В прошлом году, помнится, ты бы уничтожила Костю за комплимент другой женщине. А сейчас ты как будто не слышала ничего.

Алина засмеялась.

– Да, было дело. Честно скажу тебе, Юля… Тогда мне казалось, что я была совершенно нормальной. Что я веду себя так, как положено вести себя обманутой жене – следить за каждым шагом мужа и попрекать его былыми делами. – Она смеялась, говоря это. – А Костя, надо отдать ему должное, терпел меня из последних сил, как терпят, быть может, беременных женщин. Конечно, он сам во всем виноват, но я не знаю, как он это выдержал, эту бесконечную пытку моими истериками, преследованиями и унижениями. – Заметив, что Юля все больше удивлялась ее откровениям, Алина добавила: – Конечно! А ты как думала? Пережить такую измену, такое предательство… Я была вне себя. Однажды он попытался схватить меня за плечи и сказать мне проникновенно, что так нельзя, что я уничтожаю нас с ним, что я должна научиться снова верить ему… ради детей, ради нас с ним… Тогда во мне что-то пошатнулось. Однако я вмиг внушила себе, что он это говорит, чтобы обмануть меня, и продолжила следить за ним, проверять тайком телефон.

– Алина! – воскликнула Юля, пораженная ее рассказом.

– Ага! Эта ревность и желание колоть его как можно сильнее – все это росло, кипело во мне, пока не достигло пика, такой точки, когда я возненавидела все вокруг, весь мир, свою жизнь, семью. Я поняла, что мне не нужно больше ничего – никаких радостей, хотелось просто покончить со всем раз и навсегда. Прекратить жить, двигаться, чувствовать, дышать.

– Что же произошло тогда? Что все переменило?

– Веришь ли, тогда Костя сам повез меня к психологу. Сначала казалось: гиблое дело. Я не хотела ничего говорить, а потом разоткровенничалась и высказала все, что я думаю про мужа. Хотела, чтобы психолог поняла, что ситуация у нас безвыходная, что впереди только развод… чтобы она отстала от нас и не вытягивала из Костиного кошелька деньги. Но постепенно эта женщина разговорила меня еще больше, а затем его… в итоге она смогла найти ключ к обоим. У меня было ощущение, что я переродилась. Я стала многое понимать, видеть другими глазами. И смогла наконец понять то, что ты мне когда-то говорила.

Юля не могла вспомнить их разговора и покачала головой.

– Что именно?

– Ты говорила, что измена – это стереотип и что наше желание воспринимать ее как предательство – это желание быть собственником над своим супругом, желание владеть его телом и душой, словно это возможно в действительности. И глубочайшая обида преданного супруга кроется как раз в том, что наши права как собственника были нарушены, будто кто-то поселился на нашей территории. Чем более остро мы воспринимаем измену, тем больше в нас осталось варварского, примитивного.

– Я не помню таких слов, – засмеялась Юля. – Я так не считаю и не могла такого сказать! Хотя, если подумать, пожалуй, частично согласна. Моя обида на бывшего мужа теперь почти растворилась в воздухе, слишком насыщенной была жизнь после этого. Но я помню, что он предал дочь, что не думал о ней и не переживал за нее, когда это так нужно было!.. Все можно понять, все… Кроме равнодушия и подлости в час нужды. Вот это, пожалуй, я никогда не смогу забыть. А в остальном… наш брак трещал по швам. И теперь я знаю, что, если бы Йохан вдруг обратил внимание на другую женщину, я бы не хотела замучить его за это или как-то наказать, но мне бы хотелось понять: почему он так поступает, почему чувствует то, что чувствует? Ведь мы так любим друг друга.

– Вот именно! Ты рассуждаешь как зрелый человек. Человек, который уверен в себе и своей любви. Это какой-то новый уровень осознанности, когда физическое отступает на задний план. Мне стыдно вспоминать, какой я была еще год назад…

– Главное, чтобы было стыдно обоим, не только тебе…

Красный шар солнца, словно пенясь в кровавых облаках, погружался в океан. Костя, мокрый и бодрый, выходил из воды и возвращался к ним. Дети одевались.

Канарцы по узким лазейкам в скалах продолжали забираться на широкие выступы, где их никто не тревожил. Туристы не любили черный песок и острые камни этой бухты, не любили того, что пляж был диковат и на нем не было лежаков. Поэтому здесь купались в основном местные, неприхотливые, не жаждущие шума баров, кафе, ресторанов, а, наоборот, стремящиеся к уединению.

Не было туристов и потому, что паника, отмена рейсов, всеобщий страх, риск полного закрытия границ уже начали распространяться по всей Европе, и они добрались и до острова вечной весны. Если Юля, Алина, Костя сейчас поехали бы по острову, то увидели бы, что улицы уже не так заполнены людьми и подозрительная тишина, словно ядовитый туман, надвигается на городки и поселки. И этот туман сковывает работу аквапарков, зоопарков, клубов, ресторанов, кафе, торговых центров, гигантских отелей, заполонивших южное побережье острова.

Они бы увидели, с какой поспешностью и регулярностью улетают самолеты один за другим, увозя людей. И это безрассудное бегство, быть может, напугало бы их сильнее, чем вирус. Ибо нет ничего заразительнее, чем движение и безумство масс.

Алое солнце, которое, казалось, светило для них для всех – уставших, ищущих успокоения в природе и ее неторопливом дыхании, покачивающихся волнах, свежем ветерке, – медленно тонуло в соленой глубине. Багровые лучи, словно делая последний вдох, дотягивались до берега в последний раз перед закатом. Они будто предсказывали, что все эти люди заблуждаются и скоро поймут свою ошибку. И будут… раздавлены ею.

Заблуждение это было в том, что вольный бесконечный океан, мощное солнце, крутые скалы – все это было не про них и не для них, не для людей. Все это существовало отдельно от них, задолго до них, надолго после них и никогда не поддастся людским законам. Все это нельзя было сковать, нельзя замучить законами, как можно было сковать и замучить законами человеческое общество.

Тяжелый сон целого острова, удушье, пытка домом, удаленным обучением и семейными отношениями – то, что еще месяц назад невозможно было себе вообразить и в кошмаре, – до всего этого оставались считаные дни.

«Когда же возобновят рейсы?» – думали все, заглядывая на сайты авиакомпаний. Несколько дней сохранялась вера в то, что временное помешательство, истерия правительств скоро закончатся. Ведь не было же у них ресурсов останавливать экономику, в конце концов! У туристической Испании – уж точно. Йохан, созваниваясь с Юлей, выражал надежду, что его рейс перенесут на ближайшие даты и он сможет приехать. И эта надежда полнила все ее существо: казалось, для любви не может быть преград, ограничений, политики, власти пандемии. Другие сторонние силы просто не имеют права препятствовать их воссоединению!

Но за день до введения чрезвычайного положения настроение Йохана резко переменилось.

– Сейчас единственный выход, – сказал он, – это ввести карантин.

– Ты же был против! – воскликнула Юля, чувствуя, как внутри все похолодело.

Что-то нехорошее, жуткое было в этой перемене: стало быть, она чего-то не знала, что знал он. Знал он, ученый. Страх, давно прибитый и забытый ею, стиснул сердце. Он словно восстал из пепелищ ее много сражавшейся когда-то души и незримыми длинными пальцами дотянулся до сердца. Она уже предвидела, как страх вывернет душу наизнанку, стирая память о том, что она умеет бороться с ним, стирая память о ее глобальном плане и большом пути, намеченном когда-то с такою неудержимою внутренней силой.

Все стиралось, рассыпалось – как красной пылью рассыпалась застывшая пузырчатая лава, на которой стоял их город, если чуть поскрести ее ногтем. Как иллюзорен был мир, выстроенный на одной фантазии, на одном дерзновении, что человеку подвластно все: прошлое и будущее, прогнозы и планы, космос, техника… и человеческая природа в том числе.

– Я прочел одну статью, – прервал ее размышления Йохан. – Точнее, исследование динамики распространения коронавируса. Юля, я тебе ее перешлю. Послушай, пора признать, что эпидемию не остановить. Все страны мира полыхают от вспышек заболевших. Что-то немыслимое разворачивается в Штатах. Италия, Иран захлебываются от потока пациентов. То же ждет и Испанию… континентальную Испанию, конечно. В итоге мы все переболеем.

– Почему все? – Юля еще не могла этого понять. Она так привыкла к другой точке зрения, согласованной с мужем и утвержденной им, и не осознала, что с этого момента новые точки зрения, как грибы во время ливня, будут рождаться каждый день.

– Потому что невозможно создать вакцину так быстро и так легко. Ученые обещают разработать ее за год, но это немыслимый срок. Любая вакцина должна тестироваться пять-шесть лет.

– Тогда зачем карантин? В этом нет никакой логики. Если мы должны переболеть, так давайте перестанем скрываться и будем, наоборот, искать этот вирус, чтобы у всех был коллективный иммунитет.

– Все не так просто. В самых тяжелых случаях пациентам требуется ИВЛ – искусственная вентиляция легких. А таких аппаратов очень мало – намного меньше, чем нужно, если болеть будет каждый второй. Обычно их несколько штук на отделение.

– А… без них?

– Смерть. Для тяжелых случаев. В Италии ИВЛ не хватает, поэтому самые пожилые люди остаются без них. Они умирают не потому, что врачи не могут им помочь, а потому, что не хватает ИВЛ.

Юля закрыла глаза.

– Ты все прочитаешь в этой статье. Дело в том, что длительный карантин в Китае не смог полностью остановить распространение эпидемии. Новые случаи регистрируются каждый день. Но они смогли снизить нагрузку на здравоохранение. Это наша единственная цель сейчас, чтобы оградить самых слабых, понимаешь?

Его слова ранили ее. Она хотела сопротивляться им, но сопротивляться не могла, чувствуя, что и Катя относится к тем самым слабым и что ей, быть может, тоже понадобится ИВЛ.

– Но как долго мы сможем все сидеть взаперти?

– До изготовления пробной вакцины.

– Ты же сказал, что это произойдет только через год.

– Да.

Юле хотелось закричать на него, как маленькому ребенку хочется кричать на мать, если у него что-то не выходит, будто мать виновата во всех его неудачах. Ей хотелось обвинить его в том, что он именно жаждет остаться отрезанным от нее на целый год и что он не любит ее, раз готов так легко отступиться от нее. С большим трудом она сдержалась и не припомнила ему, что он сглупил, когда не послушал ее и не поменял билеты. Если бы он только сделал, как она просила его, – были бы они сейчас вместе, всей семьей, едины и неразрывны на Тенерифе.

И хотя Юля не стала кричать на мужа, она отвечала сухо, и он, казалось, был подавлен из-за ее плохого настроения. Только положив телефон, Юля поняла, что вся та злость и обида, что вскипели в ней, были не обида на ее умного и все прощающего мужа, а лишь обида на мир, что события заворачивались столь безумным вихрем. А Йохан, и без того расстроенный сложившимися обстоятельствами, теперь будет переживать еще больше. Как же она была жестока к нему! Ей стало жаль мужа, и она сильнее ощутила свой эгоизм и невозможность непременно всегда быть во всем идеальной: совершенно доброй, совершенно чуткой.

Логика происходящего становилась все более запутанной, и чтобы распутать ее, приходилось напрягать и ум, и память, вспоминая, что за чем следовало, из чего выходило, и все гадая, не было ли в этом хитросплетении связей затаенного широкомасштабного обмана. И было страшно, что очень скоро нити доводов и объяснений спутаются так, что окончательно потеряется нить между днями, событиями, странами.

Уставшая от сомнений и новостей мужа, Юля прошла в другую спальню, где Катя лежала на кровати с планшетом. Длинные ноги девочки в коротких шортах чернели на белых простынях. Она казалась совершенно здоровой, крепкой, физически развитой. Как обманчив был внешний вид Кати, как он не сходился с тем, что творилось у нее внутри, – подумала Юля.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Читаю, – ответила Катя, не глядя на мать.

– А что читаешь?

– Роман исторический. Про Изабеллу Кастильскую.

– Опять? То Анна Болейн, то Маргарита Наваррская, теперь Изабелла. Не слишком ли рано тебе читать такие вещи?

– Мама! – возмутилась Катя и недовольно посмотрела на нее. – Это очень интересно. И что значит «рано»? Тут ведь нет ничего взрослого, если ты об этом. Раз уж мы застряли в Испании, то я хочу читать все про нее. А Изабелла… она такая… я до сих пор не могу ее понять.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Юля. Она вспомнила, что Йохан был категорически против таких романов в возрасте Кати, и отметила про себя, как это хорошо, что они вдвоем и могут спокойно обсуждать книги. В конце концов, она и сама в возрасте дочери зачитывалась историческими романами.

– Я имею в виду… – сказала Катя задумчиво, отвлекаясь от планшета. – Женщины Средневековья были совершенно бесправны. Ими управляли, как марионетками. Их удел был – рожать потомство. А Изабелла смогла стать великой правительницей, объединить испанские земли, причем она была замужем, но мужу ее отводилась вторая роль. А ее освоение территорий в Новом Свете чего только стоит! Я знаю, что это было в действительности, но не могу осознать это. Просто не могу. В любой эпохе есть свои исключения, невозможные, непостижимые… – Катя говорила, распаляясь от выводов, которые были всецело ее собственные, ею рожденные и ею развитые, даже если они повторяли выводы миллионов людей до нее. И она наслаждалась от того, как плавно текла ее мысль, как плавно складывалась речь. – И человек, если захочет, может стать настоящим символом своего века, вложить в свои дела намного больше силы от внушения, чем от самого себя, потому что в самом себе нет и не может быть столько силы…

– Если бы все было так просто, – сказала Юля, которую было сложно вдохновить на что-то, когда она уже пережила и веру в плацебо, и разочарование в силе самоубеждения. – Изабелла стала символом, потому что родилась под счастливой звездой. Ей помогло стечение обстоятельств – при ней знатные дома Испании решили, что именно она выполнит цели, поставленные ими, а не кто-то другой. Если бы они решили иначе, то она, быть может, не пережила бы детства.

– Мама, да ты ничего не понимаешь, ты не хочешь вникнуть в суть дела. Просто отнекиваешься, и все.

И хотя это было не в первый раз, когда Катя так резко отвечала ей, а все-таки Юля поразилась и не знала, что ответить. По праву возраста дочь считала, что она в каких-то вопросах проницательнее матери. Так ли она была далека от истины? Неужели она, Юля, казавшаяся самой себе столь мудрой, так мало постигла еще в жизни, что ребенок одиннадцати лет имел право подтрунивать над ней?

Впереди было еще много открытий, и не только из-за пандемии. Что-то ускользало от нее. Что-то очень важное.