Читать книгу Копи Хаджибейского лимана - Ирина Лобусова - Страница 6

Жена Агояна. «Где усопший?» Угрызения совести Тани. Методы большевиков

ОДЕССА, 2 апреля 1926 года

Агоян страдал мучительно, с размахом. Обвязав голову мокрым полотенцем, он лежал на кровати в спальне и стонал. Миловидная жена, не чаявшая души в своем важном и красивом муже, сбилась с ног, не зная, как ему угодить.

Дело в том, что Агояну весьма сложно было скрыть от супруги причину столь мучительного самочувствия – передозировка снотворного, которым его усыпили в гостиничном номере, плюс похмелье. А потому он жаловался на температуру, боль в горле, подозревал смертельную «испанку». Но для того, чтобы объяснить отсутствие денег и серебряной цепочки, которую сняли у него прямо с шеи, Агоян выдумал историю в ресторане на деловой встрече – якобы, потеряв сознание от высокой температуры, он был отнесен в служебное помещение, где уложен на какой-то топчан. Там и был ограблен, прямо на топчане, – кем-то из обслуживающего персонала.

Поскольку лгать Агоян умел вдохновенно и профессионально, справиться с сочинением легенды для него не составляло никакого труда. Были выдуманы такие леденящие кровь подробности, живописуемые так вдохновенно, что он и сам в них поверил в конце концов. Жена бледнела, дрожала и едва не теряла сознание от ужаса за любимого мужа, подвергшегося смертельной опасности и чудом оставшегося в живых.

Ощущая такую поддержку, Давид вошел во вкус, воспрял духом и принялся страдать, стараясь получить от процесса максимум удовольствия. Жена уже не знала, что и сделать, лишь бы облегчить его состояние. Их шестилетний сын был изгнан в детскую, где и сидел безвылазно, тише воды ниже травы, беззвучно играя со старыми оловянными солдатиками, стараясь изо всех сил не потревожить взрослых.

Это был очень тихий, несчастный и забитый мальчик, который давно успел уяснить, что чем меньше места он станет занимать в жизни родителей, тем будет лучше для всех. Он привык, что на него всегда очень мало обращают внимания. Мать всецело была занята мужем, до конца растворившись в этой вязкой любви, и ребенок был для нее скорее обузой, чем радостью. А сам Агоян, как и все махровые, избалованные эгоисты, был просто не способен обращать на кого-то внимания больше, чем на самого себя. Прикрываясь вечной занятостью – ведь он был действительно слишком занят, если не махинациями, то женщинами, если не женщинами, то махинациями, – Давид забывал о том, что у него есть сын, не видя ребенка неделями. От чего, впрочем, сам абсолютно не страдал.

Был вечер. В комнате лампа едва светила. Жена Агояна сидела возле его кровати и размешивала для страдающего супруга чай с лимоном и медом, дуя на него, чтобы остудить до нужной температуры, стараясь услужить мужу так, как не сможет и самая опытная прислуга со стажем. Сам Давид разлегся на всю кровать и, закинув ногу на ногу, репетировал страдающее выражение лица, тайком косясь в зеркало, находящееся рядом с кроватью, – с каким лицом выглядит лучше. Получалось очень неплохо.

Маленький сын Агояна тихонько заглянул в комнату, поскребясь в дверь, как испуганная мышь.

– Мама… А я рисунок нарисовал… Посмотришь? – прошептал он.

– А ну тихо! Иди отсюда! Потом! Не видишь, у папы голова болит! – шепотом огрызнулась жена Агояна, даже не поворачивая головы к ребенку.

– Убери его… и так плохо… – мучительно простонал Агоян, наслаждаясь звуками своего голоса, показавшегося ему самому удивительно молодым и глубоким.

Дети обладают чуткой душой. Понимая, что ему здесь не рады, мальчик тихонько поплелся обратно в детскую. В глазах его стояли слезы.

Звонок в дверь раздался неожиданно и резко.

– Кого там несет? – беспокойно подскочил Агоян, который, как и все махинаторы, боялся неожиданных звуков. – Посмотри!

Жена послушно бросилась выполнять команду.

– Кто это? – осторожно спросила она из-за двери.

– Открывайте! Новые родственники! – задорно отозвался молодой и звонкий женский голос.

Ничего не понимая, женщина распахнула дверь. На пороге стояла молодая темноволосая девушка с короткой стрижкой и мужчина лет 30-ти, высокий, коренастый, белобрысый, с туповатым крестьянским лицом.

– Ой, а вы сестра Давида? Как вы похожи! Это вы к нему приехали? Как я рада! – затараторила девица, входя в квартиру. – Вот и познакомимся! Он меня в гости пригласил!

– Кого пригласил? Вы кто? – опешила жена.

– Как это кто? Вот вам и здрасьте! – пожала плечами наглая девица. – Жених мой, Давид Агоян, тут живет? Я же ж за него замуж выхожу! А это братик мой, только вчера из села приехал! Я его с новыми родственниками познакомиться привела!

– Что? – Кровь отхлынула от лица жены Агояна. Став белой как мел, она прислонилась к стене и закричала сипло: – Давид!

Хорошо разбираясь в оттенках голоса жены, Агоян понял, что происходит нечто серьезное. Голос звучал не так, как обычно. Тут уже явно было не до церемоний. Он резко сорвал с головы мокрое полотенце и вышел в прихожую.

– Миленький! – завизжала девица, бросившись к нему на шею. – Вот я и пришла! А это мой братик!

– Кто вы такая? Что здесь происходит? – Агоян весь затрясся, опознав девицу из «Этюда», – к этой встрече он совсем не был готов.

– Наше вам здрасьте с кисточкой! Ты шо, белены объелся? Любимую женщину не узнаешь? – Девица снова повисла на его шее.

– Что вам надо? Я вас первый раз в жизни вижу! – Покраснев как рак, Давид с трудом оторвал от себя руки девицы, боясь встретиться взглядом с глазами жены.

– Да ты шо, швицер задрипанный? – отпрянула от него девица – Как это не узнаешь? А кто в гости звал? Кто со мной ночь в гостинице провел? Цепочку с ключиком на память подарил в знак вечной любви… – Она всхлипнула. – А теперь нос от меня воротишь?

– Вы меня с кем-то перепутали… Никуда я вас не приглашал… – Агоян затрясся.

– А записка? – Открыв миниатюрную сумочку, девица вынула оттуда записку, демонстративно развернула перед женой. – «Любимая… в 8 вечера в «Этюде». Жду не дождусь нашей встречи! Никому тебя не отдам. Милая, целую нежно…»

– Это не я писал, – у Агояна потемнело в глазах.

– А кто? Папа Римский? – Девица вульгарно засмеялась и тут же завизжала: – Ты шо, воспользовался мной, обесчестил в гостинице, а теперь нос от меня воротишь, знать не хочешь? А как же любовь до гроба? Ты меня на сегодня в гости пригласил! Жениться обещал! А теперь…

– Да что это за ерунда… убирайтесь… – Давид готов был провалиться сквозь землю.

– Вот шо, швицер, – тут в разговор вступил спутник девицы, – хватит тут ушами елозить! Сестру мою ты обесчестил – значит, надо платить! Деньги гони на бочку, да живо!

– Какие деньги? Вы с ума сошли! Я скромный госслужащий! – завопил Агоян. – Я сейчас милицию вызову!

– Вызывай, – усмехнулся брат, – вот мы заявление и напишем, как ты сестру мою в меблированных комнатах обесчестил! Изнасиловал обманом! Надругался над девушкой. И свидетели найдутся! Ваш муж, мадам, – обернулся он к жене Агояна, – известный бабник в городе. Ни одной юбки не пропустит. Но сейчас не на тех нарвался. Так что зови милицию, швицер задохлый! В отеле тебя опознают.

Давид отступил назад, к жене, но та инстинктивно отшатнулась, вжалась в стенку. На нее было страшно смотреть, лицо ее выражало муку. Бог был низвергнут, и жуткая правда, которую она пыталась не замечать, на которую закрывала глаза, вдруг с обжигающей силой вырвалась наружу. И Агоян, похоже, почувствовал перемену, произошедшую с его женой, потому что еще сильнее затрясся.

Заявление об изнасиловании не было шуткой – особенно по тем временам. Особенно на человека, занимавшего такую серьезную должность. Пока станут разбираться, с работы однозначно турнут. Агоян прекрасно понимал это. А значит, долой финансовые потоки. И связи среди большевиков не спасут.

– Нету у меня денег, нету, – взмолился он, – я скромный служащий, живу на одну зарплату… Жалованье задерживают…

– Тогда я иду за милицией, – сказал брат девушки.

Очередной звонок в дверь прозвучал так резко и неожиданно, что Агоян подскочил.

– Да что это такое? Матерь Божья… – он совсем позабыл, что верить в Бога ему не положено по должности.

– Откройте! – брат девушки повернулся к жене Агояна.

Та, даже не спросив, кто там, открыла дверь. На пороге стоял молодой священник.

– Добрый вечер, дочь моя! Сочувствую в вашей скорбной утрате. Где усопший?

– Кто? Что вы говорите? – Женщина растерянно отступила на шаг.

– Усопший, говорю, где? – повторил священник. – В этой же квартире покойника отпевать надо?

– Какого покойника? Нету у нас никаких покойников! – закричал Агоян, приходя в себя, находясь на последней грани нервного напряжения от всего, что свалилось на него за этот вечер.

– Вы ошиблись, батюшка, – дрожащими губами произнесла его жена, – нет у нас покойника.

– Дай Бог, и не будет, дочь моя! – ответил священник. – Ну это если с разумом дружить будете.

С этими странными словами он достал руку из полы рясы. В ней был зажат тяжелый армейский наган. А из-за его спины, с боков, неожиданно появились еще двое вооруженных мужчин.

– Всем тихо, – даже как-то ласково скомандовал лжесвященник. – Это налет. Зайти в дом и не рыпаться.

Бандиты вошли в квартиру и захлопнули за собой дверь.

– Сейф в спальне? – так же мирно спросил мнимый священник. – Ну тогда все туда!

Все собравшиеся в коридоре прошли в спальню. Со стены бандит в рясе сразу снял картину, под которой оказался сейф.

– Открывай, если жизнь дорога! – обернулся он к Агояну. Теперь в его речи не было и тени миролюбивости.

– Открыл бы! – Давид с ехидством уставился на него. – Да только ключ вот ей по глупости подарил! – ткнул он пальцем в девицу.

– Кто такая? – бандит обернулся к ней.

– А нам тоже деньги от этого гада надо! – Брат девушки выступил вперед. – Он мою сестру обесчестил! Пусть заплатит!

– Хорош гусь! – Священник искренне рассмеялся. – Везде делов натворил! Успел всем нагадить!

– У меня ключ, – упрямо сказала девица. – Значит, давайте так, шахер-махер. Я вам ключ, а вы нам часть денег. А то ведь сейф с участком милицейским соединен. Тронете – такой гембель начнется, мало никому не покажется.

– Ишь, селючка ушлая! – рассмеялся бандит. – А с чего мне верить?

– А ты попробуй в сейф пальни! И увидишь, что через пять минут будет, – уверенно произнесла девица.

– Так, ладно. Да откуда мне знать, что не врешь? – уставился на нее бандит.

– А вот ключ. – Девица сняла с шеи серебряную цепочку с ключом и помахала ею.

– Значит, правда, – выдохнула жена Агояна, но ее тихие слова буквально потонули в пространстве, не услышанные никем.

– Идет, – согласился бандит, – раз такое дело, деньгами не обижу. Я за справедливость. Гад за все заплатить должен! Слово Кагула!

– Кагул? – переспросил брат девушки. – Мы слышали о тебе, говорят, ты людей на деньги не кидаешь. И за своих людей Скумбрии отомстил.

– Оно так, – с серьезным видов кивнул Кагул, – а ты, коли разбираешься, то ко мне приходи. Хорошие люди мне завсегда нужны, не хватает их, хороших-то!

– Да что же это такое, в самом деле, – завел было Агоян, но Кагул быстро наставил на него наган и скомандовал:

– Заткнись, мразь!

Затем он забрал ключ у девушки.

Когда сейф был открыт, все ахнули. Снизу доверху он был забит червонцами. Толстые пачки были в банковских упаковках.

– Денег у него нет? Ах ты сука! – сжав кулаки, брат девушки подступил к Агояну.

– А ну ша! Гембель мне тут не за надо, – остановил его Кагул. – Мы ему юшку по-другому пустим. Выгребайте, ребята.

Миг – и бандиты очистили сейф, переложив все деньги в два холщовых мешка. Кагул отобрал пять толстых пачек и всунул их в руки брата девицы.

– Вам, ребята. Заслужили.

На последней полке сейфа лежало несколько коробок с драгоценностями. Бандиты тоже их забрали.

– Это мои украшения, – жена Агояна внезапно выступила вперед. – Это подарки моей покойной матери. Оставьте.

– Мне жаль, мадам, – повернулся к ней Кагул, – но оставлять ничего не будем. Вы вышли замуж за мерзавца. Он вам новые купит. Отойдите, мадам. Не стойте на дороге. И не расстраивайтесь. Скоро ваш муж очухается от сегодняшнего вечера и снова станет воровать по полной.

Бандиты ушли. Брат с девушкой потоптались в дверях. Засунув деньги в карманы куртки, он с ухмылкой сказал:

– Вот оно как вышло… нет, значит, денег…

– Убирайтесь! – почувствовав себя в безопасности, жена Агояна сжала кулаки и буквально бросилась на парочку.

– Не на того собачитесь, дамочка, – оттолкнув ее, хмыкнул брат. – Шлялся бы ваш благоверный поменьше, и вы бы целее были, вместе с денежками. Так шо…

С этими словами они покинули квартиру. Дверь за ними грохнула, как выстрел. Маленький мальчик, сын Агояна, испуганно выглянул в коридор. Все это время он прятался в комнате и боялся войти, слыша злые и раздраженные взрослые голоса. Плюшевый потертый медведь, слишком большой, волочащийся по полу, зацепился лапой за косяк двери. Мальчик тянул его за собой одной рукой. Почувствовав, что медведь застрял, он обернулся, схватил его двумя маленькими ручками и с силой потянул на себя. Медведь отцепился от косяка, и мальчик упал. Он тихонько заскулил, пытаясь привлечь внимание взрослых. Но мать, застыв, все не двигалась с места и не обращала на него никакого внимания.

Ее лицо было совершенно бледным, от него отхлынула вся кровь. Глаза с расширенными до предела зрачками неподвижно уставились в одну точку и напоминали огромные ямы, глубокие и опасные впадины в земной коре, проникающие до центра земли. Это были глаза человека, вдруг увидевшего перед собой что-то настолько страшное, что он не может отойти – так смотрят люди, с глаз которых спала пелена, вдруг, без всякого предупреждения, обнажив настолько пугающую истину, что человеческий рассудок просто не способен ее переварить, преодолеть и вернуться в нормальное состояние, в ту жизнь, которая больше никогда не будет прежней…

Вздыхая, охая и хватаясь за голову, при этом не отрывая трусливого взгляда от раскрытой дверцы сейфа, Агоян не видел этих глаз жены. Он, войдя во вкус, все сильнее принялся стонать и причитать. Но, пораженный наступившей тишиной, обернулся. Мысленно он уже приготовился к скандалу – слезам, истерике, крикам, упрекам, и лихорадочно соображал, как себя ему вести, что говорить.

Но его жена, застыв, смотрела прямо перед собой в одну точку неподвижными, немигающими, не меняющими выражения глазами.

– Не смотри на меня так! – взвизгнул Агоян, не выдержав. От страшного зрелища у него по спине потекла неприятно липкая струйка ледяного пота.

Это было неправдой – женщина смотрела не на него. По ее лицу, разом потерявшим все свои краски, все больше и больше растекалась смертельная бледность. Мало того, оно вдруг начало становиться синюшным – прямо на глазах.

– Ой, голова болит… – вновь попытался пожаловаться Агоян, – я тебе все потом объясню… Брехня все это…

Ответа не последовало. Подхватив дрожащей рукой полу халата, он стал тихонько пятиться к выходу из комнаты, вдруг ставшей такой страшной, и нечаянно натолкнулся на сына. Наступив на медведя, отшвырнул его в сторону. Мальчик заплакал.

– Убери его отсюда! Уведи в детскую! – истерично крикнул Агоян, в голосе которого появились неприятные, визгливые нотки, как у базарной бабы.

Но жена даже не повернула головы. Процедив сквозь зубы проклятие, Давид отодвинул плачущего ребенка в сторону и быстро выскользнул в гостиную. Ноги у него почему-то заплетались. Только тогда женщина медленно повернулась к стене, к раскрытому бандитами сейфу, и потом снова застыла…

Черный автомобиль, урча двигателем, медленно тронулся с места. За рулем сидел бандит, только что изображавший брата девушки. Рядом с ним – еще один. Кагул, все еще не снявший рясу священника, вместе с девушкой разместился на заднем сиденье.

Отвернувшись к окну автомобиля, девушка сохраняла напряженное молчание. Кагул вытащил из мешка небольшую коробочку, обитую черным бархатом. Раскрыл. Даже в темноте алмазы и рубины засверкали на колье.

– Посмотри! – осторожно, даже с некоторым страхом, он тронул девушку за плечо. – Посмотри, какая красота! Это тебе. Специально для тебя оставлю.

– Убери это, – она отмахнулась от него, как от надоедливого насекомого. Выражение лица при этом стало у нее злым.

– Таня!.. – опешил Кагул.

Таня, а это была именно она, обернулась к нему, сохраняя на лице выражение странной, пугающей и сосредоточенной злобы.

– Убери это, – резко повторила она, – я не люблю драгоценности. Ненавижу золото и камни. Ты же знаешь, что я никогда не оставляю себе награбленное.

– Да, я знаю, но я думал… – как-то виновато отозвался Кагул, – просто очень красивая вещь. Ты хоть взгляни…

– Хватит! – резко вырвав из его рук коробочку, Таня захлопнула ее. – Убери это! Ненавижу! Не хочу!

– Хо-хо! Ненавидеть золото и стекляшки… Да на такой шухер способна только наша Алмазная! – хохотнул бандит, сидевший на переднем сиденьи, вполоборота повернувшись к ним. Но, испуганный выражением лица Тани, тут же сел прямо и больше не встревал с замечаниями.

– Ты же сама на этого Агояна навела, сама все спланировала! – нахмурился Кагул.

– Да, навела, – ответила Таня, – да, спланировала. Мало ли чего я с тобой здесь не планировала. Тебе – вернее.

– А ведь здорово все прошло! – засмеялся Кагул, к которому вернулось хорошее расположение духа.

Машина въехала в круг света от уличного фонаря. Разглядев в этом тусклом свете лицо Тани, он резко оборвал смех.

– Что с тобой? Таня, что происходит?

– Это было мерзко! Отвратительно. Гнусная комедия…

– Да брось! Это было здорово! Мы же хорошо повеселились. А сколько взяли всего!

– Нет. В этот раз мы перешли черту. У меня на душе тяжело. Плохое предчувствие.

– Да что будет? – насторожился Кагул, который не раз мог убедиться в интуиции своей отчаянной подруги. – На хвост нам сели? Кто выследил? За нами придут? Заметут кого-то из наших? Да что ты чувствуешь, что будет? Что? – зачастил он.

– А я откуда знаю? Я не Господь Бог… – зло огрызнулась Таня. – Знаю, что будет плохое. На душе так паскудно… Провались оно все к чертям!

И сказала она это с таким выражением, что в машине повисло пугающее молчание, которое никто не решался нарушить.

Таню действительно мучило плохое предчувствие. Тяжело и безрадостно было у нее на душе. Она смеялась и с легкостью играла в жизнь, проворачивая с Кагулом самые дерзкие и отчаянные налеты! Жизнь, полная охотничьего азарта, кипела в ней раскаленной, отчаянной кровью былого могущества, которое снова вернулось к ней и которое когда-то давно так пьянило ее.

Так было – до этого дня. И Таня не могла объяснить, что измучило ее больше всего – белое, страшное, застывшее лицо жены Агояна или детские игрушки, разбросанные по полу в гостиной. Среди них были и такие, которые совсем недавно она покупала своей дочери.

Таня и сама не могла понять, что изменилось и в какой именно момент. Просто – изменилось. И она знала, что принесла в этот дом беду. И эта беда – непонятная, необъяснимая – станет ее виной и обязательно отразится на ее жизни.

Впервые ей стало страшно. Никому на свете Таня не призналась бы, что испытывает страх. В этом признаться было невозможно. А потому лучше было хранить молчание, надеясь, что эта черная бездна, поглощающая сейчас ее душу, никогда больше не вырвется наружу, она сумеет спрятать, задавить ее в себе, если просто будет молчать.

И, забившись в угол, Таня молча смотрела в окно машины на город, который мелькал перед ней, оставаясь позади темным силуэтом.

За прошедший год ее жизнь изменилась самым невероятным образом, и Таня сама не понимала, как это произошло. После убийства Котовского, после окончательного, в который раз, разрыва с Володей, так и не сумевшего простить Таню за то, что она выгораживала Мишку Нягу, в Одессу вернулся Туча. И разом занял все позиции в криминальном мире, которые ему не удавалось занять до того момента, буквально все. Все прошло как по маслу.

Больше не было столь значительной силы, как Котовский, способной чинить препоны на пути Тучи. И он быстро возглавил весь криминальный мир города, подмяв под себя даже все, что контролировалось Пауком. Не всем, конечно, это пришлось по нраву. В Одессе время от времени вспыхивали криминальные войны, но они не носили такого разрушительного характера, как раньше, когда на улицах кровь текла рекой, а под бандитские пули попадали невинные жители.

Туча был справедлив. Он умел четко выстраивать границы – не только в районах, но и в отношениях бандитов друг с другом, ну и по отношению к себе. По натуре Туча не был завоевателем, как, например, Михаил Японец. Тот видел цель и шел к ней любым путем, но при этом с помощью разума и опыта всегда находя самую легкую и верную дорогу. Туча же был больше стратегом, чем воином. Конечно его нельзя было назвать мягким человеком, но он был достаточно осторожен для того, чтобы, не поддавшись ненужному азарту, замутить в городе кровавые районные войны, которые в итоге не привели бы ни к чему.

Кроме того, Туча прекрасно понимал, что изменились времена и законы. Криминальный мир больше никогда не будет таким, как раньше. А у бандитов появился самый страшный и опасный враг со времен существования Одессы – большевики.

Методы их не были похоже на все, с чем раньше приходилось сталкиваться одесским бандитам. Большевики были жестоки до фанатизма, до тошноты – похуже любой царской охранки, кроме того, они сумели выстроить в бандитской среде целую систему слежки и доносительства, от подлости которой плевались даже способные на самый низкий поступок криминальные шестерки. У большевиков не было «законов чести» старых полицейских офицеров. В своей борьбе с бандитами они считали, что хороши все методы. А потому не брезговали пользоваться любой подлостью и гнусностью, способной привести к цели. Туча прекрасно понимал это, и горечь этого знания не давала ему спать по ночам. А потому ему удалось убедить одесских бандитов, что лучше не воевать между собой, а сплотиться против общего врага.

Сделать это ему удалось достаточно быстро – особых убеждений и не требовалось, потому как бандиты уже и сами понимали, с кем имеют дело. Особенно те, кто уже попадал в застенки к большевикам.

Любимым методом красных следователей было обманывать на допросах и тем стравливать задержанных друг с другом, выбивать фальшивые показания на бывших товарищей, заставлять наушничать и доносить. Широкое распространение получил метод «подсадной утки», когда в камеру к бандиту подселяли вроде своего, а на самом деле – шпиона, который в процессе совместного проживания выуживал всю информацию, а затем сливал ее следователю.

Мирный по своей натуре Туча не раз давал добро на показательную казнь таких «уток», которые стучали в бандитской среде. Все знали, что если такого удалось выследить – расправа будет жестокой и скорой.

Но, несмотря на то что подлых предателей находили и наказывали, они появлялись снова и снова. Это причиняло страшные страдания чувствительной душе Тучи, который все еще помнил старые законы бандитского мира, где стукачество, выдача своего жандармам, считалось преступлением против всех, низшим падением, и многие бандиты соглашались принять смерть, но не выдать никого.

В отличие от всех остальных властей, которые боролись с бандитским миром Одессы, большевики обладали одной очень опасной особенностью: они пытались изучать криминальный мир, как бы маскироваться под него, на основе бандитских законов придумывая свои методы борьбы. Но это носило довольно жестокий характер, подкрепленный идейным фанатизмом новых работников уголовного розыска, которые безоговорочно и бездумно подчинялись партийным приказам сверху, что часто делало невозможным с ними договориться так, как бывало раньше.

Конечно, среди большевиков были те, кто любил деньги. Но попадались и такие, кто их не брал. И это делало процесс привычного решения проблем еще опаснее. Всё, всё изменилось, и не в лучшую сторону.

Эти изменения не давали Туче спать по ночам…